Пусть это буду я - Ида Мартин
Запрокинув голову, он шумно втянул воздух.
– В один прекрасный день на пороге дома одного старого человека появляются двое молодых людей, назвавшиеся его детьми. И он сам не знает, что с этим делать, потому предлагает им остаться жить у него.
– И что же дальше?
Люсе не нужно было изображать заинтересованность: когда она сказала, что ей интересно, она не кривила душой.
– Открою тебе маленький секрет: писатели сами никогда не знают, как поведут себя их герои. – Он ухмыльнулся. – Так что все будет зависеть от вас.
– Почему от нас?
– Я всегда мечтал о книге, где главными героями станут брат и сестра двойняшки. Но никак не решался за нее взяться.
– Да, я помню, вы говорили, что изучаете природу наших взаимоотношений. Интуитивные способности и возможность чувствовать друг друга… Значит, те молодые люди, которые пришли к старику, двойняшки?
– Верно.
– И чего же они хотят?
– Думаю, что как и все. – Выражение его лица сделалось отстраненным. – Они хотят быть.
– Быть какими?
– Они хотят просто быть.
– В смысле жить?
– Нет. В смысле не только осознать себя, но и принять.
– Как это?
– Ты когда-нибудь совершала дурные поступки?
– Конечно. Все их совершают.
– И какой же твой самый плохой поступок? – Гончар пытливо наклонился к ней.
Долго вспоминать не пришлось.
– Кража экзаменационных заданий у старенькой физички. Точнее, не совсем кража. Она дала мне ключи от класса и попросила сходить за сумкой, которую забыла. Снова подниматься на пятый этаж ей было тяжело. Ну и я, увидев на столе задания с ответами, сфотографировала их и скинула в общую беседу. У физички потом были из-за этого неприятности, и она догадалась, что это сделала я.
– А если бы не догадалась? Ты бы чувствовала себя виноватой?
– Я чувствовала это уже тогда, когда фотографировала задания. Я понимала, что делаю.
– Видишь, как хорошо. Именно это и значит – осознать себя. Тебе хватило силы духа и ума, чтобы назвать вещи своими именами. А теперь объясни, отчего тебя это беспокоит?
– Оттого, что я это сделала. Это же очевидно.
– Вовсе нет. Девять человек из десяти поступили бы точно так же. В твоем поступке нет ничего выходящего за рамки нормы. Любой здравомыслящий человек, естественным образом реагирующий на раздражители, сделал бы то же самое.
– Самое неприятное даже не то, что я сделала, а что обманула ее доверие. Понимаете? Очень добрая женщина, а я предала ее.
– Пффф, – насмешливо фыркнул Гончар. – Но именно она, взрослая мудрая женщина, поставила тебя в эту ситуацию. Разве здесь есть твоя вина? Это все равно что запустить голодную обезьяну в комнату, где на столе лежит банан, и предполагать, что она его не тронет.
– Но мы же не обезьяны, – возмущенно вспыхнула Люся. – У нас есть разум и совесть.
– Ты решила воспользоваться предоставившейся тебе возможностью лишь потому, что у тебя есть разум. Без него невозможно ни строить прогнозы, ни мыслить рационально. И только потому, что у тебя есть совесть, ты способна оценивать и осознавать себя. Осталось всего ничего – принять.
– Вы имеете в виду найти оправдание?
– У меня есть одна книга. Она называется «Игрок» – как у Достоевского. Только в ней не о карточных играх, а о человеческих. Молодой человек воспринимает жизнь как игру. То есть он думает, что каждый его поступок – это лишь ход в игре, поэтому и вопросам совести в ней нет места. Играя в карты или шашки, скажем, против своего брата, ты же не испытываешь угрызений, а стремишься обыграть его любыми способами, не имея против него ничего личного и не пытаясь намеренно причинить боль, хотя и понимаешь, что проигрыш для него обиден и неприятен. Так вот особенность этого персонажа в том, что он в отличие от большинства людей видит себя не как шахматную фигуру, съевшую фигуру противника, а как игрока, которому невдомек, что нужно сокрушаться о чувствах поверженного слона или ферзя. Вот это и называется – принять себя.
– А я всегда думала, что это называется эгоизм, цинизм и манипуляции, – возмутилась Люся. – Следуя вашей логике, мои родители тоже «приняли себя», а с этим я согласиться не могу. Каждый наш поступок – это ответственность, а не игра.
– Подожди-подожди. – Писатель похлопал ее по руке. – Кажется, мы с тобой отвлеклись. Напомни, к чему весь этот разговор.
– Вы рассказывали сюжет: брат и сестра приехали к старику и назвались его детьми.
Гончар хмуро сдвинул брови, будто припоминая.
– Но вы не сказали, правда ли это и чего они от него хотят.
Скрипнула калитка. По брусчатой дорожке к ним спешила Козетта. В руках у нее была большая цветастая панама.
– Как же вы могли выйти без головного убора? – прикрикнула она на Гончара издалека. – Разве можно? Хотите схватить солнечный удар? Вам нужно беречь голову!
Приблизившись, она со строгим материнским видом нахлобучила на писателя панаму и грозно посмотрела на Люсю.
– Все с тобой ясно! – В ее глазах промелькнул гнев. – Все-все ясно.
– Что ясно? – не поняла Люся.
Козетта прищурилась и погрозила им обоим пальцем.
– Я за вами слежу!
Она ушла так же быстро и внезапно, как и появилась.
– Кто это был? – насторожено глядя ей вслед, спросил Олег Васильевич. – Учительница? Татьяна Тимофеевна? Я ее боюсь.
Его щеки раскраснелись, а лоб покрылся испариной.
– Это Козетта. – Люся обеспокоенно поднялась и, убрав голубую подушечку ему за спину, взялась за ручки инвалидного кресла. – Нам лучше уйти в дом. Здесь становится жарко.
– Что правда, то правда, – согласился писатель, вытирая пот носовым платком. – Становится все горячее, а история уже началась, хочешь ты того или нет.
Глава 18
Стекла в доме напротив так сверкали, что Коля щурился, и Люся постоянно делала ему замечание. Он просил, чтобы ему разрешили повернуться к окнам спиной, но тогда получался «не тот» свет.
Коля уже жалел, что согласился на эту затею. Пребывать два часа в одной позе – то еще испытание, особенно на такой жаре, когда пот щекотными струйками стекает по голой спине до самых трусов. И хотя сидеть, прислонившись к стене, было вполне удобно, он точно знал, какую профессию никогда себе не пожелает.
Тогда как Люся с Корги чувствовали себя замечательно. Между их мольбертами стоял деревянный столик с тарелкой винограда и стаканами, наполненными лимонной водой. И пили они, когда хотели,
