Пусть это буду я - Ида Мартин
– Не стоит обнадеживаться. – Корги подтянул клетчатые штаны. – Олег Васильевич слишком подвержен приступам настроения. Сегодня он вас любит и приближает, а завтра вы можете стать никем.
Догадавшись, что попал в цель, Коля ощутимо повеселел и почувствовал, как его отпускает.
– Но это значит, что и у нас есть шанс! – Он бодро встал и по-приятельски обнял Корги за плечи. – А еще я наконец понял причину царящего здесь дурдома.
Какое-то время Корги молчал, глядя на него и что-то обдумывая, потом все же решился:
– Идем со мной.
Они вышли на черную лестницу, поднялись на пятый этаж и прошли насквозь через все коридоры. Было еще совсем светло, и царящая разруха не казалась тревожной. К тому же Корги шел уверенно, и вид у него был такой, словно он знает каждую выбоину в стене, каждый попадающийся под ноги осколок.
– Лет десять-пятнадцать назад, когда затевали реконструкцию, здесь чего только не было: то помещение поэтического клуба, то офис независимого издательства, то шмоточный склад, то жильцы-арендаторы, – рассказывал Корги, пока они шли. – Все они очень быстро менялись и оставляли свои пожитки. Потом наконец Олег Васильевич сделал так, чтобы дом не трогали. Но одновременно с этим он как бы вычеркнул последний этаж из своей жизни. Нет, он, конечно, знает, что в доме пять этажей, но не более того. Ты заметил, что в лифте нет этой кнопки, а проход с главной лестницы замурован? Если бы не Шуйский, у которого от запертых дверей начинается паническая атака, мы бы сюда никогда не попали. Много лет назад Гончар велел здесь все закрыть и запретил подниматься сюда, а потом и вовсе про него забыл. Но это было еще до меня, поэтому я никаких обещаний не давал и хожу где захочу. А все остальные подыгрывают ему в том, что здесь ничего нет.
Они дошли до левого крыла и, спустившись на один пролет, остановились перед дверью квартиры на четвертом этаже.
– Что там? – спросил Коля, когда Корги с таинственным видом взялся за дверную ручку.
– Тебе понравится, обещаю. Только не задавай лишних вопросов и не забывай, о чем мы говорили.
Постучав условным стуком, Корги вошел и с порога крикнул:
– Это я!
И тут же, почти сразу, Коля еще не успел осмотреться, перед ними возникла та самая девушка, которую он видел ночью в сквере. Лет восемнадцати или даже двадцати, но из-за худобы ее легко было принять за девочку. Глаза у нее огромные, широко распахнутые, темные и встревоженные. А узкое лицо бледное и болезненное. Волосы прямые до плеч, убранные за уши. Одета девушка была в светлую шелковую майку на тонких бретельках и легкие летние брюки из воздушной полупрозрачной ткани.
– Это Коля, – представил Корги. – Он думает, что ты призрак. Надеюсь, ты не против, что я его привел?
– Я так не думаю, – поторопился оправдаться Коля под ее внимательным взглядом. – Просто… Просто я удивился, когда встретил тебя ночью.
Девушка кивнула и едва заметно улыбнулась.
– Тата не разговаривает, – пояснил Корги, – но слышит тебя прекрасно.
Взмахнув тонкой рукой, она пригласила их проходить. Ее квартира в сравнении с остальными выглядела очень скромно, напоминая большинство обычных рядовых квартир у них в Первомайском, но именно это Коле и понравилось.
– Извини, если я тебя напугал, – тут же оживился он. – Я не собирался гнаться за тобой, так случайно получилось.
Тата привела их на кухню и, выставив на стол две кружки, включила электрический чайник.
– Мы не будем чай, – сказал Корги, – просто зашли познакомиться. Коля не может понять, отчего о тебе здесь никто не знает.
Стоя к ним спиной, Тата замерла, потом медленно повернулась. Черты ее лица, утонченные и аристократические, были наполнены той болезненно-меланхоличной красотой, которой так восхищались в XIX веке.
Ткнув себя в грудь, она выставила перед собой четыре пальца, перекрестив их наподобие решетки.
– Ты в тюрьме? В заключении? – предположил Коля, словно играя в «Ассоциации». – Узник?
Тата громко рассмеялась.
– Она наказана, – перевел ее жест Корги. – Олег Васильевич рассердился на нее за то, что она три раза пропустила обед без уважительной причины, и запретил ей целый месяц появляться в общей части дома, а всем остальным велел на это время полностью забыть о ней. И они забыли.
Тата в подтверждение его слов кивнула, а потом подошла и, положив голову ему на плечо, погладила по футболке на груди.
– Это она говорит мне спасибо за то, что я не такой послушный, как все остальные.
– Не разговариваешь ты тоже поэтому? – спросил Коля.
Тата помотала головой и посмотрела на Корги в ожидании его комментария.
– Да я не знаю, чего ты не разговариваешь, – перехватив ее взгляд, усмехнулся тот. – Тата считает себя выше всяких глупых разговоров и презирает болтунов типа меня.
Оттолкнув его в шутливом негодовании, девушка помотала головой.
– Ладно-ладно, – сдал назад Корги. – На самом деле она заколдована и ждет, когда появится прекрасный принц и поцелует ее. Потому-то я и привел тебя сюда.
Корги подмигнул Коле, но после того как она показала ему кулак, выдал еще одну версию:
– Но, если по-честному, то у нее просто обет молчания до тех пор, пока ее мама не приедет сюда за ней и не заберет домой.
Тата замахала на него руками и показала себе на горло.
– У тебя ангина? Пропал голос? – спросил Коля.
– Нет, – снова вмешался Корги. – У нее психологическая детская травма.
Тата закивала, подтверждая его слова.
– Но подробности я тебе не открою, – добавил Корги. – И вообще, нам нужно уходить.
С милой улыбкой Тата протянула руку, и Коля понял, что этот жест означает «Приятно познакомиться». Он пожал ей руку и поспешил за Корги к выходу.
Глава 17
Чем дольше они жили в доме Гончара, тем больше он им открывался, и не только новыми комнатами, помещениями и видами из окна. Дом неожиданно показывал вещи, которых Люся с Колей прежде не замечали, отворял дверцы, приобретал свежие краски, звучал перекличкой голосов, музыкой и эхом, чувствовал, слышал, дышал. Во время дневной жары он приносил прохладу, а по ночам светил уютным желтым светом и дарил яркие, образные сны.
Каждого из своих обитателей он окружал заботой и подстраивался под их предпочтения, стараясь поменьше скрипеть, гудеть и вздыхать. Старый, мудрый и добрый – так ощущала его Люся.
После того как они узнали о болезни Гончара, их отношение к писателю сильно изменилось. Теперь они видели, понимали и чувствовали намного больше: и как обитатели дома подыгрывали Гончару, выполняя
