Фернандо де Без - Повелитель звуков

Пока Дионисий бражничал и совокуплялся, не зная меры, я бродил по улицам, выбирая себе очередную жертву. Я проходился взглядом по окнам, забирался на балконы, проникал в парадные и черные входы. Слух помогал мне пробраться в дом незамеченным. Если фортуна сопутствовала мне, я проникал в спальню жертвы, приближался к ней и начинал петь. Одной капли моего эликсира хватало, чтобы женщина проснулась и взглянула на меня без страха, с жаром и страстью. Я овладевал ею без сожаления и, когда из моей груди вырывался крик восторга, несчастная погибала, познав отравленное семя. Эти женщины были для меня пищей, куском черствого хлеба, червями, которых приносит птица своим птенцам. Глядя в остекленевшие глаза жертвы, я чувствовал одиночество. Но в том одиночестве жила свобода, великая свобода. Потом я одевался и выскальзывал из дома незамеченным. Никому не удавалось застать меня на месте преступления. Звуки предупреждали меня об опасности. Забравшись под одеяло, я слышал, как за стеной ворочается без сна тетя Констанция, зная, что ее племянник вернулся домой с удачной охоты. Она задыхалась от зависти. Ее обуревали самые греховные помыслы. Больше всего на свете желала она преодолеть те несколько шагов, что отделяли ее от моей спальни, и броситься в мои объятия. Однажды утром я увидал красные рубцы на ее запястьях — следы веревок, которыми она привязывала себя к кровати.

Так проходила ночь за ночью… Всего за два года я убил в Мюнхене более двухсот женщин: девственниц, распутниц, вдов, замужних, аристократок, плебеек, даже монахинь. Да, отец, перед вами один из самых отвратительных монстров, когда-либо живших в Германском союзе. Ни у кого не возникло ни малейшего подозрения. Случайные смерти среди множества других случайных смертей. После моего ухода волшебный эликсир испарялся, а иных улик, которые могли бы указать на меня, просто-напросто не существовало. Болезни и эпидемии ежедневно уносят жизни тысяч людей. Те же, что отнимал я, стали довеском к ним…

Вечная любовь, мой господин и повелитель, требовала пищи и получала ее дважды в неделю. С каждой новой жертвой она крепчала, и вместе с ней росло мое одиночество. Я отрекся от земной любви, чтобы превратиться в раба любви вечной.

Весна 1859

Этот «Тристан» — нечто особенное! Если эту оперу хорошо поставить, она будет сводить людей с ума.

После двух лет обучения в консерватории Мюнхена я получил, наконец, диплом тенора наивысшей квалификации. Дионисий удостоился лавров второго певца. Выпуск мы отметили разнузданной ночной оргией, во время которой Дионисий осчастливил в своей комнате сразу трех женщин. Я же, в свою очередь, умертвил еще двух.

Вскоре моего друга пригласили петь в Национальный театр Мюнхена, я же получил совершенно невероятное предложение — место тенора в придворном театре Карлсруэ. Передо мной открывались большие возможности: на сцене театра Карлсруэ ставились самые лучшие оперы — немецкие, итальянские и французские, его оркестр был исключительным, а публика состояла из признанных знатоков оперы. Стоило мне добиться успеха, и моя слава мигом разлетелась бы по всем королевствам и княжествам Германского союза, а потом и по всей Европе. Я покинул баварскую столицу и перебрался в Карлсруэ. Комната, которую я снимал, освободилась, но тетя не стала искать нового жильца. Я знаю, что с последней ночи, которую я провел в ее доме, она даже не сменила белье на моей кровати. Начиная с того дня, когда я уехал, тетя Констанция каждую ночь вставала с постели, пробегала по коридору и зарывалась в мои простыни. Моего тела там уже не было, но она вдыхала запахи, оставшиеся от него, и корчилась от любви и наслаждения. Духовник тети Констанции в церкви Святой Анны отказал ей в причастии: ведь прощение Господа требует искреннего покаяния. Выслушивая ежедневные жалобы тети Констанции, священник, в конце концов, возмутился. Тетя Констанция стала посещать другие церкви Мюнхена, но и это ей не помогло. Ни один священник не соглашался дать ей отпущение грехов, и тетя Констанция прекратила причащаться, чтобы не впасть в святотатство.

9 июля 1859 года

По крайней мере каждый второй день, который я провожу за работой, приносит мне глубокое удовлетворение тем, чем я занимаюсь. Между двумя удачными днями нет-нет да случается один менее удачный, поскольку, работая без сна и отдыха, я трачу почти все свои силы. В этот раз я не боюсь, что вдохновение покинет меня на последней ноте… Вчера на прогулке я написал песню по этому поводу. Вот она:

В Швейцерхофе, Люцерна,вдали от родного очага,умерли Тристан и Изольда —так печален он и так она прекрасна:они умерли свободными, умерли,вкусив яд блаженства,в Швейцерхофе, Люцерна.

Слухи о несравненном теноре из Мюнхена разлетелись по Карлсруэ еще до моего приезда. После нескольких сольных концертов директор театра решил, что я достоин большего, и поручил мне петь партию Фиделио в опере Бетховена. Я никогда не забуду день моего дебюта. Мой голос поднимался ввысь и парил под сводами театра.

Критики восхищенно перешептывались после каждого моего выхода.

Когда в зале зажглись свечи, слушатели вскочили с мест и почти двадцать минут купали меня в овациях. Премьера закончилась тем, что весь зал начал произносить хором мое имя. Невероятный успех! С тех пор он преследовал меня повсюду. На следующий день публика толпилась у билетных касс. Первоначально мы намеревались дать двадцать спектаклей, но потом их количество увеличили до сорока, испугавшись, что толпа поклонников разнесет театр по кирпичикам. Мое жалованье утроилось.

Оказавшись в Карлсруэ, я продолжил охоту на женщин. Но Карлсруэ был несравненно меньше Мюнхена, поэтому мне стало сложнее убивать не возбуждая подозрений жителей. Телесное сладострастие усилилось чревоугодием. После ужасного поста в доме тети Констанции в дни, предшествовавшие попытке самоубийства, я получал все больше наслаждения от еды и поглощал пищу в огромных количествах. Я был ненасытен во всех отношениях. Вскоре я начал полнеть: казалось, будто каждая женщина, которую я убивал, отдавала мне частицу своего тела.

Начинался 1856 год. В это время я, девятнадцатилетний юноша, стал одним из самых знаменитых певцов в одном из самых известных театров Германского союза. Дирекция театра решила доверить мне партию первого тенора в «Лоэнгрине», бессмертном произведении непревзойденного гения, творца немецкой оперы. Мне хватило двух недель, чтобы выучить партитуру. Пианист придворного театра, с которым я репетировал, не верил своим ушам. Его бесхитростная восторженная лесть мигом разнеслась за кулисами и послужила упрочению моей репутации.

Через два месяца начались репетиции на сцене. Сначала шла драматическая часть, без музыки: каждый шаг певца на сцене, жесты, мимика, распорядок выходов были расписаны с точностью швейцарских часов. Потом мы провели четыре репетиции с оркестром, с которым нам предстояло появиться на премьере.

Мои коллеги, исполнявшие роли короля Энрике, Эльзы Брабантской или герцога Годофредо, не могли сдержать изумления — мой голос был самым совершенным из тех, что они когда-либо слышали. Критики написали в газетах Карлсруэ что после Фиделио опера с моим участием просто обречена на успех. В статьях меня превозносили как гения оперы. «Лоэнгрин», писали они, превзошел самого себя.

Наступил день премьеры. День моей славы. Я мог почувствовать ее, мог прикоснуться к ней. Свет в зале погас, и я ощутил невероятное умиротворение. Я вступил в первой сцене, потом еще один выход, и другая ария, завершившая второй акт, потом третья… Дворяне и коммерсанты откинулись на спинках кресел. В их взглядах кроме восторга сквозило самодовольство. Завтра, раздуваясь, как индюки, они расскажут, что слышали самого Людвига Шмидта фон Карлсбурга, великого Людвига Шмидта фон Карлсбурга, и его голос был прекрасен как никогда. Флюиды обожания распространялись в воздухе. Я слышал нетерпеливое трение рук о поручни кресел и знал, что вскоре они взорвутся в неистовых овациях. Я наполнил театр звуками земли, прошедшими через горнило моего голоса.

Когда опустился занавес, публика поднялась с мест и хлопала не переставая. Мой голос сообщал их невежественным душам, что ощущает певец, лишенный сердца. За многообразием звуков таилась бездна. Все актеры, один за другим, срывали овации, каждый выход сопровождался новой бурей аплодисментов, но, когда я, исполнитель роли Лоэнгрина, последним появился на сцене, неистовый шквал оваций перехлестнул через край, вырвался из окон придворного театра Карлсруэ и наводнил город. Невозможно представить себе высшего признания моего таланта!