Александр Бруссуев - Радуга 1
Самое удивительное в рыбаках, особенно — в «профессионалах», было то, что сколько бы эти хлипкие с виду парни вечером в себя не влили алкогольсодержащих напитков, проспав четыре-пять часов в самых неприспособленных для этого местах, например — на поленнице заготовленных дров, с рассветом они выходили в озеро, игнорируя вполне приличные волны, тащили рыбу и мчались на берег, чтобы сдать улов, получить таньгу и купить себе опохмелку. Просто богатыри какие-то, в огне забытых костров не горят, в разыгравшихся волнах не тонут. Словно, Ладога, хранит их. Или брезгует.
С утра озеро было покойно, высота волн не превышала полметра — можно ехать на выборку сетей. Толик сотоварищи загрузились в «казанку» и помчались к своему «прикормленному» месту. Погода не предвещала неприятностей, поэтому только один из их троицы одел старый спасательный жилет, рассчитанный на шестьдесят-семьдесят килограмм удерживающей на плаву способности. Он себе льстил — беглый взгляд на крупную благородную пузатую фигуру рисовал в графе «вес нетто» цифру вполне трехзначную. Остальные рыбаки ограничились только теплыми пуховыми куртками, считая баловством одевать на себя пробковые жилеты в столь мирную погоду.
За час они добрались до нужного места, зацепили сеть и, сноровисто работая руками и веслами, достали ее в лодку. Рыба была, как обычно. Это внушало оптимизм и придавало уверенности в завтрашнем рыбацком дне, который должен был наступить через полгода, лишь полностью сойдет весь лед.
Оставалось только завести мотор, дернув за шнур стартера — работал старый «Вихрь», как часы, пожирающие низкооктановое топливо. Но тут случилась беда.
Где-то в своем доме Шурик Степченков торопливо печатал свои откровения в форме очередной докладной записки шефу Аполлинарию по поводу старинной ладьи, обнаруженной на берегу, а на Ладоге случилась волна. Она была единственной и зародилась неведомо где, но была решительна и неумолима.
Конечно, назвать ее «волной-убийцей», какие, бают, плавают по океанам и нападают на беззащитные суда, отдавая предпочтение роскошным круизным лайнерам с мультимиллионерами и Куртом Расселом на борту, можно только с отчаянной натяжкой. Точнее — поименовать так нельзя вовсе. Не та мощь, не тот размах, не те чинимые безобразия.
Но трое в лодке, не считая собаки, которой, вообще-то, не было, оказались не подготовлены к такой неожиданности. Они уже не единожды выходили в открытую Ладогу, где и ветер был покрепче, и волны покруче, и приходилось балансировать в катере, правильно распределяя вес, но угроза вывалиться за борт оставалась достаточно призрачной. Пришедшая волна была полной неожиданностью. Настолько, что верная «казанка» взбрыкнулась, подобно мустангу, и повалила всех троих рыбаков, доселе спокойно стоящих на ногах, на один борт.
Уже заваливаясь, Толик успел подумать: «Ну все, перевернемся!» Он не сглазил, он не накаркал беду, просто по другому события разворачиваться уже не могли. Лодка хватанула бортом воду и на долю секунды замерла, вертикально выставив свое днище. Однако, вернуться в прежнее плавучее состояние она уже была не в силах. Не помогло даже то, что все трое человек вывалились в ледяные волны и тем самым облегчили нагрузку на борт. Рыба, снасти и зачерпнутая вода довершили дело. «Казанка» не хлопнулась оверкиль, что оставило бы ее на плаву, она с бульканьем погрузилась, мимоходом задев по голове вынырнувшего Толиного приятеля — того, что был, как и он, без жилета.
Толик, падая, нырнул головой вперед и сделал под водой пару гребков, опасаясь запутаться в вываливающихся сетях. Когда он всплыл и сделал первый глубокий вздох, то понял, что с сапогами на ногах это вздох будет последним — все равно что плавать с гирями. Пришлось, свернувшись под водой в три рубля, выдергивать с ног недавно приобретенную обувь. Это оказалось делом далеко непростым, как этого бы хотелось. Он боролся, как только мог и победил, сбросив, к тому же намокший пуховик. Наконец, ощутив более-менее сносную способность держать себя на воде, он отдышался. И осмотрелся.
Вокруг не было ни души, ни лодки. Вообще-то, в волнах рассмотреть кого бы то ни было очень сложно, тем более, если смотреть с поверхности воды. Видны были только далекие верхушки деревьев на берегу. Толя хотел крикнуть, но не смог — внезапно перехватило дыхание, и он впервые после того, как оказался в воде, ощутил, насколько же она холодна. Он потратил еще пару секунд, вращаясь на месте, всматриваясь и вслушиваясь в пространство. Единственный из их команды, обладающий спасательным жилетом, должен догадаться свистнуть — свистки обязаны лежать в кармашках плавсредств. Но вот только сам жилет — явная некондиция.
Толик поплыл к берегу самым экономным способом, какой только знал — баттерфляем. Горькая шутка, пришедшая ему в голову. В нынешнем положении ему хватило бы сил на пару-тройку гребков. Поэтому он начал грести по-собачьи, через каждые две минуты переворачиваясь на спину, чтобы хоть как-то восстановить дыхание.
Он знал, что сейчас должен думать только об одном — достичь берега. Ему надо добраться, он обязан поднять народ на поиски своих товарищей. Проклятый холод донимал до костей, нельзя останавливаться — будут судороги. Толик греб даже когда переворачивался на спину. Руки и почему-то спина наливались свинцовой тяжестью, он начинал кричать от ярости на свой поддающийся проклятому озеру организм. На деле же из сведенного гримасой отчаянья рта вырывался хрип. Он понимал, что не доплывет, что даже не слышит шума прибоя о камни, но заставлял себя больше двигать ногами, раз руками не получается. Толик забыл о береге, забыл о своих товарищах, забыл о Ладоге. Он не мог забыть только жену. «Наташа!» — шепот в мозгу давал сигнал крови двигаться, заставляя руки и ноги сгибаться-разгибаться. «На-та-ша!» — это был ритм, от которого нельзя было отказываться во что бы то ни стало. Где-то в подсознании возникал вопрос: почему? Но он отгонял вопрос, ответом на который могло бы быть наступление долгожданного отдыха и покоя. «На…» — Толик ударил коленом о камень. «Та…» — он перевернулся на спину и опустил голову на торчащий над водой обрамленный водорослями, как сутаной, валун.
Третьего слога не получилось. Сердце Толика остановилось. Вообще-то, остановилось оно уже несколько минут назад, потому как не может человек долгое время находиться в ледяной воде. Вернее, мочь-то он может, да вот только печень не способна работать в постоянно низкой температуре. Наступает спазм, словно от удара ножом, потеря давления, и сердце замирает, отключенное мозгом из-за внезапного кислородного голодания. Толик умер уже практически на берегу, но он этого не заметил, продолжая даже мертвым двигаться к жизни. Внезапно он ощутил себя в Германии, молодым и счастливым: его только что отпустили с почетом из армии. Позади — мрачность чужих приказов, воровство прапорщиков, скрытая ненависть мирного немецкого населения. Впереди — свет.
На следующий день тела двух погибших рыбаков, а также их лодку нашли. Третий, тот что был в сомнительном спасательном жилете, спасся. Ему пришлось потратить гораздо меньше сил на движение, чтобы достичь берега, соответственно — потратить меньше жизненной энергии. Течением и прибоем его снесло почти за километр от того места, где они держали сети. Ему удалось выбраться на сушу и, отблевавшись водой, пролежав неизвестное количество времени во внутриутробной позе, скопить силы двигаться к рыбацкому сборищу.
Толика нашла его жена.
— Ах, Василек, Василек! — сказала она и вытащила избитое прибоем тело мужа на берег.
— Ах, Василек! Как же мы теперь жить будем? — спросила она, глядя на серые ладожские воды и прижимая мужнину голову к своему сердцу.
А где-то с другой стороны озера два довольных жизнью человека проверяли сети, отвлекаясь только на то, чтобы приложиться по-очереди к горлышку ополовиненной бутылки коньяку. Один из них был каким-то заместителем налоговой инспекции, другой — его другом, а, стало быть, тоже имел на плечах «звездные» регалии. Все бы ничего — да вот сети были чужими.
— Ну и что вы делаете, уроды? — вдруг, как гром раздалось над водой. К ним совершенно бесшумно подошла лодка, не такая шикарная, зато в полтора раза больше. Лица троих человек в ней только взад обдолбанный экстази мог бы назвать дружелюбными.
— А чего? — несколько смутился налоговый заместитель. — Сети ставить запрещено, подлежат изъятию.
— Это не изъятие — это, батенька, воровство, — сказал один из новоприбывших и снял весло с уключины.
— Да я тебе за такие слова в бараний рог! — обрел дар речи заместитель. — Ты знаешь, кто я такой?
— Сейчас я своих с ОМОНа крикну, тогда поговорим! — очень веско добавил его приятель и полез в карман за телефоном.
— Ладно! — миролюбиво поднял весло человек с лодки. — Зови свой ОМОН, да еще и налоговую полицию впридачу.
