Александр Бруссуев - Радуга 1
— «Сампо новое уж мелет. Крышка пестрая готова: И с рассвета мелет меру, Мелет меру на потребу, А другую — для продажи, Третью меру на пирушки». Так, вроде бы, в десятой руне.
— Точно! Но не еду же она мелет, в самом деле. Раньше говорили: «У каждого своя мера», «Знай свою меру». Мера — по большому счету гора на севере, которую все видели издалека. И она определяла манеру поведения. Значит, Сампо ни много, ни мало — была лучшим советчиком как поступать, как себя вести. Сампо — это заповеди. Ваньша, ты гений.
— Я знаю, — ничуть не смутившись ответил он. — Это дело проходящее. К тому же совсем неблагодарное. Однако, нам пора. Шурик, давай, как-нибудь созвонимся и встретимся. У нас есть о чем поговорить. К тому же вроде бы и земляки мы теперь.
Они разъехались, договорившись встретиться. Но никто и никогда бы не предположил, что следующая их встреча произойдет через миллион лет, а будто бы — завтра.
22. Озеро Нево
Как известно, в природе из ничего нечего не получается, а если где-то, вдруг, прибудет, то обязательно найдется место, где убыло. Одно из начал термодинамики. Закон этот неизменен, просто люди на него зачастую не обращают внимания.
Никто не задумывался о последствиях отторжения озером древней ладьи. Чиновники вздыхали: еще одна забота на шею, более приземленные заботы одолевали, а тут — ЮНЕСКО, транспорт, грузчики, место установки. Менты щерились: будто нам своего геморроя не хватает, лодка еще какая-то трухлявая объявилась. Причем, слово «геморрой» использовался исключительно в прямом, медицинском смысле.
Ладья тем не менее оставалась на своем месте, ждала зимы и полного разрушения. Сначала к ней потянулись дачники, из тех, что с Москвы и Питера. Их особняки стояли в самых живописных местах, служа досадным препятствием некоторым карельским старожилам, привыкшим в этих местах подходить к ничейной, то есть государственной, воде. Эти вальяжные дачники, умудренные жизненным опытом, местных жителей просто не замечали: чернь какая-то со среднедушевым доходом в жалких две с половиной тысячи долларов в год. Если же аборигены, как правило в изрядно пьяном виде, начинали буянить, кричать про равенство, то им сразу отвечали про братство, подразумевая про братство с огромными собаками. Псы, теряя с клыков слюну, воодушевленно братались, отрывая изрядные куски мяса с одеждой у недовольных. И наступал ожидаемый консенсус, сопровождаемый косыми ненавидящими взглядами покусанных и облапошенных. Но за смотр денег, как известно, не берут, пусть себе глазеют, твари.
Вот и появились сначала в одном близлежащем шикарном подворье в частном музее «фрагмент древней лодки», потом в другом, потом уже остатки пошли на экспорт. Была ладья, да сплыла. Куда? Да вверх по течению.
Дело житейское, чиновники втихаря вздохнули: вот все и разрешилось само по себе. И одновременно округлили глаза: какой позор, какое падение нравов. Менты даже вздыхать не стали: они занимались профилактикой геморроя — не до каких-то ветхих лодок.
Но дело не в этом, даже не в том, а вообще ни в чем. Ладога ничего просто так не отдает. Что-то должно быть обязательно взято взамен. Первыми это поняли местные рыбаки самых что ни на есть полубраконьерских направленностей. Но ни с кем своими догадками уже поделиться не могли по весьма прозаичной причине: живые не слышат голосов неживых.
Толя Васильев, весьма уважаемый в городе человек, не слыл профессиональным рыбаком, не рвался каждые выходные в укромное место на Ладожском берегу, где стояли нелегальные избушки. Он просто иногда рыбачил, помогая в меру своих возможностей остальным двум приятелям, кои все вместе и составили промысловую рыбацкую артель. Браконьерскую, конечно же. Мелкие и не очень организованные браконьеры, естественно, размахом промысла и количеством времени, проведенного на озере, отличались от крупных и всецело зависимых от меркантильных заработков браконьеров. А больше на рыбалку никто и не выходил. Совсем уж диких охотников за рыбой, тех, что выезжали исключительно с удочками, ловила руководимая разодетым «под павиана» оч-чень важным человеком рыбоохрана. Словом, все были довольны — и барыги, рефконтейнерами вывозящие в столичные супермаркеты судаков, сигов и лососей, и, немного поменьше, надзорные над водными ресурсами органы, и, еще меньше, промысловики, сдающие рыбу за «рубль малый».
Только Ладога была недовольна, но с ней никто не считался. Материалисты херовы!
Толя не гнушался заработками, отказываясь только от явно криминальных, приводящих к невосполнимому ущербу родной земли и здоровью своих сограждан. То есть, постоянного заработка не наблюдалось. Валить лес на чурок было неправильным, возить спирт на точки — подлым, болтаться по городу в бригадах жилищно-коммунальных хозяйств — глупым, таксировать — нечестным. Были еще, конечно, «внутренние органы», но на пятом десятке там делать совершенно нечего. Толик иной раз занимался ремонтом квартир, иной раз руководил цехом по переработке рыбы, иной раз решал некоторые организационные вопросы для приезжающих на разнообразные городские фестивали гостей. Иначе говоря, боролся за жизнь, успешно совмещая добычу средств на содержание большой семьи и репутацию честного человека. Не всем такое удавалось, вот он — мог.
Рыбачили они без излишней суеты и подготовки: алюминиевая лодка дореволюционных времен под названием «казанка», мотор «Вихрь» — тоже ровесник «перемен», сети средней ячеи, маячок и аппарат GPS. Ходили малым ходом на выбранное заранее место, выкладывали снасти и возвращались обратно. Иногда коротали ночь на ладожском берегу, общаясь с матерыми промысловиками, прописавшимся, практически, на постоянное жительство в незаконных береговых постройках, пили водку и единялись с природой. Здесь было свое государство, какого-то витиеватого неиерархического склада. Разрешалось почти все, кроме воровства. Иногда появлялись молчаливые личности с потухшими взглядами, но полными карманами денег. Им предоставлялся свободный лежак, место у котла и неограниченное право на передвижения. В основном — до ближайшего поселка за водкой и чаем, водкой и хлебом, водкой и солью или водкой и куревом. По неизвестной причине они, эти личности, сами никуда не ходили, поэтому пользовались услугами гонцов, всегда готовых сгонять. Менты сюда не наведывались под страхом смертной казни, потому что некоторые из них, те, что уже перебесились, выслужили вожделенную ментовскую пенсию, иногда тоже любили потешить себя доброй рыбалкой. А как можно баловаться поимкой рыбки, если недавно тут же на берегу надругался над кем-нибудь? Так и потонуть недолго. Словом, тишайшее и спокойнейшее государство, достойное инспекционной проверки умницы Нестора Ивановича Михненко, ака батьки Махно.
Толик, человек увлекающийся и интересующийся жизнью, раздобыл карту ближайшего к их стойбищу ладожского дна, с каменными грядами — лудами, с языками песка, с загадочными провалами и лежащим со времен видлицкого десанта на дне маленьким военным катером. Они клали свои сетки, не в середине озера, как делали «профессионалы», а вблизи береговой зоны. Соответственно и улов был не столь уж и богатый, но и этого хватало, чтобы забивать свои холодильники, компенсировать затраты на бензин, а также иметь неплохую прибавку к жалованью. Они уже начинали подумывать разжиться эхолотом, чтобы контролировать перемещения косяков рыб, составить карту миграций и повысить эффективность труда своего небольшого коллектива, но отложили это дело до следующего сезона.
Переждали на берегу октябрьское буйство Ладоги, переживая, как и все промысловики, невозможность проверить сети. Это не означало, что они сидели, подобно американским серферам, и с грустью смотрели на катящиеся валы. У каждого было домашних забот преизбыточно, к тому же — работа. В радостный день для всего рыбацкого поголовья, когда погода милостиво позволила выходить в озеро, они тоже ездили выбирать забитые хламом и тухлой рыбой сети. Можно было и закончить сезон, но душа жаждала последней рыбалки, чтоб зима была не так безжалостна и свирепа. Вообще-то, зимы здесь хорошие, плохие они стали последние пятнадцать лет, потому что сделались внезапны, как стихийное бедствие. Но что сказать душе, если она требует?
И Толик с коллегами пошел на озеро ставить последнюю точку. Ладога была тихой и вполне радушной: они быстро сбросили отреставрированные сети, закрепили маячок и помчались на берег. По случаю закрытия сезона предполагалось празднество. Алкоголя было море, имелось даже пиво у любителей экзотики, прибыли из поселка девушки, готовые веселиться и веселить. Так уж совпало, что завязывать с промыслом решили не одни Васильевские сотоварищи. Поэтому вечер ожидал быть жарким.
Толик водку, конечно же, пил. Но в таком количестве, которое бы позволило назавтра без насилия над организмом таскать снасть, сортировать рыбу и добираться домой, бесстрашно игнорируя посты сопленосых гайцев, впервые вышедших на тропу бескорыстной любви к всеподавляющей жажде денег. Девчонки, прилетевшие на огонек, тоже влечения не вызывали. Во-первых — дома жена, с которой гораздо интереснее, во-вторых — стремление победить в конкурсе «лучших рыбок» уходящего года ясно читалось у всех соискательниц на лицах. Не очень опрятные волосы, затухающий синяк под глазом, сигаретка без фильтра в прореженных зубах, своеобразная цветовая гамма гардероба, клекочущий голос, приспособленный для воя под «Радио-шансон», и глубокий траур под ногтями. Экзотика и специфика рыбацких сообществ. Но была бы ночь потемней, да было бы побольше водки, да тоскливей жизнь в городах и весях — и успех к ним придет. А иначе, зачем бы они тут тусовались? Право слово, не для того, чтобы читать проповеди и размышлять об истинном народе-богоносце.
