Портрет с девятью неизвестными - Небоходов Алексей
– Мы ничего не сможем сделать, пока не поймём, что это, – наконец сказал Эмиль, его голос звучал глухо. – Эти смерти… они не случайны.
– Я знаю, – ответил Пьер, его лицо выражало усталость. – Но у нас слишком мало времени, чтобы понять.
Они развернулись и медленно поднялись по лестнице, оставляя за собой морозильную камеру, где теперь хранились тела четырёх жертв. Их шаги звучали глухо в тишине, а за их спинами казалось, что стены шепчут, наблюдая за ними.
Глава 10
После смерти Софи напряжение в «Ля Вертиж» стало невыносимым. Каждое движение, каждый звук в отеле воспринимались как предвестники новой беды. Обитатели, собравшиеся здесь по воле судьбы, больше не смотрели доверчиво друг на друга. Взгляды стали настороженными, голоса – резкими, а тени в коридорах – длиннее и зловеще живыми.
Ужин, который раньше был хоть и формальной, но всё же паузой для передышки, теперь превращался в поле для скрытых упрёков и растущего недоверия. Каждый взгляд, каждое слово воспринимались как провокация. Никто не чувствовал себя в безопасности, а самым тревожным было то, что никто не знал, кому можно доверять.
Пьер Моро, владелец отеля, который до сих пор старался сохранять видимость порядка, оказался в центре этих напряжённых разговоров. Его невозмутимость, раньше внушавшая уверенность, теперь начала вызывать вопросы. Поведение, которое могло показаться разумным и сдержанным, теперь воспринималось как что-то скрытное и манипулятивное.
– Он всегда знает чуть больше, чем говорит, – бросил однажды Филипп Готье с едва заметной насмешкой. Его голос звучал громко в мрачной тишине столовой. – Но говорит так, будто не знает ничего. Это удобная позиция, не находите?
Эти слова, прозвучавшие как вызов, вызвали еле слышный шёпот среди сидящих за столом. Все понимали, что обвинения, даже произнесённые не в лоб, всегда находят отклик, когда страх управляет сознанием.
– А его рассказы о картине? – поддержал его Эмиль, опираясь на край стола. – Разве вы не заметили, как он избирательно делится деталями? Только то, что нас успокаивает. Но что, если он специально оставляет важное за рамками?
Слова антиквара тяжестью повисли в воздухе.
Постояльцы начали вспоминать поведение Пьера с первых дней. Его постоянная замкнутость, спокойствие, граничащее с равнодушием, теперь воспринимались как нечто большее, чем просто черта характера. Его невозмутимость, которой он так искусно скрывал свои мысли, стала казаться подозрительной.
– Он говорит, что ничего не знает, но при этом всегда оказывается там, где нужно, – заметила Жанна во время одного из тихих разговоров в гостиной. – Это не кажется вам странным?
Катрин молча выслушала это. Она и сама заметила, что Пьер слишком внимательно следит за происходящим, будто записывает всё в своём внутреннем дневнике. Его отстранённость, которую она раньше считала признаком его силы, теперь выглядела как намеренная игра.
Его слова, произнесённые за последние дни, становились предметом новых обсуждений. Там, где он пытался призвать к спокойствию, другие видели холодный расчёт.
– «Нам нужно сохранять рассудок», – процитировал однажды Филипп, кривя губы. – Конечно, сохранять его удобно, если ты сам управляешь всем этим.
Жанна, стоявшая рядом, внимательно слушала, но ничего не добавила. Её молчание, однако, говорило больше, чем любые слова.
В отеле, где страх стал повседневной реальностью, Пьер превратился в фигуру, вызывающую больше всего споров. Его молчание раздражало, а его знание истории картины воспринималось как доказательство его причастности. Люди начали искать объяснения всему происходящему, и все нити в их представлении вели к владельцу «Ля Вертиж». Теперь каждый взгляд на него был полон сомнений, а любое его действие рассматривалось под увеличительным стеклом недоверия.
Шёпот за ужином становился всё громче. Кто-то вспоминал его странные намёки на историю картины, кто-то обращал внимание на то, что он всегда находился в стороне от событий, будто заранее знал, чем всё закончится. Даже его попытки успокоить обстановку воспринимались теперь как способ манипуляции.
– Вы заметили, что он никогда не рассказывает всего? – сказал Филипп Готье, его голос был негромким, но в нём звучала твёрдая уверенность. – Его слова всегда уводят от главного.
– А разве вы сами знаете, что главное? – сухо бросила Жанна, не поднимая глаз от своей чашки.
– Я знаю одно, – продолжил Филипп, игнорируя её комментарий. – Он знает больше, чем говорит. А тот, кто что-то скрывает, всегда что-то замышляет.
Многие за столом согласно кивнули. Филипп почувствовал поддержку и продолжил:
– Каждый раз, когда кто-то умирает, он оказывается рядом. Это просто совпадение?
Катрин, которая всё это время молча наблюдала за спором, скрестила руки на груди. Её взгляд был холодным и сосредоточенным.
– Мы все оказались рядом, когда кто-то умирал, – наконец сказала она. – Почему вы не подозреваете себя?
Филипп замолчал, но в его взгляде читалось упрямство. Это молчание вызвало новую волну размышлений у присутствующих. Постепенно в сознании каждого начало складываться две картины: одни видели в Пьере угрозу, другие – спасителя.
Первую группу составляли те, кто всё ещё верил в Пьера. Они видели в нём не только владельца отеля, но и человека, который пытался сохранить хрупкое равновесие, удерживающее всех от безумия. Для них его спокойствие было не маской, а необходимой защитой.
Жанна Дюваль, наблюдательная и проницательная, была одной из первых, кто выступил в его защиту. Она не раз замечала, как Пьер вмешивался, чтобы предотвратить панику или утихомирить вспышки конфликтов.
– Если бы он хотел нас убить, он бы сделал это давно, – сказала она во время одного из вечеров. Её голос звучал спокойно, но в нём чувствовалась стальная уверенность. – Он так же беспомощен, как и мы.
Эмиль Дюмон поддержал её мнение. Его взгляд на Пьера всегда был двойственным: он видел в нём человека, который что-то скрывает, но не с целью причинить вред.
– Он знает слишком много, но это делает его не убийцей, а заложником, – утверждал он, глядя в глаза Жанне.
Вторая группа, настроенная против Пьера, видела в нём не спасителя, а фигуру, которая умело избегала ответственности, скрывая истинные мотивы. Эти люди замечали, что его действия слишком часто совпадали с моментами, когда происходило что-то необъяснимое. Его спокойствие, которое ранее вселяло уверенность, теперь казалось искусственным, а его молчание воспринималось как знак замысла.
– Он всегда знает, куда идти, – заявил Филипп Готье во время одного из разговоров в гостиной. Его голос звучал настойчиво, а лицо выражало сомнение. – Вы заметили? Он никогда не теряется, никогда не выглядит растерянным. Разве это не странно?
Эти слова нашли отклик. Напряжение в группе росло, каждый начинал вспоминать моменты, которые раньше не казались значительными, но теперь вызывали подозрения.
– Когда погибла Софи, он сразу знал, что делать с её телом, – добавил кто-то из собравшихся. – Как будто заранее был готов.
Эти реплики звучали, как эхо, усиливающее недоверие. Каждый пытался найти подтверждение своим догадкам, подбирая детали, которые раньше казались несущественными.
Катрин, наблюдавшая за этим молчаливо, предпочитала не вмешиваться. Её работа с дневником, который они с Ренаром изучали ночами, открывала перед ней всё больше намёков на то, что отель и картина управляли происходящим. Однако её подозрения по отношению к Пьеру усиливались с каждым днём.
Она видела, как он избегает прямых вопросов, как его взгляд становится напряжённым, когда разговор заходит о картине. Она замечала, что его присутствие всегда сопровождается странностями.
После напряжённых дебатов в гостиной постояльцы разошлись по своим углам, оставив недосказанность в воздухе. Жанна осталась сидеть у камина, наблюдая за языками пламени, словно ища в них ответы. Филипп поднялся наверх, его шаги звучали гулко в пустых коридорах, как глухие удары метронома. Пьер вернулся к своим привычным размышлениям у окна, не выказывая ни злости, ни усталости, только немое спокойствие, за которым скрывалась его собственная борьба.
