Александр Шерман - Душа мумии. Рассказы о мумиях. Том 1

Один из посланных, проходя случайно мимо пирамиды, с северо-восточной стороны ее, заметил отверстие и, удивленный этим, позвал своих товарищей, которые решили осмотреть темный коридор, куда я прошел ночью. Феллахи нашли меня в центральном зале, где я лежал без чувств, купаясь в собственной крови, и доставили меня в Каир.

Юдифь была убеждена сначала, что вследствие нашей ссоры с нею я пришел в отчаяние и покушался на свою жизнь. Она решила поэтому не отходить от моего изгололовья и оказывать мне самые нежные попечения. Но рассказы мои во время лихорадочного бреда о какой-то принцессе, с которой я находился будто бы в очень близких отношениях, и затем сравнение ее наружности с наружностью Юдифи, весьма неблагоприятное для последней, — были причиной того, что она вместе со своими родителями совсем покинула Каир и отправилась на Ривьеру.

Уезжая, она оставила письмо на мое имя, в котором распространялась о моем вероломстве и жестоком сердце, пользуясь для этого самыми цветистыми выражениями женского красноречия. С тех пор я никогда больше не встречался с нею.

Вернувшись в Лондон, я хотел представить в «Общество антиквариев» подробный отчет о моем приключении; но друзья отговорили меня от этого, ссылаясь не невероятность такого события.

Пусть они говорят, что хотят, но я могу представить два доказательства в подтверждение правдивости моего рассказа:

1) Я храню еще кольцо Гатасу, которое взял у нее в залог нашей любви и спрятал в карман перед началом бальзамирования.

2) На груди моей до сих пор находится шрам от раны, сделанной великим жрецом при помощи меча из диорита. Мои друзья-доктора уверяют меня, будто я сам ранил себя, упав на остроконечный угол камня, но это явный абсурд, не заслуживающий внимания.

Правдивость моего рассказа может быть подтверждена, к несчастью, лишь при наступлении следующего тысячелетия. Прошу поэтому Британский музей сохранить до того времени копию моего рассказа, а к будущему потомству обращаюсь с просьбой отправить по прошествии десяти столетий комиссию ученых в пирамиду Абу-Илла для осмотра ее в ночь с 31-го декабря на 1-е января. Лишь в том случае, если они не встретят там ни Тотмеса, ни Гатасу, ни прочих, соглашусь я с тем, что приключение мое среди мумий было ни более, ни менее, как галлюцинация.

Артур Конан Дойль

КОЛЬЦО ТОТА{66}

(1890)

Мистер Джон Ванситтарт Смит, член Лондонского королевского общества, отличался редкой энергией в достижении намеченной цели, а также ясностью и четкостью мысли. Такие данные, бесспорно, могли бы выдвинуть его в первые ряды ученых. Но, к сожалению, он обладал еще одним качеством — честолюбием, которое побуждало его стремиться к овладению разными науками, вместо того чтобы сразу отдать предпочтение какой-либо одной. В юности мистер Смит проявлял интерес к зоологии и ботанике, и друзья даже провозгласили было его вторым Дарвином. Но когда кафедра по этим предметам была уже почти в его руках, он вдруг забросил свои исследования и переключил всю энергию на химию. Его труд о спектре металлов обеспечил ему звание члена Королевского общества. Однако он снова проявил легкомысленное непостоянство и исчез из химической лаборатории, а через год неожиданно для всех опубликовал труд об иероглифических и демотических надписях Эль-Каба.

Однако даже самый ветреный человек в конце концов останавливается на чем-либо одном. Так случилось и с Джоном Ванситтартом Смитом. И чем более он углублялся в египтологию, тем сильнее увлекался ею. Его поражали и огромные горизонты, раскрывающиеся перед ним, и чрезвычайное значение этой науки, которая обещала осветить начальные ступени цивилизации и происхождение большинства современных искусств и наук. Мистер Смит был так захвачен египтологией, что срочно женился на молодой леди, занимающейся той же наукой и написавшей труд о VI династии. Таким способом мистер Смит обеспечил себе солидные исходные позиции для дальнейших работ, которые объединили бы исследования Шампольона и Лепсиуса{67}, и приступил к сбору материалов, потребовавшему срочных поездок в Лувр для изучения имеющихся там великолепных египетских коллекций. В результате своей последней поездки, которая была предпринята им в середине октября прошлого года, Джон Ванситтарт Смит оказался вовлеченным в очень странную историю.

Поезда запаздывали, на Канале свирепствовала буря, и поэтому ученый прибыл в Париж утомленным и несколько взвинченным. Добравшись до «Отель де Франс» на улице Лаффит и сняв номер, он бросился на диван, чтобы отдохнуть часок-другой, но, убедившись, что уснуть не сможет, решил, несмотря на усталость, сегодня же заняться делом. День был дождливый и холодный, поэтому мистер Смит надел пальто и отправился в Лувр, где сразу прошел в отдел рукописей.

Даже наиболее ярые почитатели Джона Ванситгарта Смита не решились бы утверждать, что он красавец мужчина. Нос его напоминал своей формой птичий клюв, подбородок резко выдавался вперед. Впрочем, эти черты лица соответствовали его энергичному характеру и проницательному уму. Голову мистер Смит держал как-то по-птичьи, а когда в разговоре приводил свои доводы или возражал собеседнику, он кивал ею совсем как птица, которая что-то упорно долбит клювом. Стоя с поднятым до самых ушей воротником пальто, мистер Смит, конечно, имел возможность убедиться по отражению в витрине, что вид у него довольно странный. И все-таки его как будто током ударило, когда он услышал за спиной громко произнесенную фразу на английском языке:

— Посмотри-ка, какой чудной парень!

Ученый обладал изрядным запасом тщеславия, проявлявшегося в подчеркнутом пренебрежении к своему внешнему виду. Он сжал губы и сурово посмотрел на лежащий перед ним свиток папируса, в то время как сердце его кипело горечью и негодованием против отвратительного племени путешествующих бриттов.

— Да, — сказал другой голос, — действительно замечательный тип.

— Знаешь, — проговорил снова первый голос, — можно прямо-таки подумать, что от постоянного созерцания мумий этот чудак сам наполовину превратился в мумию.

— У него определенно египетский тип лица, — ответил второй.

Джон Ванситтарт Смит круто повернулся, чтобы несколькими едкими замечаниями уничтожить своих бесцеремонных соотечественников, но, к своему удивлению и большому облегчению, обнаружил, что оба молодых человека, только что говоривших друг с другом, стоят к нему спиной и разглядывают одного из служителей Лувра, который в этот момент усердно наводил глянец на какие-то медные предметы в другом конце зала.

«Любопытно, что эти болтуны считают египетским типом лица», — подумал Джон Ванситтарт Смит, взглянул на служителя, и дрожь пробрала его: это был действительно тот самый тип лица, с которым он был так хорошо знаком благодаря своим научным исследованиям. Правильные, величавые черты, широкий лоб, округленный подбородок, смуглая кожа — все было копией бесчисленных статуй, мумий и рисунков, которые украшали зал. Не могло быть и речи о простом совпадении. Этот человек, безусловно, был египтянином. Достаточно было взглянуть на угловатость плеч и на его узкие бедра, чтобы убедиться в этом.

Джон Ванситтарт Смит нерешительно направился в тот конец зала, где работал служитель. Ему было любопытно поговорить с ним, но как завязать разговор? И как найти золотую середину между покровительственным тоном лица, стоящего на более высокой ступени общества, и панибратством собеседника равного положения?

Когда мистер Смит приблизился к служителю, тот стоял к нему в профиль. Что-то противоестественное и нечеловеческое было в его облике. Особенно поражала кожа. На висках и скулах она блестела, как натянутый пергамент. На ней не было даже намека на поры. Было невозможно представить себе, чтобы живая влага пота когда-либо орошала эту мертвенную поверхность. А лоб и щеки были заштрихованы бесчисленным количеством морщин, которые переплетались друг с другом, как будто причудница-природа решила похвастать, какие странные и сложные узоры умеет она создавать.

— Где коллекция Мемфиса? — спросил ученый с неловким видом человека, придумывающего вопрос только для того, чтобы начать разговор.

— Там, — сухо ответил служитель, кивком головы указав на другую часть зала.

— Вы египтянин, не правда ли? — продолжал мистер Смит. Служитель повернул голову и поднял на англичанина странные темные глаза. Таких глаз мистер Смит еще никогда не видел.

Они были прозрачные, с неясным сухим блеском, и в глубине их читалось смешанное чувство ненависти и отвращения.

— Нет, мсье, я француз. — Служитель резко отвернулся и снова склонился над своей работой. Некоторое время ученый с изумлением глядел на него, затем отошел и, опустившись на стул в отдаленном углу зала за одной из дверей, стал записывать сведения, только что почерпнутые им из папирусов. Но его мысли никак не могли войти в привычное русло: они все возвращались к загадочному служителю с лицом сфинкса и пергаментной кожей.