Александр Шерман - Душа мумии. Рассказы о мумиях. Том 1

Я горел нетерпением узнать, как сохранили мои странные хозяева свое существование в течение стольких столетий внутри этой пирамиды, но, прежде чем предлагать такие вопросы, вынужден был отвечать на вопросы его величества о моем народе и о том, как я попал сюда, в каком состоянии находится теперь мир, и на пятьдесят тысяч других вопросов. Тотмес отказывался верить, чтобы наша цивилизация превосходила цивилизацию его страны, ибо, — говорил он, — «я вижу по твоей одежде, что отечество твое лишено всякого художественного вкуса». С большим интересом зато слушал он мои рассуждения о социальном вопросе и железных дорогах, о телеграфе и телефоне, о Нижней палате, «Ноте Rule»{64} и других благоденствиях современного мира, а также заинтересовался и общим очерком истории Европы, начиная с падения Греции и до наших дней. Только удовлетворив любознательность фараона, мог я в свою очередь обратиться за сведениями к сидевшей по правую сторону от меня соседке, которая казалась мне более приятной собеседницей, чем ее августейший папаша.

— Теперь, — начал я, — и мне хотелось бы узнать, кто вы такие?

— Кто мы? — воскликнула она с непритворным удивлением. — Неужели ты не знаешь? Мы… мумии!

Поразительный ответ этот она дала мне таким же спокойным тоном, как будто говорила: «мы французы» или «мы американцы». Я окинул взглядом весь огромный зал и тут только заметил то, чего не замечал раньше: за колоннами виднелся целый ряд пустых саркофагов и крышек от них, прислоненных к стене.

— Что же вы делаете здесь? — спросил я, когда волнение мое несколько улеглось.

— Неужели ты не знаешь главной цели бальзамирования? Ты, молодой человек хорошего происхождения и хорошо образованный, — извини мою откровенность — предлагаешь мне вопрос, указывающий на крайнюю степень невежества. Нас бальзамировали, чтобы сохранить за нами бессмертие. Нам разрешено просыпаться на двадцать четыре часа в последний день каждого тысячелетия. Кровь снова согревается в наших жилах, и мы устраиваем пиршество из тех съестных припасов, которые были похоронены вместе с нами в наших саркофагах. Сегодня первый день нового тысячелетия. Вот уже шестой раз просыпаемся мы со времени нашего бальзамирования.

— Шестой раз? — повторил я с недоверием. — Вы умерли, следовательно, шесть тысяч лет тому назад?

— Разумеется.

— Но ведь и мир существует не дольше этого! — воскликнул я, глубоко убежденный в том, что говорил.

— Ошибаешься, принц-варвар! Сегодня первый день триста двадцать седьмого тысячелетия.

Я смутился, но затем решил, что геологические познания мои не могут помешать мне отодвинуть на более неопределенное время первое пробуждение жизни на земном шаре. К тому же я готов был согласиться со всем, что утверждала прелестная Гатасу. Да простит мне Бог — прикажи она мне молиться Озирису, я ни минуты не задумался бы над этим…

— Вы проснулись, — продолжал я, — только на один день и одну ночь?

— На одну ночь и один день. С наступлением нового тысячелетия мы снова уснем.

«Если до тех пор вас не употребят на топливо для локомотивов Каирской железной дороги», — подумал я, добавив громко:

— Откуда у вас это освещение?

— Пирамида воздвигнута над тем местом, где находится источник нефтяного газа. Ничего не стоит зажечь его химической спичкой.

— Химической спичкой? Честное слово! Я не имел никакого понятия о том, что египтяне употребляли спички, да еще химические!

— Певец с острова Филе сказал: «На небе и на земле есть такие вещи, которые и не снились философам».

В эту минуту великий жрец поднялся со своего места и торжественно преподнес кусок мяса священному крокодилу, который лежал, задумавшись, у своего саркофага.

IV

Пир кончился, и гости разбрелись по длинным галереям и примыкающим к ним комнатам. Мы с Г атасу удалились за колоннаду, где освещение было не так ярко, и, сидя друг подле друга на краю фонтана, в пурпуровом бассейне которого играли золотые рыбки — могущественные боги, по утверждению принцессы, — с оживлением разговаривали о рыбах и богах, о нравах Египта, о философии, но больше всего — о любви в Египте.

Гатасу была чудное создание: высокого роста, стройная, с царственным поворотом головы, с прекрасными руками бронзового цвета и большими черными глазами, полными нежности. Чем больше я смотрел на нее, тем больше начинал я любить ее, забывая обязательство свое к невесте Юдифи. Дочь какого-то торговца вином осмеливалась смотреть на меня свысока, тогда как принцесса крови ясно и с милой стыдливостью показывала мне, что она не нечувствительна к моему вниманию.

Я продолжал говорить приятные вещи Гатасу, а Гатасу отвечала мне, делая в то же время вид, как будто хотела сказать мне: «Не верь ничему, что я говорю». Да, могу заверить вас, что сердца наши бились в унисон, что мы утопали в блаженстве, когда принцесса вынула вдруг часы — еще один механизм, употребление которого в древности неизвестно ни одному ученому — и объявила мне, что ей остается жить всего три часа до наступления следующего тысячелетия.

Я почувствовал, что сердце мое готово разбиться. Закрыв лицо носовым платком, я зарыдал, как четырехлетний ребенок. Это очень тронуло Гатасу. Этикет не позволял ей утешать меня слишком старательно, а потому она только осторожно отняла от моего лица носовой платок, убеждая меня в том, что с помощью одного очень простого средства мы никогда не расстанемся с нею больше.

— Почему не сделаться тебе мумией? Ты вместе с нами будешь просыпаться по прошествии каждой тысячи лет. Уверяю тебя, что после первого опыта все это покажется тебе так же естественно, как и ежедневный сон твой в течение семи-восьми часов. Тогда, — прибавила она с восхитительным румянцем на щеках, — мы в первые три-четыре солнечных цикла будем иметь достаточно времени, чтобы устроить кое-какие дела…

Такой способ счисления не мог не показаться странным тому, кто привык считать месяцами и неделями. К тому же у меня были обязательства по отношению к Юдифи… Но взгляд, брошенный на Гатасу, которая в свою очередь проливала слезы, порвал окончательно мою нерешительность. Я не колебался более, я все послал к черту: Юдифь, жизнь свою, обязательства — и решил сделаться мумией.

Нельзя было терять ни минуты времени; церемония бальзамирования, даже самая простая, требует не менее двух часов.

Мы поспешили к главному жрецу, который всегда заведует ходом всей этой церемонии. Он тотчас же согласился на нашу просьбу и объяснил мне способ, употребляемый при бальзамировании трупов. Дрожь пробежала по всему телу моему при этих словах.

— Труп! — воскликнул я. — Но я живой человек… разве живых бальзамируют?

— Разумеется, — отвечал жрец. — При помощи хлороформа.

— Хлороформа!!

Чем дальше, тем больше приходилось мне удивляться. Никогда не думал я, чтобы египтяне пользовались этим снадобьем.

— О, невежественный варвар! — и жрец засмеялся с презрением. — Изучи науки Египта и ты узнаешь, что хлороформ считался у нас одним из самых обыкновенных анестезирующих средств.

Я отдал себя в руки великого жреца. Он приказал мне лечь на ложе, стоявшее посреди центрального зала, и приложил мне к ноздрям вату, пропитанную хлороформом. Гатасу держала меня за руку и с тревогой следила за мной.

Я видел, как жрец склонился надо мной и раскупорил какой-то флакон. Ко мне донесся запах смирны и нарда и… я потерял сознание. Когда я пришел в себя, то увидел, что жрец все еще стоит, склонившись надо мной, но на этот раз держит в руке окровавленный меч из диорита{65}. Я смутно почувствовал, что грудь моя вскрыта. Мне снова приложили ватку с хлороформом… Гатасу нежно пожала мне руку, — и все исчезло вдруг… Я заснул на целую вечность.

Открыв глаза, я подумал прежде всего, что прошло уже целое тысячелетие, и я сейчас буду наслаждаться обществом Гатасу и Тотмеса XXVII в пирамиде Абу-Илла. Но я скоро убедился, что нахожусь в Каире, в комнате отеля Дю-Берже и в обществе сиделки из госпиталя. Что касается Юдифи Фитц-Скимин, то ее и след простыл. Сиделка объяснила мне, что я только что начал оправляться от очень тяжелой болезни и мне запрещено разговаривать..

Только спустя несколько времени после этого, узнал я последствия моего похождения в ночь на 1-е января. Заметив мое отсутствие, Фитц-Скимины думали сначала, что я отправился на свою обычную утреннюю прогулку. Но по мере того, как проходили часы, они беспокоились все более и более и, наконец, послали на поиски за мной.

Один из посланных, проходя случайно мимо пирамиды, с северо-восточной стороны ее, заметил отверстие и, удивленный этим, позвал своих товарищей, которые решили осмотреть темный коридор, куда я прошел ночью. Феллахи нашли меня в центральном зале, где я лежал без чувств, купаясь в собственной крови, и доставили меня в Каир.