Джон Бойн - Здесь обитают призраки

Я нахмурилась:

— Ты его знаешь?

— Нет, — сказал Юстас. — То есть да, я его раньше видел, но не знаю, кто он.

— Значит, он не из деревни?

— Может, из деревни, — пожал плечами Юстас. — Не знаю.

— Может, он друг мистера Хеклинга?

— Может.

— И что он тебе сказал? — продолжала я. — Этот старик? Он тебя чем-то расстроил?

— Он ничего не сказал. Смотрел на меня, и все. Я думал, он смотрит на меня. А потом сам на него посмотрел и понял… ой, глядите! Изабелла машет.

Я поглядела в море — и в самом деле, Изабелла нам махала. Я помахала в ответ. Надо бы повнимательнее за ней присматривать, напомнила я себе. Впрочем, она опустила руку, нырнула в прибой, изящно поплыла, и я увидела, что пловчиха она сильная — быть может, мать была права — и ничего с нею не случится.

— Что ты понял, когда на него посмотрел? — спросила я, вновь повернувшись к Юстасу, и тот встал, смахнул с ног песок и воззрился на меня в испуге.

— Я про это не хочу, — сказал он.

— Почему?

Он снова тяжело вздохнул; разговор ужасно угнетал его, однако я полагала, что необходимо выспросить все.

— Если он смотрел не на тебя, — продолжала я, — на кого же он смотрел? Может, он смотрел на дом? Может, хотел нас ограбить?

— Ничего не ограбить, — возразил Юстас. — Говорю же, он старик.

— Ладно, и какой старик? Как он выглядел?

— Обычный старик, — сказал он. — Не очень высокий. Сутулый немножко. С бородой.

Я вздохнула. Этот словесный портрет описывал почти всех стариков, что встречались мне в жизни.

— Юстас, — сказала я, положив руку ему на плечо; он взглянул на меня, и губы его задрожали, в глазах набухли слезы. — На кого он смотрел?

— Там никого не было, — в конце концов выдавил он. — Только мы с Изабеллой. Но он смотрел нам за спину и говорил, что она должна уйти.

— Кто должен уйти?

— Да не знаю! — закричал Юстас. — Он только сказал, что она должна уйти. Что ей тут делать нечего.

Я нахмурилась. Тысяча догадок и объяснений роилась у меня в голове, но любопытнее всего было предположение, что неведомый этот старик обращался к призраку. Что он видел дух в физическом его воплощении. Однако, если его видел старик, отчего же не видела я?

— Юстас, — твердо сказала я ему. — Если ты опять увидишь этого старика или тебе почудится… как бы это сказать… нечто незнакомое, некто тебе неизвестный, настоятельно прошу тебя…

— Глядите, — сказал Юстас и указал вдаль, откуда к нам подбирался черный силуэт. Изабелла все еще плавала, уже ближе к берегу. Я снова перехватила взгляд Юстаса и всмотрелась в то, что на нас надвигалось. — Собака, — тихо сказал мальчик. — Она хочет нас укусить.

Пес и впрямь мчался к нам во весь опор. Я огляделась — быть может, хозяин поблизости и его зовет, — нет, на пляже мы были одни. Пес бежал к нам, и я встревожилась; хотелось вернуться на тропинку, но я, разумеется, знала, что злую собаку бегство только разозлит. Лучше с нею подружиться, показать, что мы не желаем ей дурного.

Я уже отчетливо различала собачью морду, и морда эта словно явилась из ночных кошмаров. Угрюмый черный пес, чернее ночи, вывалил из пасти ярко-розовый язык. Он залаял, да так свирепо, что сердце затрепетало у меня в груди, а дыхание оборвалось.

— Не беги, Юстас, — тихо сказала я, обняв его за плечи, желая защитить. — Ни в коем случае не беги. Если замрешь, она тебя не укусит.

— Она и не хочет кусать меня, — спокойно отвечал Юстас; он разглядывал собаку, а на меня вовсе не смотрел. Я снова покосилась на море — выходя из воды, Изабелла разглаживала купальный костюм и наблюдала за нами.

Пес приблизился почти вплотную. Остановился, упер лапы в песок, и из глубин его нутра исторгся низкий гортанный рык. С губ его срывались слюнные сталактиты.

— Хороший песик, — примирительно сказала я. — Хорошая собачка.

Я потянулась ее погладить, успокоить, но собака гавкнула так злобно, что я отдернула несчастную свою обожженную руку и еще крепче обхватила Юстаса. Это лишь больше раззадорило собаку — она пустила слюни, заскулила, а потом залаяла так грозно, что меня охватила паника. Псина бросилась, еще не атакуя, но внезапный ее рывок разлучил нас с Юстасом, и собака встала между нами; глазом не поведя на мальчика, всю свою черную ярость она обратила на меня.

— Ну пожалуйста, — сказала я, понимая, сколь нелепо уговаривать собаку, напрочь лишившуюся рассудка, но что мне оставалось? Лишь умолять — умолять о пощаде. — Прошу тебя.

Левой задней лапой зверюга поскребла по песку, присела, нагнув голову и вперив глаза в меня, и я поняла, что страшный миг не за горами. Пес в считанные секунды прыгнет, и тогда выбора у меня не будет. Либо убить его, либо самой погибнуть. Я безмолвно вознесла молитву и напружинилась, готовясь защищать свою жизнь.

— Уходи! — из ниоткуда раздался голос; к моему потрясению, между нами возникла Изабелла. — Уходи, — повторила она. — Слышишь меня? Кыш.

Пес слегка попятился, в негодовании заскулил, однако девочка не пожелала слушать его возражений.

— Оставь нас в покое! — крикнула она. — Слышишь?

Повторять не пришлось. Пес развернулся и, разгромленный, потрусил прочь, точно наидобрейший, наипослушнейший домашний питомец. В изумлении я опустилась на песок, а Изабелла обернулась ко мне, и во взгляде ее неодобрение мешалось с презрением.

— Вы ведь не боитесь собак? — спросила она. — Им просто надо показать, кто тут хозяин.

Глава семнадцатая

Лишь после обеда ко мне постепенно вернулось душевное равновесие. Встреча со зверем сильно меня потрясла, но дети как будто успели о ней позабыть. Юстас, лицезревший всю сцену воочию, ни на миг, похоже, не встревожился, а когда я задала ему вопрос, только и смог ответить:

— Это же просто собака. Она не хотела меня кусать.

И я готова была согласиться с ним всей душой. Собака не хотела кусать его. Она желала зла мне.

Дети, впрочем, замечательно проводили время. Купание освежило Изабеллу; на моей памяти она еще не бывала в столь прекрасном расположении духа.

— Надо нам снова сюда приехать, — сказала она, танцуя вокруг меня на улице, в кои веки более походя на маленькую девочку, нежели на малолетнюю взрослую, каковой нередко прикидывалась. — Здесь чудесно.

— Пожалуй, — согласилась я. — Хотя в Норфолке наверняка немало удивительного. Необязательно всякий раз приезжать именно сюда. Но ты права. Хорошо на денек выбраться из дому.

— Спасибо, что нас сюда привезли, — отвечала она, просияв мне редкой улыбкой. — Юстас, — прибавила она, — скажи Элайзе Кейн, как ты благодарен.

— Очень, — отозвался Юстас, погруженный в раздумья, — вероятно, столь продолжительный моцион его утомил.

— Ты как будто засыпаешь, — заметила я, смахивая волосы ему со лба. — Морской воздух, не иначе. Не говоря уж про обильный рыбный обед. Надо думать, сегодня мы все отлично выспимся. — Я глянула на часы: — Пожалуй, нам пора на станцию. Я сказала Хеклингу, что мы вернемся на вокзал Торп к пяти.

— Уже? — вскричала Изабелла. — А можно еще чуть-чуть побыть?

— Ну хорошо, еще чуть-чуть, — отвечала я. — Только недолго. Чем займемся? Погуляем?

— Я хочу посмотреть церковь, — объявила она, указав на невысокий шпиль вдали, и я подняла брови в немалом удивлении.

— Я думала, тебе не нравятся церкви, — сказала я.

— Я не люблю службы, — отвечала она. — А заходить люблю. Если там пусто. И не читают религиозных наставлений. Вам они тоже нравятся, Элайза Кейн, не так ли? Вы хотели отвести нас в норвичский собор.

— Нравятся, — согласилась я. — Ну что же, зайдемте. Однако ненадолго. Не стоит мешкать, если мы хотим успеть на четырехчасовой поезд.

Изабелла кивнула, и мы побрели по тропе, вполне довольствуясь безмолвными раздумьями. Это правда, я всегда любила церкви. Папенька был человек в некотором роде религиозный и, когда я росла, по воскресеньям водил меня на службы, а иногда мы отправлялись в другой приход, поглядеть на редкостное церковное убранство, послушать хор в замечательной акустике, полюбоваться некоей исключительной архитектурой или фризами. В детстве я бесконечно наслаждалась подобными экскурсиями; в стенах церкви меня охватывало умиротворение, таинственность их неотразимо влекла меня. Церковь Большого Ярмута не была исключением. Возвели ее, должно быть, лет двести назад, но она хорошо сохранилась — замечательно сложенное каменное здание с высокими сводами и искусной резьбой на спинках скамей. В нефе я задрала голову, дабы рассмотреть прекрасную потолочную роспись, изображавшую Господа Бога на небесах и ангелов, что взирали на него в изумленном трепете. Дева Мария, стоявшая обок, наблюдала за ними с чудной гримасой, в коей читалась более властность, нежели любовь. Я разглядывала ее, размышляя, о чем думал художник, ибо Матерь Божию обыкновенно изображают не так. Мне она не понравилась; я отвернулась.