Любовь Овсянникова - Нептуну на алтарь
— Что же оно такое, твой линкор? — допытывалась Мария Осиповна. — Слово такое странное.
— Линкор — это сокращенно «линейный корабль». А вообще, это — военный корабль, оружие такое морское. А означает это название то, что он — самый большой, лучше других вооружен, надежнее защищен.
Линкор «Новороссийск» из дембельского альбома Юрия Артемова
— И кто его батька душу такое придумал, чтобы на железном корыте плавать по морям еще и по людям стрелять… — ругалась бабушка Мария.
Это уже был не вопрос, а озадаченные рассуждения вслух, но внук продолжал разговор, зная, что бабушку все интересует. Так же она его и о городе расспрашивала, когда он учился в Днепропетровске, о больших заводах и магазинах, проспектах, театрах.
— Да, линкоры предназначены для боя, но только для решающего, а не так — чтобы по воробьям стрелять. А придумал их английский адмирал Фишер.
— Фишер, а-а… — медленно повторяла бабушка, вслушиваясь в эти звуки, словно что-то тяжело соображала, взвешивая для себя. — И твой линкор тоже Фишер сделал?
— Мой линкор придумал итальянский морской конструктор Масдеа в 1908 году, а построили его позже уже другие люди. Корабли, бабушка, изготавливают на заводе, который называется «верфь».
— О, так он моложе меня!
Юра знал о своем линкоре все: историю его создания, боевую судьбу, биографии причастных к нему людей, ну и, конечно, технические возможности и характеристики. Не обо всем он мог и имел право рассказывать, но и то, что рассказывал, было интересно слушать. Бабушка и тетя Зина — его основная аудитория — узнавали много нового и странного для себя. Линкор «Новороссийск» был для них легендой, чем-то сказочным.
А он и в самом деле был легендой.
В Славгород — погостить у своей матери — иногда приезжала Мария Аврамовна Кириченко. Так она рассказывала, как любуется флагманом Черноморского флота, когда он возвращается в бухту с морского похода. Это зрелище вызывало восторг не только у нее — многие севастопольцы приходили тогда на причал встречать своих родных и близких и посмотреть на «Новороссийск». Под звуки корабельного оркестра его громада медленно как в сказке заходила — вплывала! — в Севастопольскую гавань с расчехленными пушками. Моряки флагмана ровными шеренгами стояли вдоль бортов и на его надстройках. Шлюпки с матросами висели на бортовых шлюпбалках в полной готовности к спуску на воду, а командирский катер раскачивался на стропах грузовой стрелы. На почтительно замершем внутреннем рейде главный линкор Черноморского флота приветствовали экипажи всех военных кораблей, там находящихся. На месте стоянки, где должна была состояться швартовка, его ждали дежурные буксиры — они поддерживали линкор и помогали встать между якорными бочками, развернув кормой к задней из них.
Несмотря на то что о линкоре было интересно слушать, но как ни крути не исчезала тема о девушках. А почему? Да потому что молодой мужчина должен когда-то найти себе пару, вот домашние советницы и приставали к Юре. Тревожились они не напрасно, потому что Юра был очень красивым юношей, а это, согласитесь, достаточно опасная данность. Бог щедро дал ему всего: роста, стройности, утонченности, красоты движений, очаровывающей пропорциональности форм. Скульптурно совершенными были черты Юриного лица, а его выражение освещалось абсолютно неземным одухотворением. Если в этих словах и есть отклонения от правды, то только потому, что слова не в состоянии ее описать. Мы, например, не представляем себе ангелов крупными сильными созданиями с мужественной внешностью, а он был именно таким. Наши обычные понятия о бывалых, смелых мужчинах не вяжутся с безгрешным выражением глаз, застенчивой улыбкой, скромностью и безупречностью в поведении, а он был именно таким.
Море и военно-морские традиции, берущие свое начало еще в царском флоте, свято поддерживаемые на линкоре, отшлифовали еще больше то, что было в Юре хорошего, наполнив его внутренним содержанием и благородством. Ведь линкоры призваны были быть законодателями флотской культуры, порядков и обычаев, хранителями классического морского устава. Матрос с линкора всегда легко узнавался, его выделяли опрятность, отличная выправка и особое благородство, особый лоск во всем. Здесь не только развивали интеллект, но и обогащали душу: днем линкоровцы занимались пушками, изучали новинки техники и вооружений, а в свободное время читали, играли на рояле или гитаре, пели и танцевали, играли в шахматы, много дискутировали. Линкор — это был образ одухотворенной жизни, школа воспитания аристократов духа нового типа, образцового для молодого и сильного народа. Можно только представить себе, как зажигались девичьи сердца при встречах с такими блестящими парнями, при общении с ними, при ближайшем знакомстве. Особенно при Юриной внешности!
И все же, и все же… Говоря откровенно, на нем лежала печать особой изысканности, граничащей с обреченностью, да только, видите ли, прочитать ее никто не мог. А знаки судьбы были красноречивыми: Юра никогда не смеялся громко, не куролесил, не делал глупостей, никого не обижал, ни в каком деле не стремился попасть в центр внимания — ему оставалась чужой суета толпы с ее примитивными целями, и он только снисходительно улыбался, стоя в стороне и наблюдая ее. Казалось, он уже тогда смотрел на рыскание людей издалека, как взрослый смотрит на детей.
Такой красоты и благородства могло с избытком хватить на всех женщин, и они надоедали Юрию своим вниманием, цеплялись, даже иногда и преследовали. Но это была не его стезя, не для того он пришел в этот мир, ох! — не для того…
В июне 1954 года, когда служить оставалось менее двух лет, Юра сказал Вере Сергеевне, которая, наконец, вернулась домой:
— Кажется, получится, как вы хотите. Будет у меня жена из Славгорода.
— Это кто?
— Потом, потом, — говорил он и улыбался счастливо.
— Кто там у Юры завелся? — спросила Вера Сергеевна у Зины, подружки его юности.
— А если не скажу, что тогда?
— Зинка! — прикрикнула старшая сестра. — Не балуйся.
— Пусть он сам тебе скажет.
Давить на Зину было делом зряшным — она уже была замужем и носила ребенка, готовилась к своим материнским заботам. Остальное ее мало волновало.
Вскоре Вера Сергеевна устроилась поваром в больницу, где всегда людно, всегда кипят страсти и разговоры. Там она легко узнала, за кем ухаживает Юра.
— Вы знаете, с кем ваш Юра отпуска проводит? — спросила как-то у Веры Сергеевны одна досужая сотрудница.
— С кем?
— С Нинкой Столпаковой!
Вера Сергеевна ахнула. Да ведь эта Нинка по рукам и ногам связана родительскими детьми, младшими братьями и сестрами! Правда, девушка хорошая, красивая, работящая, веселого нрава, серьезная и самостоятельная. Но, Боже мой, почему ее сын должен взять на себя этот груз? Нет, пусть лучше будет китобойная флотилия.
— Я тебя просила познакомить сына не с такой девушкой! — упрекала она Зину. — Ты так выполнила мое сестринское поручение?
— А Нина — порядочная девушка. Чего ты на нее взъелась? Успокойся, — спокойно сказала та.
Вера Сергеевна очень уговаривала сына отступиться от Нины, забыть ее, не писать. Говорят, что сначала она пыталась перехватывать письма сына к Нине, и это ей несколько раз удалось, а потом влюбленные разоблачили ее и некоторое время переписывались через Нининых подруг. Тогда Вера Сергеевна уже открыто просила почтальона не носить письма от сына на другие адреса. Бесполезно.
Нина и Юра переписывались часто. Иногда Юра присылал короткие открытки, сжатые, на две строки. Она, бывало, не успевала вовремя ответить, и тогда он сердился и писал каждый день. Но, рассказывает теперь Нина, встречи они ждали с одинаковым нетерпением.
— Юра подсказал мне вычеркивать дни в календаре, — вспоминает она. — У них на флоте все так делали, особенно перед демобилизацией. Вот и я начала так делать, причем это у меня была целая церемония. Приду с работы, управлюсь по дому, поработаю на огороде, уберу двор — потому что жильцы поочередно исполняли обязанности дворника — и перед сном вычеркиваю день. Календарь висел у меня над кроватью. А время, если счастливо жить, летит очень быстро, а если ждать кого-то, то долго-долго тянется.
* * *В апреле 1955 года Юра снова приехал домой. До конца службы оставалось меньше года. Он собирался использовать отпуск для подготовки к свадьбе, которую хотел справить сразу после демобилизации. Но надо было еще познакомить Нину со своей семьей, и он привел ее к бабушке, представил как свою невесту.
— А почему к бабушке, а не к матери? — спросила я у Нины, когда она рассказывала мне об этом.
— Юрин отец Алексей Васильевич был хорошим семьянином, и выстроил для семьи небольшую хату. Но же его не стало, а Вера Сергеевна долго отсутствовала и за хатой никто не присматривал. Когда случилось несчастье и Юрину мать посадили, то полностью осиротевших детей разобрали родственники: Юру забрали к себе Артемовы, а младших братьев — Ивановские. Хата же осталась стоять пустой, с забитыми окнами. Конечно, ее стены отсырели и осели, выкрашенные поверхности потрескались и обсыпались, забор перекосился, крыша просела и начала протекать. Хоть Вера Сергеевна, возвратившись домой в конце 1952 года, понемногу и приводить ее в порядок, но что она могла сделать своими силами, еще без денег? Словом, не к кому Юре было меня вести, кроме бабушки. Кстати, в тот отпуск он отремонтировал-таки хату. Своими руками все-все восстановил, поправил, покрасил. Да что там, после его отъезда хата стояла, как новенькая! Не знал, для кого готовит, — грустно сказала Нина.
