Артур Мейчен - Мейчен

Она взглянула на дочь с непонятной печалью, словно хотела добавить что-то еще, но не нашла подходящих слов, а вместо этого спросила:

— Ты не видела Альберта Мурхауза с тех пор, как вы играли в теннис? Я хочу пригласить его к нам во вторник, ты не против?

Мери не поняла связи между своей несдержанностью и приятным молодым адвокатом, а теперь, ступая босыми ногами по тенистой тропке, почему-то вспомнила предостережение матери. Мери казалось, что травинки, точно нежные пальчики, гладят ей щиколотки и освежают колени, но она старалась не думать об этом, зная, что мать не одобрила бы таких мыслей.

А что за чудеса раскинулись вокруг! Будто пышное зеленое облако клубилось под ногами. Яркий солнечный свет проливался сквозь листву, дробился в траве и превращал все кругом — и стволы деревьев, и венчики цветов, и ее собственные руки — в нечто небывалое, преображенное в иную сущность. Ей и прежде случалось ходить по этой тропинке, но сегодня здесь было совсем иначе. Какое-то таинственное обещание переполняло ее, и оно почти сбывалось за каждым изгибом тропы.

Сегодня простое желание побыть одной в глубине леса вызывало острую тайную радость, которая все усиливалась по мере того, как сгущался лесной сумрак и плотнее обступали ее деревья. Она распустила свою темную косу и, когда солнце проглянуло в просвет над упавшим деревом, заметила, что волосы у нее совсем не каштановые. Они были бронзовые и отливали золотом, искрясь на простом белом платьице.

Она подошла к роднику, обложенному камнями, чтобы посмотреться как в зеркало. Но решилась взглянуть в неподвижную темную воду только после того, как стыдливо огляделась по сторонам и прислушалась к каждому звуку. Склонившись Наконец над сумрачным водоемом, она увидела под гладкой как стекло поверхностью застенчивую нимфу с волосами червонного золота и лицом, будто выточенным из сияющей слоновой кости. Она улыбнулась — и розовые губы лесной феи тоже приоткрылись, словно намекая на известный только им обеим секрет.

Отойдя от родника, она заметила в просвете между деревьями сизый дымок костра и вспомнила свою детскую боязнь цыган. Оглядевшись с опаской, выбрала в траве местечко помягче и прилегла, напряженно прислушиваясь. Этих людей в селении называли «ужасными», но она испытывала неизъяснимое удовольствие, улавливая их плавную речь, чарующую, как первобытный напев или невнятное причитание. Эти чуждые интонации и неожиданные созвучия казались естественным отголоском лесных дебрей — шума ветра, пронзительных криков птиц, стремительного движения пугливых лесных созданий.

Она сделала еще несколько осторожных шагов, пока не показалось меж ветвей красное пламя костра. Голоса стали четче, но все равно походили на колдовские заклинания. Ах, если бы у нее хватило смелости выйти на поляну, где расположился этот странный лесной народец! Но она не решилась. Усевшись под деревом, с волнением ждала — вдруг кто-нибудь пойдет по тропинке и увидит ее.

Шестеро или семеро мужчин, столько же женщин и ватага дивных ребятишек сидели на корточках возле костра и лепетали между собой на своем певучем языке. Все эти люди были странно одеты, приземистые и коренастые, с высокими скулами, матово-желтой кожей и черными раскосыми глазами. И только один или двое молодых мужчин обладали дикой красотой греческих фавнов, чьи лица можно увидеть лишь в переменчивом отблеске костра или под узорной тенью листвы. На самом деле это были совсем не цыгане, а потомки горных мастеров с Урала или Алтая, выродившиеся в кочующих медников. Их пращуры ковали бронзовые боевые топоры, а они жили тем, что лудили продырявленные котелки и чайни-кн. Всматриваясь в их быт, Мери чувствовала, что ей нечего бояться.

Солнце зашло за облако, и в воздухе посвежело. Туман заклубился среди деревьев, голубой туман, похожий на дым костра. Внезапно молодой фавн отдалился от остальных, направляясь в ее сторону, и девушка проворно спряталась в зарослях остролиста. Сердце у нее отчаянно колотилось, словно сбывалось таинственное обещание, томившее ее всю дорогу. Юноша с обнаженным торсом прошел по тропинке мимо нее. Невысокий и ширококостный, он был похож на бога Гефеста, и невыразимая мощь* играла в каждой мышце его словно отлитого из бронзы тела. Он приблизился к роднику и стал умываться, плеская ладонями и шумно фыркая. Его лохматые черные волосы превратились в груду тонких металлических колечек, с которых стекала вода. Девушка не могла оторвать глаз от его рельефных плеч и рук. А он вдруг обернулся, ощутив на себе взгляд, и пронзил заросли своими огненными глазами. В невольном испуге она зажмурилась, и порыв ветра пронесся по густой зеленой листве. Когда она открыла глаза, у родинка никого не было. Помедлив еще немного в своем укрытии, девушка осмелилась выйти. На том месте, где стоял он, она нашла гладкий зеленый камешек с затейливым орнаментом. Это был нефритовый амулет с дырочкой посередине.

В эту ночь медники собирали свой лагерь в дорогу. Мери бежала через лес, торопясь успеть до захода солнца и, только выйдя в поля, обернулась. Густые тучи далеко на горизонте приобрели темно-красный отблеск, а на вершине лысого холма стоял догорающий солнечный диск. Вереница фантастических черных фигурок прошла на фоне алого диска, двигаясь след в след длинной тонкой цепочкой. Каждый сгибался под тяжестью огромной ноши, и дети брали позади, как сказочные гномы. Она узнала его, он шел первым, и тяжелая поклажа не могла изменить вольного разворота его плеч.

А потом, уже лежа в постали в своей балой комнатке, она ласкала пальцами маленький зеленый камень, странную вещицу с резьбой, нанесенной неведомым мастером из глубокой древности. В порыве нежности она прижала его к щеке. Нефритовый орнамент сверкнул на фоне сияющей слоновой кости, и червонное золото пролилось на него.

Она тихо рассмеялась от невыразимой радости и произнесла несколько адов, перешедших в шепот. Она задавала самой себе удивленные вопросы, смущенная такой непонятной радостью. Но ни слова не сказала матери о своем опрометчивом поступке.

Перевод О. Дудоладовой

В лучах вечерней зари старый фермерский дом на вершине холма принял бледно-розовый оттенок. И затем, когда от реки поползли сумерки, потемнел и засиял ярче. Беленые стены вспыхнули, будто свечение исходило от них, — так наполняется светом ранняя вечерняя луна, когда тускнеют потухающей зарею облака. Раскидистый боярышник за амбаром превратился в черный, тонко очерченный силуэт на фоне неопределенной голубизны послезакатного неба.

Сидя на ступеньках моста, Леонард наблюдал за этими превращениями с чувством неизъяснимого душевного равновесия, не замечая, что трубка его давно погасла. Ветер утих, и только легкий плеск воды у берега нарушал глубокую тишь летнего вечера. И хотя он знал, что остановился в этом доме, погруженном в заросли алых и белых роз, но никак не мог поверить в реальность всего этого великолепия — и неземное мерцание стен, и чистая мелодия бегущей у ног воды.

Контраст его нынешней жизни с Лондоном казался непостижимым, в это с трудом верилось и этого нельзя было охватить разумом. Всего несколько часов назад его уши глохли в сутолоке улиц от лязга фургонов, грохочущих по каменной мостовой, от скрежета экипажей и дребезжания тяжелых омнибусов. И всю дорогу сюда он продолжал ощущать снующие толпы в уличных водоворотах, несущиеся с запада на восток и с востока на запад, утратившие разум в вечном стремлении.

1 Народное название праздника Ивана Купалы.

Все бурлило и сталкивалось в непрестанном приливе и отливе множества лиц. Сплошной серый зной, смешанный с едким дымом, вызывал тошноту, и за гчстой завесой пыли не было видно неба.

Каким же волшебством он обрел это облегчение, это всеобъемлющее безмолвие! Его убаюкивал едва различимый шорох воды, набегающей на камни, его глаза смотрели на долину, постепенно меркнущую среди теней сгустившихся сумерек, и ноздрей его коснулся пряный аромат летней ночи, как чудодейственное снадобье против всякой боли души и тела. Он провел ладонями по росистым листьям травы и освежил горячий лоб, будто смыл с него суету и тревоги города. Интересно, какие запахи составляют этот волшебный ночной букет? Пахло листьями краснотала, нависшего над водой и даже в полдень не пропускающего к ней ни одного луча солнца, пахло душистой травой с остывающих лугов, волны запахов накатывали с высоченных кустов, покрывающих пологий склон холма, у подошвы которого текла река. Но самый сладкий запах, точно прилетевший из мира грез, дарили дикие красные розы, растущие везде, куда ни кинь взгляд.

Наконец магическое свечение белых стен, зачаровавшее его, совсем погасло, и он пошел вверх по склону холма. Две его комнаты располагались в конце длинного приземистого дома, и хотя туда можно было попасть по коридору из большой кухни, он пошел через сад, мимо влажных от росы роз, к отдельному входу. Он мог уходить и возвращаться, когда вздумает, не встречаясь с хозяевами, потому что, по выражению добродушного фермера, у него был как бы собственный домик. Он запер дверь и зажег на каминной полке две свечи в начищенных медных подсвечниках. Потолок в комнате был низким, пересеченным беленой балкой. По стенам, не совсем ровным и гладким, висели вышивки и выцветшие репродукции. В углу красовался буфет со стеклянными створками, выставляя на обозрение затейливо расписанный местный фарфор старинной формы.