Осенние (СИ) - "Джиллиан"
Звонок мобильника, недавно переключённого с «тишины».
Нет, только не от него… Пожалуйста, Господи… Только не от него!
Женя
— Да!
— Алёна, я не звонил, но… — торопливо заговорил Женя. — Сегодня нам позвонили: Валера в больнице с ожогами — тяжёлыми, но не опасными. Глаза — в норме!
Я затряслась от рвавшихся наружу слёз, но снова проморгалась.
— Женя! Женя! — горячечно зашептала я, чуть не в панике оглядываясь на дверь, которую только что лихорадочно закрыла. — Женя, у меня… У меня… Нас с тобой сфоткали, когда мы были у тебя в машине. Меня шантажируют, Женька! Что делать?! И ещё… Не сочти меня дурой и сволочью, у тебя несчастье, а я о своём… Женя, не обижайся, пожалуйста, не обижайся, только не бросай трубку! Женя, он женат?! Пожалуйста! Женя, я тут с ума сойду!
— Закрой. Рот, — размеренно и чётко, как глухой, сказал Женька.
Я замерла. Прислушиваясь к тишине в трубке, я безнадёжно думала: сейчас он скажет что-нибудь матом и отключится. Услышала — или показалось, что услышала, как он учащённо дышит. Потом Женька сказал:
— Не уходи далеко. Я сейчас позвоню и узнаю. Хорошо?
— Ага…
Меня трясло так, что я бросила трубку, мокрую от пота, выступившего на пальцах, — так её сжимала… Села на кровати и качалась из стороны в сторону, ни о чём не думая, только механически повторяя: «Он сейчас позвонит и всё узнает… Он сейчас позвонит…»
Звонок, негромкий и привычный, раздался так вдруг, что я отшатнулась, а потом кинулась на мобильник, словно боясь — он взлетит и удерёт от меня, если я не успею его поймать. Женя. Неужели он уже знает?… Трубка выскользнула из мокрых пальцев — так я испугалась, что он сейчас скажет — всё правда!
— Алёна, не психуй. Он никогда женатым не был.
Я посидела, успокаивая дыхание и сердце, подошла к окну, открыла раму. Холодный ветер налетел успокаивающей сырой прохладой, напомнившей о будущих дождях, и я смогла вздохнуть полной грудью. Хотя горло всё ещё чувствовалось зажатым до боли. Подняла мобильник. Трудно выговорила:
— Женя, прости… И спасибо.
— Вместо спасиба ты мне сейчас расскажешь про шантаж. Всё и в подробностях.
За этим деловито сухим тоном я увидела холодные глаза Жени.
Как ни странно, они меня успокоили быстрее, чем произнесённая им благая весть, что Костя не женат. Теперь я поняла, что происходит. Если после слов мамы мелькало рядом с громадным потрясением неуверенное: «Неужели звонила жена?!», то теперь я точно знала, кто звонил.
И рассказала Женьке всё, без утайки.
Он выслушал, не перебивая, и лишь по окончании уточнил:
— Снимали на телефон? Фотошопом не объяснишь.
— Жень, что делать? — с тревогой спросила я. — Не уверена, люблю ли я его, но уж точно не хочу потерять его.
— Ну… Ты права в одном. Я не хочу, чтобы о моём автописьме знали. Это моё — и только моё. Может, скажешь ему, что я тебя подвёз, а на прощанье поцеловал? Это же нормальное движение людей, которые давным-давно друг друга знают.
— Примерь ситуацию на себя, — предложила я, почти успокоившись и включив всё своё воображение. — Твою девушку поцеловали. Воспримешь как дружеский жест?
— … Тогда надо придумать что-то нейтральное. — Женька, наверное, снова задумался, потому что замолчал надолго. Я представила, как он с досадой морщится: дурацкая проблема, а приходится решать! И виновато опустила голову. — Придумал, — наконец сказал он. — Как ты относишься к идее совместной выставки? Моя акварель — твой карандаш?
— Что? То есть… — медленно начала я, стараясь вникнуть в странное предложение. — Ты предлагаешь сказать Косте, что мы с тобой договаривались о совместной выставке, ты меня уговорил, а когда я согласилась — ты меня поцеловал?
— Алёна, ты не поняла, — терпеливо сказал Женя. — Я говорю о реале. Отец предлагает перед дипломной устроить персональную выставку, и я уже думал о том, чтобы подсоединить тебя. А здесь — убиваем сразу двух зайцев…
— Вот так, с бухты-барахты… — растерянно сказала я. — Да у меня даже и рисунков нет. Какая выставка?
— Алёна, думай головой! Выставка, как минимум, будет через месяц-полтора. До этого времени ты успеешь набрать портретов — ты же собиралась ходить на Арбат? И вообще… Тебе же главное — сказать своему Косте про выставку. А если он заинтересуется, то узнает, что это правда. Чего тебе ещё надо?
— Наверное — подумать.
— Думай, — сказал Женька, и я услышала короткие гудки.
Выставка. Я посмотрела на портрет Кости. Рвать рисунок со стены уже расхотелось. А уж в клочья, как по первому порыву, — тем более.
Может, всё обойдётся?
Позвонить прямо сейчас? Если нам на домашний звонили, значит, начали атаку со всех сторон? А вдруг ему уже позвонили и переслали фотографии?… Внутри всё заледенело от предчувствия. Облизав губы, я взяла мобильник — и чуть не подпрыгнула, когда он зазвонил! Перехватила в воздухе. Костя… Как будто понял, что я собираюсь звонить. Или… С чем он?
— Да?
— Алёна, это правда, что ты целовалась в машине?
— Это меня поцеловали, а не… — начала я — и услышала короткие гудки.
Добрались-таки до него. Любопытно, ему звонила Вера, или это младший брат с особой эмоциональностью рассказал о моей измене?
Минуты через две я выдохнула…
Чувства вины и страха качественно изменились. Глаза высохли от непролившихся слёз. Теперь я горела по-боевому в ярости. Почему я, ни в чём не виноватая, должна доказывать свою невиновность?! Почему он, из-за которого всё это произошло, должен оставаться чистеньким и благородно негодующим?!
Быстро отыскала в телефонной книге его номер и позвонила.
Долго не брал телефона. Взял.
— Что?
— Ты даже не хочешь узнать, почему Женька меня поцеловал?
После короткой паузы он бросил:
— И? Почему?
Вся логика, которой я ещё вроде как владела, взорвалась от этого беспощадного «Почему?» Я чуть не задохнулась. Если уж мстить, так нелогично!
— Есть две причины, — медленно начала я, но сообразила — по тому, как снова жёстко сжалось горло, что сейчас бесконтрольно начну реветь от злости, — и выпалила: — Ты женат! И ты заставил Порфирия уволить меня!
Быстро прервала связь и снова быстро переключила мобильный на «Тишину».
Ты, мужчина! Почему должна защищаться я, когда во все века мужчина защищал свою даму сердца?! А если я таковой, то есть дамой сердца, не являюсь — не фиг меня трогать, блин! И общаться со мной! Нашёл — кому поверить! Этой дурище! Ну и верь дальше! Тебе, значит, только такая и подходит!.. Не буду драться за него! Я женщина и хочу, чтобы дрались за меня!
Я перевела дух и подняла глаза на ватман над письменным столом. Не знаю, что там с колдовской привязкой через картины и существует ли такое, но этот портрет будет первым в моей коллекции для выставки!
Снова взяла мобильный и написала Женьке: «Если не передумал, я согласна».
После чего вынула из-под кипы листов портрет Валеры и принялась работать над кожей его лица.
10
Уже перед самым сном я ещё раз проверила портрет Валеры, вокруг глаз которого мозаичная кожа, тронутая огнём, начала отступать. Посидев некоторое время перед его портретом и слабо улыбнувшись победной неподвижности рисунка, подумала вдруг, что очень хочется не чая, не кофе, а просто горячей воды.
Родители, наверное, уже спали — судя по темноте в прихожей. Не включая света, привычно скользнула на кухню. И — испугалась. На балконе кто-то стоял. Приглядевшись, узнала — мама. Встав на пороге — она оглянулась, — я тихо спросила:
— Почему не спишь?
— О тебе думаю, — вздохнула мама. — Спать не могу. А ты почему?
— Попить захотелось. — Я поставила чайничек на плиту и тоже вздохнула. — Мама не переживай. Он не женат.
— Но звонок?…
— Есть одна мымра. Ей хочется, чтобы Костя был с нею.
— А он? Чего хочет этот Костя?
Только я хотела мгновенно ответить: «А кто его знает?», но осеклась. Веру в клуб Аркадия он не водил… И как-то не представляю, чтобы этой стерильно белой девушке он мог лохматыми охапками дарить цветы — такой, как она, дарят букеты тщательно подобранной композиции и упакованные в нечто, что само по себе уже может быть произведением искусства… Не могу представить, чтобы Вера валялась бы с Костей на охапках собранных листьев в парке, гонялась за падающими с деревьев листьями и плела бы из них осенние венки… И что-то я не могу представить, чтобы Костя мог посадить Веру на перила моста над заливом — и целовать её так, как целовался со мной несколько часов назад. Вспомнив, я покраснела, потому что губы загорелись, и порадовавшись, что мама до сих пор стоит на неосвещённом балконе.
