Марионетки - Татьяна Владимировна Корсакова
Ощущение, что за ней следят, появилось не сегодня и даже не вчера. Ощущение это преследовало Стешу уже больше месяца. Наверное, именно поэтому она каждый вечер поливала Зверёныша болотной водой, возвращая ему первозданный облик. Возможно, ничего страшного за пределами её мира не происходило, и никто за ней не следил, но так ей было спокойнее. Зверёнышу, наверное, тоже. Он не уходил от дома далеко. Плескался в озере при свете луны, пока Стеша выпивала на террасе свою вечернюю чашку кофе, а потом укладывался в гостиной, аккурат между Стешиной спальней и входной дверью. С таким защитником дверь можно было вообще не запирать, но Стеша все равно запирала. Как ни странно, в глуши, в доме бабы Марфы чувствовала она себя куда спокойнее, чем здесь.
На рассвете, натянув шкуру обычного пса, Зверёныш обходил дозором их владения. Иногда он купался вместе со Стешей в озере, а в последнее время научился добывать ей кувшинки. Пожалуй, утро было самым спокойным временем в их со Зверёнышем загородной жизни. Утром вслед за туманом развеивались ночные страхи, а мир делался приветливее и безопаснее. Утром можно было почти поверить, что все хорошо, а будет ещё лучше.
Но себя не обманешь! Что-то происходило. Что-то сковывало парную озерную воду тонкой корочкой льда, когда Стеша опускала в неё руку. Что-то заставляло испуганно замолкать и горластых птиц, и не менее горластых жаб. Что-то заставляло Зверёныша караулить входную дверь вместо того, чтобы носиться на воле.
Наверное, можно было обсудить это с Вероникой. Пожалуй, только Вероника и поняла бы Стешины страхи. Вероника называла это периодом становления. Так уж вышло, что периодов становления у Стеши было сразу два. Первый касался интеграции в современную жизнь, и тут она более или менее справлялась. А второй касался чего-то куда более глубинного и странного. В Стеше просыпался тот самый болотный ген, проявления которого иногда её безмерно удивляли, а иногда пугали до чертиков. Вероника деликатно называла это экстрасенсорикой, но обе они прекрасно понимали, что все новомодные термины от лукавого. Она самая обыкновенная ведьма, и с этим нужно как-то уживаться. Уживаться проще всего было здесь, на берегу озера Лесного, под присмотром Вероники, вдали от Мари, которая, несмотря на обещание, все ещё просачивалась в Стешины сны ледяной болотной водой и запахом гари.
Вероника называла это становление курсом молодого бойца и обещала, что облегчение и принятие себя обязательно наступит. Она не говорила лишь самого главного, когда именно оно наступит. Нельзя было её в этом винить. Стеша и сама уже прекрасно понимала, что у каждого свой путь, что отмотать назад и отказаться не получится. Придется проходить курс молодого бойца по ускоренной программе, потому что она и без того уже потеряла почти сто лет.
Озарения накатывали на Стешу волнами. И предвидеть очередной такой прилив она пока никак не могла. Большей частью эти озарения касались прошлого и не имели никакого практического значения. Пусть бы так и оставалось! Мало радости в том, чтобы видеть то, что ты не в силах изменить. Или все-таки в силах? Проверять Стеше не хотелось.
Чуть лучше дело обстояло со всякого рода мелочью, которую Вероника называла бытовой магией. У Стеши прекрасным образом получалось отгонять комаров и прочую летучую нечисть. Сначала радиус действия её магии ограничивался ближайшим от неё расстоянием, но очень скоро Стеша научилась накрывать невидимым, но непроницаемым для комаров куполом весь свой дом. Наверное, смогла бы покрыть и все озеро, если бы захотела.
Однажды она зазевалась и не углядела за кофе, спохватилась в самый последний момент, когда рыжая пена уже почти выплеснулась из турки на плиту. Спохватилась и заморозила кофе прямо на лету. Как-то само собой получилось. Это была неконтролируемая мелочь, но мелочь, спасшая её от мытья плиты.
Ее почти фотографическая память, наверное, тоже была частью того, что Вероника называла даром, а Аграфена скиллом. Раньше, до войны, Стеша не припоминала за собой таких способностей. Ее до сих пор пугало это деление собственной жизни на «до войны» и «после», но поделать с собой Стеша пока ничего не могла. Даже в разговоре с друзьями ей иногда хотелось сказать «А вот до войны…» Она прикусывала язык, сжимала кулаки с такой силой, что ногти впивались в кожу, чтобы не выпустить наружу ту боль и тьму, которая все ещё в ней жила. Которая, наверное, останется с ней до конца её дней.
Но это были привычные и понятные страхи, совсем не такие, которые накрывали Стешу в последнее время. И объяснить Веронике их природу у неё вряд ли бы получилось. А если не поймет Вероника, то не поймет и никто другой. Не почувствует…
Стеша ошиблась. Нашелся один человек, который почувствовал. Человек, который сначала внезапно ушел из её жизни, а потом так же внезапно появился на пороге «Тоски».
Пожалуй, именно в тот вечер Стешу накрыло самое первое её предчувствие. Предчувствие чего-то неожиданного, вроде снега посреди жаркого лета.
Она пела на сцене. Пела, не заботясь о том, что подумают о ней все эти чужие люди, наслаждаясь музыкой и тем чудом, которым научилась управлять за неполный год – собственным голосом. Ей подпевал Зверёныш. У него хорошо получалось, потому что они репетировали почти каждый вечер! Им было хорошо! И предчувствие у Стеши было хорошее!
Наверное, именно поэтому она не удивилась, когда увидела Стэфа. Не удивилась, не смутилась, а обрадовалась! Она ему даже улыбнулась и он, кажется, улыбнулся ей в ответ! В этот хрупкий миг почти счастья, Стеша почти поверила, что у неё получится пройти курс молодого бойца до самого конца.
А потом открылась дверь… И в зал, погруженный во тьму прирученную, по-домашнему уютную прокралась тьма дикая и первозданная. До сцены докатился смрадный дух гниющего болота, но его никто не почувствовал. Почти никто. Зверёныш навострил уши и завыл жутко, как по покойнику. Вероника отложила телефон, на который снимала выступление. Стэф сунул свой телефон в карман и обернулся. Разбившаяся на соседнем столике бутылка едва не испортила его белоснежную рубашку, Стеша заморозила вино в самый последний момент. Маленькая бытовая магия…
А тот, кто привел за собой тьму, уже уходил, растворялся в ночи, оставляя после себя лужицу болотной воды. Словно чёрную метку. Стеша едва успела ухватить Зверёныша за шею до того, как он вступил в эту лужицу. Превращение обычного пса в желтоглазое чудовище – вот это был бы перформанс!
Снаружи все ещё пахло болотом, и тьма все ещё клубилась в дальних закоулках, но тот, кто оставил Стеше чёрную метку, уже ушел.
Снаружи были Стэф и Вероника. Вероника взволнованная, а Стэф… злой. На что он злился? Из-за чего? Стеша не понимала. Она растерялась от того, как быстро сменилась картинка в калейдоскопе её мира. Сначала приветственная улыбка старого друга, теперь вот эта… злость. Наверное, она могла бы рассказать ему правду. Ту правду, которую смог бы понять и принять обычный человек, но она не стала. Она тоже разозлилась. Впервые за время «после войны» она не грустила и не паниковала, а злилась. Злость неожиданно стала её лекарством, волшебной пилюлей от всего. И она ничего не сказала
