Карлос Сафон - Марина
— Должно быть, хорошая работа, — сказал я. — Быть кондуктором на фуникулере. Они же как небесные лифтеры.
Марина со скепсисом посмотрела на меня.
— Что я не так сказал? — спросил я.
— Ничего. Если это предел твоих мечтаний. Не у всех людей все так просто как у тебя. Марина Блау, Нобелевский лауреат в области литературы и хранительница коллекции ночных сорочек династии Бурбонов.
Марина вдруг так посерьезнела, что я не стал шутить в ответ.
— Дело в том, что тот, кто не знает своего направления, не придет вообще никуда, — наконец, сказала она.
Я показал ей билет.
— Я знаю, куда направляюсь.
Она отвела взгляд. Несколько минут мы поднимались молча.
Вдалеке виднелся силуэт моего интерната.
— Архитектура, — прошептал я.
— Что?
— Хочу стать архитектором. Вот предел моих мечтаний. Я никому этого не говорил.
Наконец, она улыбнулась. Фуникулер достиг вершины горы и загрохотал как старая стиральная машинка.
— А мне всегда хотелось иметь собственный собор, — сказала Марина. — Предложения будут?
— Готический собор. Дай мне немного времени, и я его тебе построю.
Солнце осветило ее лицо и глаза, устремленные на меня, заблестели.
— Обещаешь? — спросила она, протягивая мне руку ладонью вверх.
Я пожал ей руку. — Обещаю.
По адресу, который дали Марине, практически на краю пропасти располагался старый дом. На территории буйствовали заросли сада. Ржавый почтовый ящик выглядел там как осколок давно минувшей индустриальной эпохи. Мы пробрались к двери. Рядом с ней стояли ящики с перевязанными бечевками кипами старых газет. Штукатурка фасада походила на старую кожу, испорченную ветром и влагой. Инспектор Флориан явно не тратился на поддержание презентабельного вида своего жилища.
— Вот тут как раз нужен архитектор, — сказала Марина.
— Или пара шашек динамита…
Я постучал в дверь потихоньку, опасаясь, что сильный стук может обрушить этот дом с края горы.
— А может, попробовать позвонить?
Кнопка звонка была сломана, и оттуда торчали провода времен Эдиссона.
— Я туда палец не суну, — ответил я, снова стуча в дверь.
Вдруг дверь на десять сантиметров приоткрылась. Из темноты жилища блеснула дверная цепочка, за которой виднелась пара холодных стальных глаз.
— Кто тут?
— Виктор Флориан?
— Это я. Вопрос был: кто тут?
Голос был властный и нетерпеливый. Глас закона.
— У нас есть информация о Михаиле Кольвенике… — схитрила Марина.
Дверь распахнулась настежь. Виктор Флориан был человеком высоким и мускулистым. Как мне показалось, на нем был тот же костюм, что и в день отставки. Он походил на полковника, у которого не осталось ни полка, ни даже батальона. Во рту у него была зажженная сигарета, а брови были гуще, чем шевелюра большинства людей.
— Что вы знаете о Кольвенике? Вы кто? Кто дал вам адрес?
Флориан не задавал вопросы, он их выпаливал. Он пропустил нас внутрь, опасливо глянув на улицу, будто кто-то мог войти за нами следом. Внутри был буквально рассадник грязи, будто на заброшенном складе. Бумаг там было больше, чем в александрийской библиотеке, но все в полном беспорядке.
— Проходите.
В соседней комнате вся стена была завешана оружием. Револьверы, автоматические пистолеты, маузеры, штыки… В некоторых странах революция начиналась с меньшим арсеналом.
— Пресвятая дева… — пробормотал я.
— Отставить! Здесь не церковь, — отрезал Флориан, закрывая дверь в комнату.
Мы прошли в глубь дома, где находилась маленькая столовая, откуда было видно всю Барселону. Даже уволившись, инспектор нес дозор над всем городом. Он указал нам на дырявый диван. Посреди стола стояла банка консервированной фасоли и бутылка пива. «Вот она — полиция в отставке; могущество на пенсии», подумал я. Флориан уселся на стул напротив и достал из своего хлама часы.
Он резким движением поставил их на стол, циферблатом к нам.
— У вас пятнадцать минут. Если через четверть часа вы не расскажете мне ничего нового, вылетите отсюда.
Рассказ обо всем, что случилось, занял у нас меньше пятнадцати минут. Флориан слушал нас, и постепенно его маска покрывалась трещинами, через которые я видел усталого пожилого человека, прятавшегося в этой дыре со старыми газетами и коллекцией оружия. Выслушав наш рассказ, Флориан взял свою сигарету, внимательно смотрел на нее почти минуту, после чего, наконец, зажег.
А потом, задумчиво глядя на окутанный туманом город внизу, он начал рассказывать.
Глава шестнадцатая
— В 1945 году я был главой судебной бригады в Барселоне, — начал Флориан. — Я подумывал о переводе в Мадрид, когда мне поручили расследовать дело «Вело Гранелл». Бригада около трех лет занималась делом Михаила Кольвеника, иностранца, который был не особо симпатичен властям… но доказательств не было. Мой предшественник ушел в отставку. «Вело Гранелл» была скрыта за каменной стеной из адвокатов и лабиринтом из финансовых сообществ, покрытых непроглядным мраком тайны. Начальство преподнесло мне это дело как единственную возможность сделать карьеру. «Закрывая такие дела, люди получают кабинет в министерстве, личного шофера и свободный график», — говорили они. Тщеславие часто отупляет…
Флориан выдержал паузу, смакуя свои слова и саркастично улыбаясь самому себе. Он покусывал сигарету, как будто то была соломинка с поля.
— Ознакомившись с материалами дела, — продолжил он, — я понял, что то, что началось как рутинное расследование финансовых нарушений в управлении компанией и случаев предполагаемого мошенничества, в итоге стало настолько запутанным случаем, что никто не знал, какой судебной бригаде его отдать. Вымогательства. Кражи. Покушения на убийство… И многое другое… Понимаете, на тот момент у меня был солидный опыт в делах о растрате фондов, уклонении от налогов, мошенничестве и должностном злоупотреблении… И все эти преступления не часто карались — были другие времена, но мы знали обо всех них.
Флориан сидел, окруженный облаком дыма от собственной сигары.
— Так почему вы взялись за это дело?
— Из-за собственной спеси. Из-за тщеславия и алчности, — ответил Флориан, говоря таким тоном, как будто он был худшим из преступников.
— А может, вы еще хотели узнать правду, — вмешался я. — И восстановить справедливость…
Флориан грустно мне улыбнулся. И в его взгляде явственно читались тридцать лет угрызений совести.
— К концу 1945 «Вело Гранелл» фактически обанкротилась, — продолжил Флориан. — Три главных банка Барселоны заморозили счета компании, а ее акции были изъяты из обращения. Без притока финансов стена из армии юристов и запутанной сети компаний-призраков рухнула как карточный домик. Дни величия и могущества были позади. Большой королевский театр был закрыт со дня трагедии, обезобразившей Еву Иринову, и к 1945 году лежал в руинах. Фабрика и мастерские закрылись. Активы предприятия были конфискованы. Слухи распространялись, словно гангрена. Кольвеник, сохраняя хладнокровие, решил организовать в Лонха-Де-Барселона фуршет, чтобы убедить всех, что у него все под контролем. Он выслал приглашения всем крупным акционерам, могущественным семьям Барселоны…
В тот вечер дождь лил как из ведра. Лонха была украшена, словно сказочный замок. В десятом часу вечера прислуга самых богатых людей города, многие из которых были Кольвенику должны, принесла от своих хозяев записки с извинениями. Когда я приехал, было уже за полночь. Кольвеник сидел в зале один, наряженный в великолепный фрак и раскуривая дорогую сигару из Вены. Он поприветствовал меня и предложил бокал шампанского. «Попробуйте, инспектор. Жаль, добро пропадает», — сказал он. До того момента мы никогда не встречались лично.
Мы разговаривали на протяжении часа. Он рассказывал мне о книгах, которые читал в юности, и о путешествиях, которые ему не суждено было совершить… Кольвеник был очень обаятельным человеком. Его глаза светились умом.
Как я ни старался, я не смог проникнуться к нему неприязнью. Более того, я ему сочувствовал, хотя предполагалось, что я охотник, а он — моя жертва. Я заметил, что он хромает и опирается на деревянную трость. «Наверное, никто не терял стольких друзей за один день», — сказал я.
Он улыбнулся и спокойно обдумал мои слова. «Вы заблуждаетесь, инспектор. В таких случаях друзей никто не приглашает». Я очень вежливо поинтересовался, планирует ли он оппонировать в суде, и сказал, что я не остановлюсь, пока он не окажется на скамье подсудимых. Помню, он спросил: «Что мне сделать, дорогой Флориан, чтобы вы отказались от своего намерения?». «Убить меня», — ответил я. — «Всему свое время, инспектор», — с улыбкой сказал он. И с этими словами он, прихрамывая, удалился.
