Голем. Вальпургиева ночь. Ангел западного окна - Густав Майринк
Может быть, в потемневшем оружии, которое то и дело попадалось на глаза, выглядывая из-под драпировок и складок тканей? С первого взгляда становилось ясно, что это не художественный изыск декоратора, который занимался убранством комнаты, — я заметил на клинках застарелые пятна крови, ржавчину, а в воздухе ощущался едкий запах, напоминающий о страшном назначении этих изделий; оружие… мне почудился слабый отдаленный шум: ночное предательское нападение, бойня, резня, лютые истязания жертв…
Или странно другое? Здесь стоит вроде бы совершенно неуместный громадный шкаф с книгами, занимающий целиком одну стену, на его полках теснятся старинные тома в кожаных переплетах, наверное, есть среди них и древние инкунабулы на пергаменте… А вверху я разглядел темные бронзовые скульптуры — головки богов, позднеантичные, эпохи варварского завоевания, на их лицах, черных, как обсидиан[191], с зеленоватой патиной, блестели глаза, инкрустированные драгоценными камнями — ониксом и лунным камнем, коварные демонические глаза, хищные глаза…
Но, может… вот что странно!..
В углу у двери, через которую я вошел, словно на страже стояло… да, нечто вроде алтаря, престол из блестящего черного мрамора, украшенный тускло мерцающими позолоченными деталями. А на нем каменная статуэтка высотой чуть более метра, из черного ассуанского сиенита[192] — нагая богиня; насколько я мог разглядеть, скульптура была египетская или, во всяком случае, греко-понтийская, изображение богини с головой львицы. Это Сехмет… Исида. Львиная морда как будто злобно усмехалась, она была как живая, настолько живая, что стало не по себе; женское тело божества было вытесано из гранита невероятно тонко и искусно, с натуралистической точностью, почти непристойностью. В левой руке богиня держала бронзовое зеркальце — атрибут Сехмет, правая рука поднята, пальцы сомкнуты, но в них ничего нет. Должно быть, раньше был какой-то второй атрибут, но он утрачен.
Мне не удалось получше рассмотреть эту скульптуру, редкостную и художественно совершенную, если принять во внимание ее варварское, вероятно, фракийское происхождение[193], — за плечом словно из-под земли выросла княжна, бесшумно, как ее азиатские лемуры, наверное, вошла, отодвинув в сторону ковер, которыми тут завешаны стены.
— Знаток искусства снова наводит критику? — услышал я вкрадчивый мягкий голосок.
Я резко обернулся.
В умении одеваться Асии Хотокалюнгиной не откажешь! На ней было короткое, по последней моде, платье, но я не мог определить, что это была за ткань, поблескивавшая точно старинная бронза, ничего подобного я никогда в жизни не видел, не шелк — он бы переливался ярче, и не шерсть — у той не бывает металлического блеска. Не все ли равно! Она была в точности как статуэтка львиноголовой Сехмет, платье облегало тело, словно полупрозрачный металлический покров, и при каждом движении тонко напоминало о великолепных формах каменной богини, да только княжна-то была живая…
— Любимая вещь моего покойного отца, — промурлыкала княжна. — Ставшая темой многих его научных исследований, И моих. Я была благодарной ученицей князя.
Я ответил довольно бессодержательными, но восхищенными фразами — похвалил статуэтку, не забыв и владелицу, с ее научными познаниями, упомянул о своеобразном завораживающем настроении, которое ощущается в сем произведении искусства; я говорил и, волей-неволей глядя на улыбающееся лицо княжны, чувствовал: есть и еще что-то, неопределенное, мучительное, глухое, полузабытое, и я, разливаясь тут соловьем, пытаюсь сообразить, ясно осознать, что же это, но ничего не выходит, лишь снова и снова будто мелькнет в глазах неуловимая, размытая тень, словно вьющийся серый дым… И еще я почувствовал: воспоминание, которое я мучительно пытаюсь воскресить, каким-то роковым образом связано со статуей. Мой блуждающий взгляд снова и снова возвращался к ней, словно притягиваемый магнитом, а уж чего я при этом нагородил княжне, улыбавшейся, но пристально глядевшей мне прямо в лицо, не представляю.
Как бы то ни было, с самой любезной улыбкой взяв меня под руку, она принялась шутливым, но дружеским тоном укорять меня за то, что я столь неподобающе долго медлил с ответным визитом. В этот раз я не услышал колкостей или упреков, которые напомнили бы о малоприятной сцене, разыгравшейся во время ее посещения моего дома. Как видно, княжна забыла ту историю или не отнеслась к ней всерьез, а сочла пустячной словесной перепалкой. Махнув изящной ручкой, она решительно оборвала мои бессвязные извинения, когда я попытался что-то пробормотать в оправдание своей тогдашней резкости:
— Вы наконец-то здесь. Вы, мой строптивый меценат, наконец-то пожаловали ко мне в гости. Очень надеюсь, что визит вы завершите лишь после того, как составите себе достаточно полное представление о положительных чертах моей скромной особы. Вы, конечно, принесли то, о чем я вас просила. Или нет? — И она засмеялась своей шутке.
Сумасшедшая! Значит, все-таки она сумасшедшая! — пронеслось в моем мозгу. Опять она подводит разговор к проклятому наконечнику копья!.. Копье?.. Не успев толком сообразить, что к чему, я резко обернулся и уставился на правую, утратившую некий предмет руку черной статуи на алтаре за моей спиной. Богиня с кошачьей головой! Вот чей символ — копье, которого так настырно домогается княжна! Тотчас в голове закружился целый вихрь догадок, суматошных попыток сопоставить, увязать друг с другом мельтешащие идеи и факты. Я сбивчиво забормотал:
— А что раньше держала в руке эта статуя? Вы же знаете, конечно, знаете… а я… в самом деле, я просто сгораю от нетерпения услышать от вас, что…
— Ну конечно, я знаю что! — Она засмеялась и явно не спешила с ответом. — А вас это так сильно интересует? Ах, я с величайшим удовольствием поделюсь своими скромными познаниями в археологии. Итак, позвольте сделать вам коротенький доклад. Вы — студент, я — профессор, разве нет? Вот-вот, я профессор!.. Немецкий профессор! — Княжна засмеялась — точно посыпались жемчужины, запрыгали по клавишам, сыграв гамму. Она легонько хлопнула в ладоши — так на востоке принято вызывать слуг. В тот же миг на пороге вырос безмолвный автомат с калмыцкой физиономией. Властный жест — и желтолицый призрак исчез, словно его поглотила мягкая мгла, в которой тонули стены, завешанные коврами.
Странная мгла, она светилась! Лишь в эту минуту я сообразил, что в комнате, или шатре, не было ни окон, ни какого-то другого, по крайней мере заметного, источника света. Было непонятно, откуда изливается свет, создающий этот мягкий, словно позлащенный красным закатным солнцем сумрак. Я подумал, может, где-нибудь спрятана сильная
