Голем. Вальпургиева ночь. Ангел западного окна - Густав Майринк
Что это было — ревность? Предосторожность женщины, почувствовавшей, вообразившей опасную соперницу?
Можно было бы сказать себе, что твердое решение Джейн уступить меня якобы существующему призраку, фантастическому персонажу в духе романтиков, продиктовано некой тайной мыслью. Ведь где обитает пресловутая «другая», Королева? Кто переслал мне видение Бафомета, перенес его из мира мечты в мой сегодняшний день, в мою жизнь, благословленную любовью? Пусть это видение означает, что мне выпала некая миссия, духовная цель, пусть Бафомет — это символ глубины жизни, — я до сих пор до конца не постиг его смысла, да и неважно, — как бы ни преклонялся я перед ним, все равно не понимаю, какое отношение он имеет к моей возлюбленной, которую я люблю здесь и теперь?! Я люблю Джейн, люблю — это ныне решилось, таков чистый выигрыш, выпавший мне в удивительной игре судьбы, что началась с той минуты, когда в мой дом доставили наследство, бумаги покойного кузена Роджера, словно уцелевшие и выброшенные волнами на берег вещи с затонувшего корабля.
Джейн поможет мне навсегда забыть о поисках пути к Королеве, либо, напротив, своей добротой и необычайными способностями души откроет мне путь в нездешнее…
Остается неясность лишь с княжной Хотокалюнгиной? Вот когда я иронизирую, что-то взвешиваю, горжусь превосходством своего мужского ума, перед глазами снова и снова встает лицо Иоханны — строгое и серьезное, сосредоточенное лицо, взор, видящий впереди цель, которую я не представляю себе даже смутно. У нее есть некий определенный план, так мне кажется, и она знает о чем-то неизвестном мне… как будто она мать, а я всего-навсего… ее ребенок…
_____
Надо бы о многом написать. Но придется скомкать, не хочется терять время за письменным столом, когда жизнь мчится бешеным вихрем.
Позавчера поцелуй Джейн не дал мне продолжить эту писанину — поцелуй неслышно подошедшей возлюбленной и жены.
Она заговорила как благоразумная, внимательная супруга, которая после долгого отсутствия вновь берет в свои руки бразды правления. За это я шутливо ее поддразнил, и она простодушно и искренне рассмеялась. Хотелось обнять ее, хотелось ее материнской ласки. Но вдруг, совершенно неожиданно, на ее открытом лице снова появилось то странное строгое выражение, которое так поразило меня раньше, сразу после ее пробуждения.
— Любимый, тебе необходимо пойти к княжне.
— Что? Джейн, ты посылаешь меня к этой женщине?
— К той, которая вызывает мою ревность, верно? — Губы Джейн улыбались, но глаза оставались задумчиво-серьезными.
Совершенно непонятно! Идти к княжне с визитом я отказался. Да зачем это нужно? Кому?
Джейн — не хочу называть ее по-другому, Джейн — имя, словно глубокий вдох полной грудью, словно глоток свежей воды из чистого колодца моего прошлого, — Джейн не уступала. Она находила все новые доводы, новые предлоги, самые несуразные: дескать, я в долгу перед княжной, не отдал визит; да еще оказалось, что и саму Джейн устроило бы, если бы я сохранил хорошие отношения с княжной, — дескать, для нее это очень важно, но почему, она не может сказать. Наконец, она упрекнула меня в трусости! Тут я сдался. Трусость? Только не это! Значит, мне платить по старым счетам Джона Ди или моего кузена Роджера? Ладно, верну долг сполна. Я объявил Джейн о своем решении. И вдруг… она опустилась передо мной на колени, молча заломила руки и… расплакалась.
По дороге к княжне я раздумывал об удивительных, неожиданных переменах моей Джейн. Когда ее затрагивает что-то, связанное с нашим прошлым, и она чувствует себя женой Джона Ди, Джейн, в девичестве Фромонт, это безропотная, готовая самоотверженно служить и, пожалуй, очень ранимая спутница жизни; когда же в ней пробуждается Иоханна Фромм, от нее исходит непостижимая сила и уверенность, материнская решительность и доброта, покорившая меня раз и навсегда.
Вот так размышляя, я шел, шел и не заметил, как добрался — я стоял перед уединенной виллой, расположенной на одном из подступающих к городским окраинам горных склонов; это и был дом княжны Хотокалюнгиной.
Нажав кнопку электрического звонка, я почувствовал некоторое волнение, хотя, бросив беглый взгляд на палисадник и дом, сразу понял, что беспокоиться не о чем и скорей всего не стоит опасаться каких-то неожиданностей. Ничем не примечательная вилла, в округе полно таких домов, построенных лет тридцать назад; как многие особняки того времени, она, несомненно, побывала в руках у спекулянтов недвижимостью. Вероятно, княжна не купила ее, а снимает, дело нехитрое, были бы деньги, — заурядная вилла с заурядным садом в городском предместье.
Щелкнул автоматический замок. Я вошел; под матовым стеклянным навесом над входной дверью меня встречал слуга…
Видимо, дело в освещении, сказал я себе, справившись с оторопью, которую вызвал у меня этот человек в черной черкеске: из-за света, который падал сверху через мутнобелое стекло, руки и лицо слуги показались отвратительно бледными, голубоватыми. Физиономия явно монгольского типа. Глаза-щелки, и не разглядишь, что в них! Я спросил, можно ли видеть княжну, в ответ последовал безмолвный быстрый и четкий кивок, затем поклон со скрещенными на груди руками, как принято на Востоке, можно было подумать, что кто-то незримый, дергая за ниточки, управляет безжизненной марионеткой.
Потом этот трупно-синюшный привратник исчез, а меня встретили в сумрачном холле двое других, появившихся совершенно беззвучно. Молча и деловито приняли у меня пальто и шляпу и вообще держались так, будто я почтовая посылка, которую они куда-то отправляют, — деловито, аккуратно, без лишних слов, точно два автомата. Посылка… вот именно: посылка! Совсем недавно в дневнике я сравнил с почтовой посылкой человека в его земном бытии, а теперь вот сам стал живым воплощением этого символа.
Между тем один из этих азиатских дьяволов распахнул створки дверей и каким-то диковинным жестом показал, что надо войти.
Да живой ли это человек? — пришла мне довольно дикая мысль, когда я проходил мимо слуги, может, он на самом деле лемур, этот парень с бескровно-бледным, землистым лицом, похожий на мумию, источающую могильный дух! Я немедленно призвал к порядку свою разгулявшуюся фантазию: ничего удивительного, если в услужении у княжны, азиатки, осталась старая челядь, разумеется, они родом с Востока, великолепно вышколенные слуги-автоматы, что тут странного. Совершенно ни к чему смотреть на все глазами романтического фантазера и выдумывать приключения там, где ничего подобного нет и в помине.
Меня куда-то вели, все дальше в глубь дома; погруженный в свои мысли, я миновал несколько помещений, толком не заметив, как они выглядели — ничего интересного или необычного.
Но внезапно я оказался совершенно один в комнате, убранной в восточном
