Казя теперь труп - эН Ая
– Не обязательно мрачноватые!
– Не перебивай!
В общем, это большие строения, в которых тьма-тьмущая комнат, коридоров, лестниц, ведущих куда-то и никуда, и так далее. Причем структура отелей более хаотичная и может меняться буквально на глазах. А больница как построена, так и стоит, в ней ничего не меняется. В отеле трупаки более свободны и могут перемещаться и кое-что делать. Однако это все равно ловушка и выбраться оттуда невозможно.
– Практически невозможно! – уточнил Склеп.
– Ну да.
А в больнице – жесть. Большинство мертвяков там лежат в палатах на кроватях и не шевелятся.
– Привязаны, что ли? – изумилась Казя.
– Не! Они просто не могут.
– И не соображают.
– Так и лежат? Сколько лежат? А потом?
– А потом койки освобождаются, – вздохнул Фёдр. – Под новых больных.
Казю передернуло от возмущения. У нее возникло море вопросов, океан вопросов. Но не успела она выбрать, с какого начать, как Фёдр решительно встал и заявил:
– Вот что, ребята. Тянуть больше нельзя. Пойдем к Тане и решим, вызывать санитаров или нет. Поймите, я обязан. Иначе мы все можем угодить в больницу. Таковы правила. Не я придумал.
В полном молчании все потянулись на улицу за здорожем. Казя – последняя.
Мертвые не падают в обмороки, но Казя была недалека от потери сознания, когда увидела тетю Таню. Та сидела, точнее, тонула в мягком кожаном кресле, и легкое одеяло нежно-сиреневого оттенка прикрывало ее живот. Одна нога висела плетью из-под одеяла, не доставая до пола. Вторая нога… Ох. Вторая нога лежала отдельно, на клеенке, расстеленной неподалеку. И она лежала там не целиком, а нарезанная, как колбаса или огурец, но не тонко, а кусками. Крови не было. Нога на клеенке была грязно-синего цвета, а на срезах – грязно-зеленая.
Глаза тети Тани были закрыты.
Склеп, Игнат и Маня остались у входа, едва переступив порог. Казя предпочла задержаться в дверном проеме, схватившись за косяк.
Фёдр приблизился.
– Таня, – сказал Фёдр. – Танечка… Танюша-а!
Та не отреагировала. Фёдр приподнял край одеяла. Что он под ним увидел, неизвестно, но, вернув одеяло на место, сказал:
– Я вызываю санитаров. Немедленно.
Никто не возражал. Только Склеп Иванович головой покачал, песенку напел:
– Бежит по полю санитарка, звать Тамарка…
Вздохнул и поник.
Казя помнила эту песенку с детства. Очень старая песенка, когда-то она казалась ей забавной.
– И еще, – добавил Фёдр. – Сейчас вы все разойдетесь по своим могилам. И не будете высовываться из них до тех пор, пока я сам лично к вам не явлюсь и не сообщу новости.
Никто не пикнул.
– И еще, – продолжил Фёдр. – У санитаров может возникнуть вопрос, отчего мы раньше их не вызвали. Так вот. Таня и раньше могла месяцами сидеть одна. Видели мы ее редко. В гости к ней не ходили. Ничего не знали. Зашли вот только что, увидели, и сразу сообщили. Всем ясно?
Всем было яснее некуда.
– Тогда марш по могилам.
Глава 10
Кафе «Казя и Кузя»
Спотыкаясь и едва различая дорогу, Казя брела к своему кубу, то есть к своей могиле. Всё вокруг расплывалось и накладывалось на жуткую картину тети-Таниной ноги, – Казя плакала. В трансе она добралась до мостика и, только переходя его, сообразила, что попасть к себе «домой» не сможет, ведь куб герметичен и у него нет ни окон, ни дверей. Про способ «топ-топ, хочу в свой гроб» она, честно, забыла. «Что делать, что делать? – запаниковала Казя. – Сейчас санитары явятся, а тут я. Загребут еще заодно с теть Таней!»
Она развернулась и бросилась назад. Если не можешь попасть в свою могилу, надо спрятаться в чужой. К Склепу и Игнату она идти не хотела, к Мане тем более. Лекс ее точно принял бы, но занимается ли он дома? А вдруг он учится у Стаси, в универе или еще где? Решение нашлось само и оказалось таким очевидным, что…
Казя вбежала в разваливающийся зыбкий дом, в тот, в котором совсем недавно они так тихо и мирно пили кофе. Вбежала и дверь за собой захлопнула. И выдохнула облегченно:
– Фух, успела до санитаров! И Фёдра не подвела, и в больницу не попаду. И вообще, отсюда есть подземный ход в мой куб.
На всякий случай Казя и ставни на окнах прикрыла. Теперь ни один санитар не догадается сюда заглянуть! А значит, можно не спешить к себе в могилу. Убрать посуду со стола, привести всё в порядок. А потом да, потом к себе. Как обещала.
Сказано – сделано. Кассимира собрала чашки, снесла на кухню, вымыла, как могла (средств для мытья посуды не было никаких, поливать пришлось из кувшина, одной рукой льешь, второй кое-как моешь, неудобно). Взяла высохшего зайца и собралась уже идти к себе, но отчего-то не пошла. Признаться себе в том, что ей ужасно хочется хоть одним глазком посмотреть на этих страшных санитаров, Кассимира не могла, поэтому она нашла другое оправдание своей задержки. Она сказала зайцу:
– Знаешь, неизвестно же, сколько времени мне придется торчать в своей могиле. Вряд ли я умру с голоду, поскольку и так уже умерла. Но запастись провиантом на случай долгой осады точно имеет смысл. Да?
Заяц Кузя не возражал.
Казя засучила рукава и принялась готовить. Разваливающаяся на части тетя Таня не выходила у нее из головы, а воображение рисовало жуткого вида санитаров в виде двухметровых детин-мясников в окровавленных белых халатах.
– А может, они не такие! – сама себя уговаривала-утешала Казя. – Может, они вообще – женщины или девушки, добрые и ласковые?
Поверить в доброту существ, уволакивающих остатки бедной Тани в больницу, из которой нет выхода, было практически невозможно. В голове Кази крутилась та дурацкая песенка из детства, о которой напомнил Склеп: «Бежит по полю санитарка, звать Тамарка. В больших кирзовых сапогах, на босу ногу, да оба левых…»
– Нет, это вообще дурдом! Не буду об этом даже думать! Надо о бытовом, о простом. Вот огонь убавить, потом миску ополоснуть. Ой, горит!
Нет, кукурузные лепешки на этот раз не подгорели. Казя сварганила сладкие и соленые, двух видов. Сложила в расписанный листьями туесок (листья были желтые, бурые и коричневые – осенние) и укутала его полотенцем.
– Еще кофе сварю побольше – и пойду. И это… Хорошо ли я закрыла ставни? Надо бы проверить. Я мигом.
Она поставила на огонь котелок и на цыпочках поднялась наверх, на первый этаж (кухня находилась ниже уровня земли По-Мира).
Наверху было тихо и сумрачно. Рассеянный серый свет проникал сквозь щели ставен, а боковое окошко, в которое нагло и настойчиво лез куст, вообще не было закрыто. Казя выглянула в него, но ничего, кроме веток, и далее еще веток, и еще веток, не увидела. Убедившись в том, что притворить это окно невозможно – нечем, Кассимира пробралась к окнам, ведущим на улицу. Закусила губу, выдохнула и прильнула к щелочке. И очень вовремя! По улице гуляли…
Нет, не санитары.
И не по улице, а над улицей.
Над дорогой вились седые светящиеся ветры. Они медленно летали, заметая воздух, отдельными потоками. Казя насчитала штук пять. Отчего-то ей не было страшно.
Внезапно один из ветров свернул в ее сторону, ударил в дверь, та жалобно скрипнула. Казя вздрогнула и отпрянула от окна, уставившись на дверь. И увидела, как ветер спокойно проник сквозь нее, сгущаясь на пороге.
Стало светло.
Ветер сгустился настолько, что предметы за ним почти перестали быть видны. Вскоре перед Казей стояла здоровая такая тетка почти двухметрового роста в плотной болотных оттенков юбке выше колен и лилово-землистой водолазке с длинными рукавами, почти закрывающими пальцы. На плечи тетки был наброшен халатик ослепительной белизны. Казя поостереглась заглядывать тетке в глаза, поэтому ни лица, ни прически не рассмотрела, а скользнула взглядом вниз, на ноги, и обомлела, увидев большие кирзовые сапоги, основательно залепленные подсохшей грязью.
– Оба левых… – прошептала Казя.
– Звать Тамарка, – усмехнулась-представилась тетка и протопала к ближайшему столику. – Кстати, меня и в самом деле зовут Тамарой. А образ… Ну вот сегодня такой. Кофейком угостишь?
