Redrum 2018-2019 - Юлия Саймоназари
Рука непроизвольно сжала половой орган. Сергей закричал от боли и наслаждения. Тело будто пробила молния. Ноги подкосились, он рухнул на пол. Горячая сперма изливалась из него потоком, опустошая, лишая силы. Вибрации начали спадать, стали более редкими. Когда все закончилось, Сергей кое-как, на четвереньках, пополз обратно в гостиную, к кровати. Подняться на ноги сил уже не было. Залез под одеяло расслабленный, уставший, опустошенный, довольный. Уже засыпая, почувствовал, что в кровати он не один. Кто-то прижимался к нему холодным, гладким, голым телом. Погладил его мокрый лоб.
— Ты мой, — прошептал женский голос.
От этого Сергей улыбнулся, проваливаясь в глубокий, черный сон, заполненный кошмарами, которые он забудет утром. Искалеченные мужские тела, пот, кровь, боль и удовольствие, связанные воедино. В квартире был кто-то еще, бесформенный, неправильный, невидимый, но Сергею было все равно.
Проснулся он с головной болью и тошнотой, как при тяжелом похмелье. Смутно помнил подробности прошедшей ночи. Только то, как стоял голый в прихожей и смотрел в дверной глазок. Что он там видел? Все забылось, как сон. Пах зудел. Сергей голышом вернулся в прихожую, брезгливо посмотрел на лежащие трусы, засохшие пятна телесной жидкости на полу, двери и стенах. Поморщился. Приведя себя в порядок и быстро позавтракав, оделся и вышел в подъезд. Когда спускался по лестнице, этажом ниже увидел женщину, которая сдавала ему вчера квартиру. Все в том же грязном халате, с растрепанными волосами, с удушливым запахом спиртного. Она стояла возле раскрытой двери в квартиру вчерашнего толстого эксгибициониста. Сергей заглянул внутрь через плечо женщины. Квартира была пуста.
— Здравствуйте, — сказал Сергей хозяйке.
Она повернулась, подняла на него красные воспаленные глаза. Кивнула, буркнув что-то невнятное.
— Я сегодня вечером к вам зайду, отдам деньги за квартиру на неделю вперед.
Она снова кивнула и буркнула. Отвернулась и уставилась на пространство пустой квартиры, заваленное хламом. Когда Сергей спускался по лестнице, он услышал за спиной голос женщины.
— Вот, освободилась, — тихо сказала она самой себе. — Можно сдавать еще и эту. Постаралась Любка, нагадила тут…
Сергей не придал значения ее словам.
День прошел скучно и незаметно, как и многие дни до этого. Работа, бумаги, договора. За месяц нужно все проверить и найти как можно больше ошибок. По дороге домой Сергей снял в банкомате наличные. Ровно столько, чтобы заплатить за жилье на неделю вперед, как собирался. Он позвонил в дверь хозяйкиной квартиры.
— Открыто! — услышал знакомый скрипучий голос.
Сергей толкнул дверь и шагнул в темную прихожую, в которой пахло луком, плесенью и пылью.
— Тут я! — послышалось из кухни. — Проходи. Разувайся только. Чисто у меня.
Хозяйка сидела за столом, на котором стояла наполовину пустая бутылка водки, рюмка, открытая банка пустых консервов и тарелка с каким-то салатом, который по большей части состоял из крупно нарезанного лука. На холодильнике трещал старый маленький телевизор, на экране мелькали кадры вечернего ток-шоу. Какие-то люди в галстуках громко кричали и спорили о политике. Женщина за столом следила за происходящим, тяжело опустив голову на подставленную руку. Она была в стельку пьяна.
— Я вам деньги принес. За неделю.
Хозяйка кивнула.
— Клади на стол. Пересчитывать не буду. Верю тебе. Парень ты честный, это видно. Садись, поговори со мной. Скучно мне.
Сергей сел на скрипучий табурет.
— Ну, — пошамкала она губами. — Видел уже? Любку-то? Знаю, что видел, по глазам заметно. Любка у нас девка знатная. Все ее хотят. Еще при жизни так было. Сама-то она хорошая, глупая просто, неразборчивая. Она тут жила, в подъезде в этом. Мамки у нее не было, только батька-алкаш. Не было, понимаешь, человека, который объяснил бы, подсказал, че да как. А я-то что? Она меня любила. Тетей Катей звала. В гости ходила, сидела тут. Вот игрушки свои приносила…
Женщина махнула рукой в сторону. Сергей увидел на подоконнике несколько голых пластмассовых кукол. Миниатюрные стройные «Барби» и огромные «Машки», которые говорят «Мама», если их качнуть. Только все они были страшно поломаны, можно сказать изуродованы. Словно кто-то разорвал каждую игрушку на части, а потом сшил и собрал заново. И сделал это грубо, неправильно, как сумасшедший скульптор-авангардист. Голые пластиковые тела зияли дырами и ранами, некоторые были зашиты нитками или перекручены проволокой. Головы и конечности торчали из туловищ, как высохшие ветки больных деревьев. Безжизненные улыбающиеся лица смотрели в стороны под неправильными углами.
— Это она играла так, — продолжила женщина, — забавлялась. Поломает кукол своих, а потом давай их заново сшивать, как чудищ каких-то. Мне вот дарила. А мужиков-то она стала к себе водить еще со школы. Толпами тут стояли, проходу не было. Весь район про Любку знал. Знатная была девка, слабая на передок. Я-то на нее ругалась: что ты, мол, дура, делаешь? А она мне — любят они меня, тетя Кать. Мои они. А потом были у нее тут трое… Хрен их знает, кто такие. Подцепили от Любки срамную болезнь и опять к ней пришли. Отомстить хотели. Нашли Любку тут же в подъезде. Голую ее до смерти забили. Вот. А потом начала она опять приходить к мужикам местным. С собой их забирает. Хорошо у нее там, наверное. Во как к ней все хотят. В очередь выстраиваются. Из соседних домов даже лезут, только наши их в подъезд не пускают. Они всю ночь под окнами стоят. Дерутся за нее… Только она сама знает, к кому… В дверь стучится… открыть надо… сама придет… вперед очереди нельзя… летом она редко приходит, только зимой, когда холодно… тепла
