Либба Брэй - Прекрасное далеко
Мы вливаемся в огромный круг танцующих. Кое-кто отходит в сторону, устав до головокружения; их место занимают другие. Девушки изо всех сил стремятся показать новый статус — статус настоящей леди, они выставляют себя напоказ и превозносят себя, пока наконец не начинают всерьез видеть самих себя совершенно новым взглядом. Отцы сияют, глядя на дочерей, считая их самыми безупречными цветами, нуждающимися в защите, а матери внимательно следят за ними, уверенные, что все великолепие этого момента — исключительно их заслуга. И все вместе мы создаем иллюзию, что нам необходимо продолжать жить именно так. Но однажды, когда иллюзия перестанет одурманивать или успокаивать нас, мы отшвырнем ее, разбросаем ее сверкающие кирпичики — и у нас не останется ничего, кроме яркого света честности. Этот свет — освобождение. Оно необходимо. Оно пугает. Мы стоим перед ним, обнаженные и опустошенные. И когда свободы становится слишком много, когда глаза не могут выносить ее ослепительный свет, мы строим новую иллюзию, чтобы с ее помощью закрыться от безжалостной правды.
Но девушки! Их глаза лихорадочно блестят от мечты о том, кем они могут стать. Они говорят себе, что сегодняшний день — начало всего. И кто я такая, чтобы говорить им, что это не так?
— Джемма! Джемма!
Ко мне сквозь толпу протискивается Фелисити, нанятая сопровождающая пытается не отстать от нее, а величественные престарелые леди провожают неодобрительными взглядами. Прошел всего-то какой-нибудь час после ее дебюта, но Фелисити уже доводит их до истерики. И я в первый раз за многие дни улыбаюсь.
— Джемма! — восклицает Фелисити, хватая меня за руку.
Она говорит так быстро, что слова наталкиваются друг на друга в длинной взволнованной цепочке.
— Ты прекрасно выглядишь! Как тебе нравится мое платье? Элизабет немножко споткнулась — ты видела? Королева была изумительна, правда? Я так боялась! А ты?
— Ужасно, — отвечаю я. — Я вообще думала, что упаду в обморок.
— Ты получила телеграмму от Энн? — спрашивает Фелисити.
Да, этим утром я получила чудесную телеграмму от Энн, с пожеланием всего доброго. Там было написано:
«РЕПЕТИЦИИ ПОТРЯСАЮЩЕ ИНТЕРЕСНЫЕ ТОЧКА ГАЙЕТИ НЕЧТО НЕВЕРОЯТНОЕ ТОЧКА ОГРОМНОЙ УДАЧИ ТЕБЕ С РЕВЕРАНСОМ ТОЧКА ТВОЯ ЭНН БРЭДШОУ»
— Да, — говорю я, — она, наверное, потратила на телеграммы все свое будущее жалованье.
— Когда закончится сезон, я поеду с матушкой и Полли в Париж и там и останусь, — сообщает Фелисити.
— А как насчет Горация Маркхэма? — осторожно спрашиваю я.
— Ну, — начинает Фелисити, — я к нему явилась… Сама. И сказала, что не люблю его и не хочу выходить за него замуж и что из меня получится никудышная супруга. И знаешь, что он ответил?
Я качаю головой.
Глаза Фелисити округляются.
— Он сказал, что и сам тоже не хотел бы жениться на мне! Ты можешь такое вообразить? Я была ранена в самое сердце!
Я тихо смеюсь, и меня саму это удивляет. Я чувствую себя как-то странно, мне хочется плакать…
— Значит, Париж. И чем ты будешь там заниматься?
— Ну, Джемма! — восклицает Фелисити таким тоном, как будто я ничегошеньки не понимаю и никогда не пойму. — Там ведь собирается вся богема! И теперь, когда я получила наследство, я могу заняться живописью, жить где-нибудь в мансарде. Или, возможно, я даже стану натурщицей!
Она наслаждается тем, как скандально это звучит. Потом ее голос опускается до шепота:
— И я слышала, там много таких, как я. Может быть, я действительно снова найду любовь!
— Ты станешь украшением Парижа, — говорю я.
Фелисити широко улыбается.
— Поехали с нами! Мы могли бы чертовски весело жить там вместе!
— Я думаю, лучше отправиться в Америку, — отвечаю я, и в этих словах оформляются мои еще смутные планы. — В Нью-Йорк.
— О, это потрясающе!
— Да, — соглашаюсь я, сама несколько взбодряясь от такой перспективы. — Потрясающе.
Фелисити крепче сжимает мой локоть.
— Не знаю, слыхала ли ты последние здешние новости, так что поспешу опередить других. Мисс Фэрчайлд приняла предложение Саймона. Они обручены.
Я киваю.
— Так оно и должно было быть. Я желаю им счастья.
— А я ей желаю удачи. Попомни мои слова, Саймон еще до тридцати лет облысеет и ужасно растолстеет.
Она хихикает.
Начинается новый танец. И толпа снова оживляется. Танцевальная площадка заполняется по мере того, как чудесная мелодия вливает в бал новую жизнь. Держась за руки, стоя рядом в облаках шелка и цветов, мы с Фелисити наблюдаем за танцующими, которые движутся в едином ритме. Они кружатся вокруг себя, как Земля вокруг своей оси, терпеливо вынося тьму, ожидая Солнца…
Фелисити стискивает мои пальцы, и я ощущаю легкий отзвук магии сфер, пульсирующий в ее руке.
— Что ж, Джемма, мы сумели все это пережить.
— Да, — говорю я, отвечая на ее пожатие. — Мы сумели пережить.
Глава 73
В пятницу мы с Томом провожаем отца в Бристоль, где ждет корабль британских военно-морских сил «Виктория», готовый доставить отца домой, в Индию. В порту полным-полно хорошо одетых путешественников; это мужчины в отлично сшитых костюмах, леди в шляпах с широкими полями, скрывающими лица от скудного английского солнца, которое как раз сегодня одаривает их ярким светом. Причал сплошь заставлен сундуками, связанными по два, на них стоят печати, определяющие их судьбу. Они подобны утверждению, что жизнь есть постоянное сердцебиение, что она продолжается везде одновременно, а мы — всего лишь маленькие частицы ее вечных отливов, приливов и течений. Я гадаю, где сейчас Энн. Возможно, она стоит в центре сцены театра Гайети, готовая вступить на тропу, ведущую в неизвестность, но где она может быть той, кем пожелает. Мне бы очень хотелось повидать Энн в ее новой жизни.
Отец обсуждает с бабушкой мое решение. Бабушка, само собой, возмущена, но все решено. Я поеду в университет. А после того буду получать скромное содержание, достаточное для жизни, и это устроил Том, приложивший все усилия, чтобы убедить бабушку: я не погибну и не кончу свои дни на улице. Но если я хочу достичь полной независимости, мне придется работать. А это и вовсе неслыханно. Это черная метка для семьи! Но мне кажется весьма волнующей перспектива иметь собственные деньги, заработанные самостоятельно. В любом случае это цена свободы.
Отец надел свой любимый белый костюм. Правда, сидит он не так хорошо, как следовало бы; отец слишком похудел. Но все равно он производит впечатление. Мы стоим на причале, прощаясь, а люди спешат мимо взволнованным потоком.
— Удачного тебе путешествия, отец, — говорит Томас.
Они обмениваются неловким рукопожатием.
— Спасибо, Томас, — говорит отец, кашляя.
Ему приходится переждать приступ, прежде чем к нему возвращается голос.
— Увидимся на Рождество.
Том таращится на собственные ноги.
— Да. Конечно. До Рождества.
Я обнимаю отца. Он удерживает меня чуть дольше обычного, и я чувствую его ребра.
— Спасибо, что пришла меня проводить, малышка.
— Я тебе напишу, — говорю я, пытаясь не разреветься.
Он с улыбкой отпускает меня.
— Что ж, буду с нетерпением ждать твоих писем.
Гудок парохода предупреждающе ревет. Стюарды повышают голоса, в последний раз призывая пассажиров поскорее подняться на борт. Отец ступает на трап и медленно поднимается на палубу корабля вместе с прочими отъезжающими, машущими руками тем, кто остается на берегу. Он встает у поручней, высокий, со вскинутой головой. Солнце, этот величайший магический фонарь, бросает иллюзорный свет на лицо отца так, что я не вижу ни морщин, ни бледности, ни печали. Я не вижу теней, залегших под глазами, не вижу исхудавших щек. Это та самая иллюзия, с которой я пока что не готова расстаться.
Когда корабль медленно отходит от берега, устремляясь в ослепительное море, я вижу отца таким, каким мне хочется его видеть: здоровым, и сильным, и счастливым, с яркой улыбкой, обещающей прекрасные новые дни… и неважно, что они принесут с собой.
Венчание мадемуазель Лефарж состоится в последнюю пятницу мая. Я возвращаюсь за день до этого, в четверг, и несу чемодан в старую спальню. Деревья покрылись густой листвой, и мне не видны из окна ни озеро, ни лодочный сарай. Какое-то цветное пятно мелькает в ветвях ивы под окном. Я резко распахиваю его и высовываюсь наружу. Это обрывок красной ткани. Сигнал Картика, оставленный для меня. Я высвобождаю лоскут и засовываю за пояс юбки.
Над восстановлением восточного крыла трудится новая бригада рабочих. Башня обретает красивые очертания. Нет уже развалин, но нет и законченного целого. Это нечто среднее, и я ощущаю родство с этим строением. Дверь в сферы пока что закрыта, она дает нам всем время подумать, присмотреться. Когда я вернусь из университета, мы все — племена сфер, мои друзья, Фоулсон, Найтуинг и я, и все, кому есть что сказать, — начнем вместе работать над тем, чтобы создать нечто вроде конституции, документ и руководство по управлению сферами.
