Ведунские хлопоты - Дмитрий Александрович Билик
— У нас так, — ответил Васильич тоном, с которым меньше всего хотелось спорить. — Как у людей.
— Давай я покажу, какими тазиками пользоваться, — быстро переобулся Григорий.
— А я полотенце принесу, — подорвался Костян, забыв про возможное «проклятие». — Мотя, где у тебя полотенца?
— Так, отставить, — поднялся на ноги Васильич, отправившись разгонять потенциальных ухажеров. — Я сам все сделаю.
— Как есть сс… зоопарк, — заметила Лихо. — Но забавный.
— Дяденька, — подал голос Митя. — А можно мне с вами, в этот самый, Петербург?
— Дался он тебе, — сначала отмахнулся я.
Однако черт был невероятно серьезным. Того и гляди, сейчас заплачет.
— Так прям хочешь?
— Очень хочу. Никогда в большом городе не был. Григорий говорит, что Петербург раза в три больше Выборга.
— Ага, в три, — усмехнулся. — Раз в двадцать, не хочешь?
— Это как? Это что же за громадина? Дяденька, возьмите меня…
Нет, в принципе, все возможно. В жизни нет ничего невыполнимого, разве что только это не противоречит законам физики. Да и с последнее, как выяснилось, можно вполне легко побойти.
Да, возить в машине с собой черта не очень логично, учитывая сколько в городе на Неве принимают на грудь. В Питере, как известно, пить. Однако и портсигар никуда не делся. Только, получается, я зря озвучил свои намерения Грише, которого надо было оставить. При этом, Митя помощником и подсказчиком будет явно хуже, чем бес. Тут главное теперь другое — чтобы до драки не дошло, когда я свое решение озвучу.
— Ладно, я что-нибудь придумаю.
Я оставил нечисть и Костяна, хотя судя по поведению последнего в неожиданном «отпуске», он вообще легко вписывался по полезности в категорию моей «домашней нечисти», после чего решил заняться самым важным. По идее, я должен был быстро смотать на Изнанку, часа на два-три максимум, после чего вернуться и даже застать честное собрание. План, что называется, капкан.
Для начала я использовал Слово не для того, для чего оно было задумано. Стал складировать туда все продукты, которые необходимо было передать изнаночникам. Делал это не столько ради практической цели — все влезло бы и в машину — сколько из-за любопытства. Оказалось, что я теперь могу выступать в роли небольшого прицепа в этом мире.
Все поместилось практически без особых проблем, ведунский хист справился. Из неприятных ощущений разве что низ живота стало тянуть, словно там находился свежий шрам, который заживал и не давал двигаться во всю прыть. Вся боль заключалась в том, что заклинание работало лишь в этом мире. На Изнанке придется тащить все на своем горбу. Или можно будет кое-что сообразить?
До сауны я доехал быстро, к концу дня движение было посвободнее. И не без удовольствия поздоровался с Былобыславом, как того требовал обычай. Разве что крики мужиков из соседнего номера сауны немного испортило впечатление. Нет, вроде нормальные люди, а визжат так, словно их режут. Я поморщился, а чур махнул рукой.
— Издержки прохода в людном месте. Здесь чужане защищены. У них хист слабый, но есть, а они все чувствуют. Потому и ведут себя свободнее обычного.
— Это как защищены?
— От магии любой враждебной. Чуры свои проходы стерегут. К тому же, подле нас никто озоровать не будет. Себе дороже выйдет. Это уже стоит наружу высунуться и все… Там плохое место. Печатей наблюдения много. Да таких, которые ты даже не видишь.
— А зачем?
— Интересный ты человек, Матвей. Это на Изнанке рубежник вольная птица. В одном месте вошел, в другом вышел. Тут у вас у каждого свои княжества, республики, кое-где и вовсе, прости Матерь-заступница, демократические государства. Представь, что будет, если со стороны Изнанки сюда армия рубежников проникнет.
Я представил. Да, выходило кисло.
— Война. Нарушение целостности границ государства и все такое.
— Война, — согласился Былобыслав. — Потому возле каждого прохода печать висит, которая гостей незванных считывает. Это я слышал, рубежники у чужан подсмотрели. Вроде как есть у них такая штуковина специальная, которая не дышит, не шевелится, а за всем смотрит. Будто бы пугало с глазом.
Хотя бы понятно, почему кощей не напал на меня прямо там, после перемещения. Даже несмотря на все обманные артефакты, боялся, что его могут вычислить.
А еще стало как-то не по себе. Получается, что при желании любое соседнее рубежное государство может вторгнуться в Выборг, со всеми вытекающими. Понятно, что армию будут составлять исключительно ведуны и кощеи, ивашкам Скольжение по Изнанке неподвластно, но так даже хуже. Отборный ударный кулак, способный расплющить оборону.
Интересно, а как скоро поднимется в ружье воеводская рать? И как вообще это выглядит. Нет, не хотелось бы, конечно, глядеть, но было любопытно.
— Да не переживай ты, — заявил чур. — Времена больших сражений прошли. Слишком мало рубежников осталось после Большой войны.
Ага, рубежников мало. А вот кроны имелись. Я посмотрел на чура, и у меня возник вполне резонный вопрос.
— Былобыслав, а кроны часто переходят отсюда в Изнанку и наоборот?
Почему-то мой мои слова чуру очень не понравились. Он нахмурился, отчего на его огромно лбу собралось с десяток морщин, а после помотал головой.
— Не пускаем мы кронов. Если рубежник пятнадцатый рубец получает, то спрашиваем сразу, в каком мире жить хочет. Там и остается. Уж слишком много бед от них повидали, чтобы смотреть, как по мирам шастают. Правда, то так редко, что почти исключение.
Вот теперь объяснилось и причина, по которой я был нужен Стыню. Он невыездной. И то ли сам выбрал, где ему находится, то ли сбежал после глобальной заварушки в Прави.
— У тебя что, много кронов знакомых?
— Да не больше двух. Сидят дома, ждут, когда границы откроются.
Мое замечание почему-то повеселило чура. Эх, знал бы ты, что в каждой шутке есть только доля шутки.
— Сказать еще хотел. От всего сообчества мы извинения приносим за Глотослава. Дурно он поступил, пусть деньги на общее благо отдал. Потому сообчество решило, что ты теперь ходить в Изнанку можешь так, без платы. Разве что только хиста чуток отщипывать будем.
Я много видел людей, которые жалели о своих словах, сказанных в качестве жеста доброй воли. Ну или еще чаще — по пьяне. Бывает ляпнешь вечером, а утром раскаиваешься. Думаешь, может, забыли или не придали