Алексей Бежецкий - Музей восковых фигур

Тетка вообразила, что я скучаю, и выписала из Москвы свою дальнюю родственницу, хорошенькую, тоненькую барышню с голубыми глазами… Это для моего развлечения и для излечения от меланхолии… Ну — ничего… Я сначала даже был рад, что у нас в доме завелось молодое существо… Иногда с ней поговоришь, пошутишь; на лодке покатаешься… Вообще, я ее терпел до тех пор, пока у нее не явилась несчастная мысль разыскивать меня в те минуты, когда я хотел уединяться, и мешать мне размышлять… Помню, как-то раз я ушел в лес, туда, где около огромных корней старого дуба бежал узенький, светлый ручеек, уселся на траву и, благодаря тому, что кругом решительно никого не было, моя душа как-то убаюкалась и я, несомненно, впал в то состояние безразличной задумчивости, о которой я вам говорил… И вот волшебные «зеркала» заработали! Я вспомнил какой-то странный берег и огромный океан впереди… Странные высокие и тонкие деревья… Процессию в золотых одеждах… Я — в кольчуге… и вдруг — она, эта девица! «Вот вы, — говорит, — где запрятались? А вот я взяла да и нашла вас! Пойдемте землянику собирать…» Можете себе представить, как я ей на это ответил?!.. Вот когда я понял Архимеда, когда он крикнул ворвавшемуся к нему воину: «Не прикасайся к моим кругам!» Она заплакала и убежала… После этого она уже без тетки ко мне не подходила; они все о чем-то шептались, в конце концов девица разболелась и уехала… Мне было сначала как-то не по себе; но потом я был даже рад…

Второй раз был более удачен… После вечернего чая, когда моя тетка задремала у себя в кресле, я отправился в сад и, усевшись под густой липой на скамье, закурил папиросу и стал мечтать… Был очень теплый вечер, кругом ни души, небо было такое чистое, что луна казалась совершенно близко… Я думал о том, как хороша природа, еще о чем-то и постепенно опять погрузился в ту же глубокую задумчивость… И вдруг я вижу, то есть не то, что вижу, а явственно вспоминаю, что я сижу на краю зубчатого утеса, а там глубоко внизу расстилается долина, вся покрытая травой какого-то голубоватого цвета и большими белыми цветами… Кругом долины стеной идут зубчатые скалы, какие-то прозрачные, так что сквозь них проникал какой-то голубоватый свет… Хотя я сидел на краю обрыва, но меня это нисколько не пугало… Я взял да и полетел, хотя у меня и не было крыльев, свободно перенесся через всю долину и прямо попал в какую-то удивительную пещеру, в которой на высоте сидел бледный старик с зелеными глазами. Он встал и начал мне что-то говорить, но… в это время запела, птичка, я встрепенулся и все прекратилось…

— Какая дикая фантазия! — сказал Петров.

— Да; на этот раз я понял все… Я догадался, что я был, где бы вы думали? — На луне!! — Волховской крикнул последнее слово и весело засмеялся. — Теперь, когда восходит луна, мне и приятно, и невероятно страшно… Мне так и кажется, что она меня выслеживает; что кто-то зовет меня туда… Это удивительно!..

Поезд опять остановился… Петров облегченно вздохнул и, наскоро сказав «до свидания», бросился к выходу.

— Постойте, постойте; куда вы? Я еще не все досказал, — кликнул, хватая его за рукав… — Дослушайте же до конца…

— Я сейчас вернусь… — догадался сказать Петров.

— Ну, хорошо! Только возвращайтесь скорее; то, что я вам расскажу, будет еще более удивительно…

Конечно, Петров не вернулся… Вместо него через несколько минут в вагон вошел кондуктор, но Волховского там уже не было…

1901 г.

МУЗЕИ ВОСКОВЫХ ФИГУР

— Кажется, подняли занавес, — сказала красивая стройная дама господину средних лет, задумчиво сидевшему на маленьком диване в аванложе, — вы так тихо сидите, что я думала, что вы уехали совсем, не простившись… Пойдемте досматривать «Коппелию».

— Позвольте мне посидеть еще здесь немного, — отвечал Боромлев, — я приду немного погодя; ведь вы не одна; с вами Михаил Иванович; а я, признаться сказать, не особенно люблю третье действие этого балета: оно уже не в жанре Гофмана… Все полуфантастическое, сказочное кончается во втором действии… Да, кроме того, у меня что-то болит голова…

Он остался один… Сквозь закрытую дверь до него глухо доносились изящные мелодии Делиба. Обрывки разных мыслей и отдельные сценки из балета, автоматы, табакерочная музыка второго действия — все это путалось в его голове и таяло, как дым сигары на открытом воздухе. Около их ложи сидела очень интересная молодая женщина, со смуглым лицом, с загадочным и магнетическим взглядом; оригинальность костюма заставляла предполагать в ней иностранку. Она была одна в ложе. Боромлев ее видел несколько раз, и всегда она была одна. В начале представления она бросила ему многозначительный взгляд и, уходя в антракте в аванложу, всякий раз смотрела на него так, как будто приглашая его зайти…

Боромлев потихоньку вышел из своей ложи, несколько секунд постоял перед соседней дверью и потом решительно вошел.

В аванложе сидела она; она тоже не смотрела третьего действия.

— Наконец-то вы решились прийти, — сказала она. — Вы не поверите, как я торжествую! Вы, который называете всех женщин куклами, не устояли, забыли всякое приличие, и прямо пришли объясниться мне в любви… О, я уверена, что вы меня любите! Я сразу заметила, как ваше самолюбивое и холодное сердце смягчилось при первом же моем взгляде…

— Но позвольте!.. Почему же вы знаете, что я…

— Я все знаю… Я знаю, что с первой же нашей встречи в этой голове только и живет одна мысль обо мне, а все остальное улетело… Вы совершенно охвачены моим очарованием… Вы везде видите только меня, и не только глазами, но и душой! Вас даже не интересует, откуда я, что я такое… Может быть, я — ведьма. А вам все равно; не правда ли? Хи-хи!

— Позвольте, однако, сударыня…

— Хи, хи! Ну хорошо, нам здесь долго разговаривать нельзя… Я вам назначаю свидание… Приходите завтра в семь часов вечера в музей восковых фигур. Вы называете женщин куклами, а поэтому я приглашаю вас в общество мне подобных…

На следующий день Боромлев наскоро пообедал и поспешил на улицу, чтобы немного глотнуть свежего воздуха и в шумной толпе успокоить свое волнение перед свиданием с загадочной красавицей. Оставалось всего минут двадцать до назначенного часа, когда он направился скорыми шагами к музею, наиболее известному в городе. Подойдя к нему, он был неприятно поражен, увидав, что вывеска не иллюминована, и маленькая касса, в которой продавали билеты, закрыта. «Она, вероятно, это знала, — сказал сам себе Боромлев, — и нарочно назначила мне здесь свидание, чтобы надо мной посмеяться?.. Да и кто такая — она?.. Вот странно: не могу припомнить — на каком языке она со мной говорила? Очевидно, это была мистификация!»

Волнение сразу улеглось, и сердце охватило тоскливое чувство неразделенной любви. Он уже направился в другую сторону, раздумывая, как бы убить вечер, но не успел сделать нескольких шагов, как к нему подошел бритый старичок с выцветшими глазами и красными веками и сказал: «Вам, мусью, угодно посмотреть музеум? Он теперь перенесен на другой угол, по случаю расширения и увеличения зрелищ… О, теперь это настоящий паноптикум!.. Огромное разнообразие для глаз!… Новости и редчайшие экземпляры… Подвижной автомат, играющий в рамс и заводящий собственные золотые часы… Жрица Пифия на треножнике… Мумия фараона Псаметиха… Волшебный стрелок, всегда попадающий в цель… Кроме того, редчайшие аппараты: часы жизни Парацельса и аппарат-гороскоп Нострадамуса, изготовленный его собственною рукою, того самого астролога, который предсказал будущее Катерине Медичи. У нас же редкий нумер: “Видения отрубленной головы”, поставленное по картине знаменитого бельгийского художника Виртца… Пожалуйте, это недалеко»…

Боромлев покорно шел за стариком, семенившим перед ним.

— Очень жаль, мусью, что вы не видели у нас крошек-лилипутов. Это в высшей степени любопытный феномен природы, но зато, взамен их, у нас показывают удивительную живую нимфу «fin de siecle»[4], плавающую сухой в мок-рой воде, а что прямо-таки удивительно: это фокусник из Индии; за это платится отдельно…

Эта странная болтовня, да и сам старичок с его неопределенным лицом как-то соответствовали настроению Бором-лева, тоже неопределенному и томительному. Не отвечая ни слова, он за ним последовал. Старичок свернул с Невского в одну из поперечных улиц и, доведя его до подъезда, кашлянул многозначительно в руку и, сказав: «Сегодня за вход платится рубль», куда-то скрылся…

Взяв билет внизу, Боромлев стал подыматься вверх, боясь заставить себя ждать: лестница была узка, без ковра, а тусклое освещение придавало ей мрачный характер. Входная дверь была тоже неширокая и грязная, не обещающая ничего хорошего, но, войдя, Боромлев переменил мнение в лучшую сторону. Там оказался большой зал, вновь отделанный, в два света. Вдоль средней комнаты шли длинные диваны, обитые темно-малиновым бархатом. Из зала, то там, то здесь, по причудливой фантазии устроителя, выходили в стороны широкие коридоры или большие ниши. С двух сторон, наверху, были устроены на металлических колонках длинные балконы с окнами, в которые были вставлены цветные стекла, освещенные изнутри, что окрашивало потолок разными цветами. Налево от входа, в стене, было так ловко вставлено большое зеркало, что Боромлев удивился, увидав неожиданно самого себя. Такие зеркала были расставлены в разных местах.