Александр Дюма-сын - Доктор Серван
— О, спасите ее! Во имя того, что для вас всего дороже, спасите ее! Если она умрет, то и я умру!
И Генрих упал на колени перед постелью, взял девушку за руку и принялся покрывать ее поцелуями. Она едва заметно улыбнулась, ощутив прикосновение губ возлюбленного.
— Прости меня, мой бедный ангел, — шептал молодой человек, — прости меня, я так страдаю.
Девушка, несмотря на свои страдания, расслышала эти слова, и попробовала пошевелиться, но вслед за этим ее охватила такая слабость, что она едва могла повернуть голову. Черты ее лица вновь исказились: это усилие стоило ей огромных страданий.
— Скажи мне что-нибудь, бога ради, скажи! Узнаешь ли ты меня? — спрашивал молодой человек в порыве сильнейшего отчаяния. — О боже, не дай ей умереть, не простив меня!
И Генрих, опустив голову на грудь, разрыдался.
— Есть ли здесь другая комната? — спросил у него доктор Серван.
— Да.
— В таком случае потрудитесь в нее удалиться. Я опасаюсь, что ваше присутствие может остановить реакцию, на которую я рассчитываю. Девушка прикладывает огромные усилия, чтобы говорить с вами, это вредит ей. Удалитесь, и через минуту я приду к вам, потому что должен вам кое-что сказать.
Молодой человек, бледный и расстроенный, встал и, шатаясь, ушел в другую комнату, затворив за собой дверь. Упав в кресло, потому что он едва мог стоять на ногах, юноша проговорил:
— Бедняжка, она так меня любила!
Генрих снова дал волю слезам, закрывая лицо платком, как будто для того, чтобы заглушить рыдания, которые наполняли его грудь и вырывались из горла. Через некоторое время он несколько овладел собой и принялся мерить комнату большими шагами. Порой он подходил к двери и приоткрывал ее, чтобы слышать, что происходит в комнате умирающей.
Ничего не услышав, он с тоской в сердце затворял дверь и снова начинал нервно ходить по комнате, иногда останавливаясь перед какой-нибудь вещью, к которой прежде прикасалась бедная девушка. Это живо напоминало ему прошлую жизнь, такую счастливую до вчерашнего дня. Возлюбленная Генриха улыбалась ему с портрета, обрамленного золоченой рамой. Взгляд юноши остановился на этой картине, которая вскоре исчезла за пеленой слез, затмившей его взор.
— Боже мой, боже мой! — прошептал молодой человек, падая на колени перед портретом. — Не дай умереть этому прелестному созданию!
Несмотря на холод, лицо Генриха горело. Он открыл окно и с наслаждением вдохнул морозный воздух сумрачного утра. Это немного отрезвило его, и лихорадочное отчаяние, казалось, отступило. Необузданное горе сменилось глубокой задумчивостью, из которой юноша вышел только тогда, когда почувствовал, что кто-то положил ему руку на плечо. Он обернулся и увидел Сервана.
— Ну что? — спросил молодой человек, сердце бешено колотилось в его груди.
— Больная уснула, горничная присматривает за ней.
— Вы ее спасете?
— Я не могу ручаться.
— Но надежда есть?
— Я смогу сказать об этом с уверенностью завтра утром, если конвульсии не возобновятся. Хорошо, что меня еще не слишком поздно позвали.
— О, да благословит вас Господь за то, что вы так быстро пришли!
— Это моя обязанность, — важно ответил доктор. — И она как раз вынуждает меня спросить, известно ли вам, кто отравил эту девушку?
— Она сама это сделала… — проговорил Генрих.
— У нее было большое горе? — спросил доктор, присаживаясь на стул.
— Да.
— И кто же был его причиной?
— Я.
В этот миг молодого человека охватили болезненные воспоминания, и он откинул голову на спинку кресла, потому что слезы снова потекли у него из глаз.
— Но что же вы могли сделать такого, чтобы заставить эту милую девушку решиться на самоубийство, вы, которому, по-видимому, она так дорога?
— О, — со вздохом ответил Генрих, — мой поступок в одно и то же время очень прост и ужасен.
— Я вас слушаю, — проговорил доктор.
— Но как мне рассказать вам об этом! — воскликнул юноша, стараясь сдержать рыдания, которые, казалось, каждую минуту были готовы вырваться наружу. — Я познакомился с Магдалиной, когда закончил университет. Эта девушка была простой работницей, но она отличалась такой кротостью и красотой, что я в нее страстно влюбился.
Мое семейство было богато, и я не сомневался в том, что сделаю Магдалину счастливой. Она доверилась мне и не избегала моей любви. Она отдалась мне без всякого сопротивления, как и всякое благородное сердце отдается мужчине, которого оно выбрало и которому верит. Магдалина лишь сказала мне, что умрет в тот день, когда я покину ее. Я долго уговаривал ее оставить тот дом, где она работала. Магдалина, наконец, согласилась, и я снял для нее этот маленький домик, который очень просто меблировал, потому что бедная девушка не знала роскоши. К тому же богатая обстановка наверняка оскорбила бы ее, потому что она могла бы счесть это платой за свою любовь. Магдалина была сиротой и не имела других родственников, кроме старой тетки, которая, узнав о проступке своей племянницы, не желала ее больше видеть и умерла, так и не простившись с ней.
Итак, я один остался у Магдалины. Веря в мою искреннюю любовь, мою неизменную привязанность, она никогда не напоминала мне о своей жертве. О будущем Магдалина всегда говорила с уверенностью, ни на минуту не сомневаясь, что мы будем вместе. Каждый день я приходил в этот дом и до такой степени свыкся с блаженством, которое познал здесь, что даже перестал считать его блаженством. Мне казалось, что такая жизнь должна продолжаться вечно. Я не видел возможности перемен, потому что в одно и то же время я находил в Магдалине страстную любовницу и нежного друга.
Так мы прожили с Магдалиной два года, и за все это время меня ни разу не посетила мысль о другой женщине. Я уверен, что и Магдалина не думала ни о каком другом мужчине, кроме меня. Однако у нее не было развлечений. Все ее удовольствия заключались в том, чтобы гулять со мной вечером по набережной Рейна; сидя у великой реки и убаюкивая свою любовь под плеск волн, мы разговаривали и вспоминали разные легенды.
Всю неделю она работала, как и в те времена, когда была простой швеей. Магдалина говорила, что праздность, входя в дом, оставляет за собой дверь, открытую для всех пороков и несчастий. Когда я думаю о том, что стал причиной этой трагедии, то готов разбить себе голову о стену.
— Я не могу, — продолжал он, — объяснить заблуждение своего сердца. Как я уже упоминал, Магдалина как-то сказала мне, что умрет, если я ее покину. Она это редко повторяла, будучи уверена в том, что подобная мысль никогда не придет мне в голову. Я так привык видеть в ней нежную сестру, что наконец, как эгоист, как дурак, как подлец, я сделал ей признание, из-за которого она, быть может, завтра или даже сегодня, должна умереть.
Мой отец потерял огромную сумму денег в каких-то оборотах, после уплаты долгов у него почти ничего не осталось. Мой отец и мать были всегда лучшими родителями, которых только можно иметь, и моими лучшими друзьями. Как-то утром отец подозвал меня к себе и объявил о своем разорении. Он сказал, что от одного меня зависит благосостояние всего семейства, спокойствие его старости и счастье моей матери. Речь шла о моем браке с дочерью одного очень богатого человека, друга отца, который искренне желал породниться с нашим семейством.
— Мне известно о твоей любви к Магдалине, дитя мое, — сказал мне отец, — и, если бы не эти роковые обстоятельства, я никогда не стал бы вас разлучать; но твоя мать и я — мы уже старики и останемся ни с чем, когда уплатим долги. Нет нужды напоминать тебе о том, чем мы всегда для тебя были, — наше счастье в твоих руках. Подумай, должен ли ты вернуть там то, что мы тебе дали.
В этом случае нельзя было колебаться. За разорением моих родителей следовало мое разорение, а значит, та же участь ждала и Магдалину. Мысль о том, чтобы просто покинуть ее, не предупредив ни о чем, мне и в голову не приходила. Я безрассудно надеялся на то, что она поймет положение, в котором я оказался, и вчера вечером открыл ей все.
Вопреки моим ожиданиям, она восприняла это известие спокойно. Я клялся ей, что женюсь только после того, как устрою ее судьбу. Когда я вчера вечером уходил от нее, мне показалось, что она покорилась своей участи. Однако меня несколько удивило это странное спокойствие. Непонятное предчувствие мешало мне уснуть, и я пообещал себе следующим утром первым же делом отправиться к Магдалине, которая, вероятно, тоже плохо спала. И тут вдруг ко мне в испуге прибежала горничная Магдалины и сказала, что несчастная девушка умирает. Тогда я кинулся к вам, господин доктор. Остальное вы знаете…
IX
— Вы понимаете, — продолжал молодой человек, вытирая слезы, — или она поправится, или я умру. Если она не выживет, то получится, что убил ее я!
— Но не слишком ли вы преувеличиваете то участие, которое вы принимали в этом? Не стоит ли все случившееся отнести на счет слишком большой восприимчивости этой юной особы? Мне кажется, вы виноваты только в том, что действовали слишком прямолинейно и стремительно. Быть может, если бы вы постепенно приучали Магдалину к своему отсутствию, известие о вашем браке не произвело бы на нее такого сильного впечатления.
