Александр Дюма-сын - Доктор Серван

— Отведи ребенка в мою комнату и подготовь все, чтобы можно было перенести его бабушку в комнату для покойников.

Читатели, вероятно, знают, что в Германии называют комнатой для покойников; но так как это может быть известно не всем, мы коротко сообщим о ней некоторые подробности, весьма важные для финала нашего повествования. Эта комната располагается в здании, прилегающем к кладбищу, и напоминает спальню, так как в ней стоят кровати, количество которых определяется численностью населения того или иного города.

Когда кто-нибудь умирает, его тело помещают на одну из этих постелей, где оно под присмотром ближайших родственников покоится три дня. Умные немцы предвидели возможность летаргического сна. Они также предусмотрели и то, что близкий родственник может уснуть или же иметь какую-нибудь выгоду от того, чтобы покойник не вернулся к жизни. Колокольчики, соединенные с телами умерших, дают знать о малейшем шевелении покойника и своим звоном извещают об этом сторожа, который никогда не должен спать, и не имеет никакого другого занятия, кроме того, чтобы прислушиваться к звукам. Понятно (мы должны об этом упомянуть для недоверчивых читателей), что сторожа каждую ночь сменяются и что колокольчики производят такой шум, что если сторож даже и уснул, то они непременно разбудят его.

Итак, Жанна заняла свое место среди покойников. Обязанность присматривать за ней возложили на Ивариуса, потому что бедная женщина не имела ни близких, ни дальних родственников, которые могли бы отдать ей этот последний долг. Что же касается мальчика, то он был еще слишком мал для этого. За эти три дня покойница так и не пошевелилась. Итак, душа ее вернулась к Богу и к Терезе. Когда пришло время, ее тело положили в могилу, которую доктор приказал выкопать рядом с могилой Терезы. Только Ивариус, доктор Серван и ребенок сопровождали на кладбище тело покойницы. Через некоторое время доктора позвали к городскому прокурору, который был болен. Врач рассказал ему о погребении, свидетелем которого он стал.

— Не для этой ли женщины, — спросил тогда сын больного, — вы делали опыт, который, к несчастью, не удался?

— Да, для нее. Но удастся впоследствии.

— Вы так думаете?

— Я уверен.

— Тем лучше. Многие будут вам за это благодарны.

— Я в этом сомневаюсь, потому что старая Жанна, претерпевшая немало страданий, казалось, не была в этом уверена.

— Почему же тогда вы упорствуете?

— Если бы мое открытие оказалось полезным только для десяти человек из тысячи, то и тогда я был бы обязан его совершить.

— Вы думаете, что есть люди, не жалеющие о тех, кого теряют?

— Я думаю, — ответил доктор, — что только материнская любовь может считаться любовью глубокой, искренней и постоянной.

— О, не думайте так, — возразил молодой человек, бросаясь на шею своего отца, — дети также любят тех, кто дал им жизнь.

— Посмотрим, — прошептал доктор.

— Что вы говорите? — спросил молодой человек, не расслышавший последних слов Сервана.

— Я говорю, что мы увидим, правда ли это, — ответил доктор, окинув юношу проницательным взглядом.

Затем он выписал рецепт и удалился. Вернувшись домой, он сказал Ивариусу, который читал книгу, сидя возле спавшего ребенка:

— Завтра мы снова примемся за дело.

— Я готов, но для этого нужен подходящий случай.

— Он есть, — ответил доктор с улыбкой.

— И кто же это?..

— Ты слишком любопытен. Когда придет время, сам увидишь.

И доктор отправился в свою комнату, но перед этим поцеловал ребенка, которого взял в приемыши.

VIII

Мы не говорили об этом, но читатель, вероятно, и сам уже догадался, что опыт воскрешения наделал много шума в городе, и хотя он не вполне удался, однако и полученного результата было достаточно, чтобы репутация доктора еще более упрочилась.

Все сказанные им слова после этого странного происшествия многократно обсуждались и передавались из уст в уста. Когда горожане узнали, что доктор не только не пал духом после неудачи, но и поклялся добиться-таки успеха, они, зная твердую волю и решимость доктора, стали с нетерпением ждать повторного опыта. Разумеется, судачить о его первой попытке они при этом не перестали. В результате всех споров и пересудов те, кто скептически относился к экспериментам доктора, уверовали в него, а те, кто и прежде верил, стали настоящими фанатиками. Притом было известно, что доктор рьяно занимался своим делом, и это упорство в глазах народа являлось гарантией успеха. Все знали доктора Сервана как человека, обладающего здравым смыслом, и потому считали, что он не будет долго преследовать ложную мысль.

Несмотря на беспрестанные научные изыскания, доктор продолжал навещать больных, думая, что он тогда только будет вправе пренебрегать живыми, когда уверится в возможности воскрешения мертвых. Изредка он позволял себе посылать к больным Ивариуса, чтобы убедиться, действительно ли им необходимо его присутствие. Мы уже говорили, что Ивариус был счастлив этим и гордился делом, которое ему доверили. Только в тех случаях, когда на нем лежала слишком большая ответственность, он позволял себе побеспокоить своего господина. Если же ему не требовался совет, он был вдвойне счастлив, потому что имел возможность оказаться полезным доктору и без его помощи излечить болезнь.

Итак, на следующий день после того, как доктор Серван посетил прокурора, который находился в очень тяжелом состоянии, явился его лакей и доложил, что больному стало еще хуже. Но в ту же минуту в комнату доктора вошел или, лучше сказать, вбежал молодой человек, умоляя Сервана о помощи.

— Что вам угодно? — спросил хозяин, удивленный его неожиданным появлением.

— Извините, что я вот так запросто являюсь к вам, — сказал молодой человек, падая на стул и вытирая холодный пот со лба, — но это вопрос жизни и смерти. Как видите, я даже не успел надеть шляпу — сразу кинулся к вам.

— Я к вашим услугам. В чем дело?

— Дело касается одной молодой девушки, которая отравилась.

— Ах, боже мой! Не одна ли из ваших родственниц?

— Нет, — ответил молодой человек, — но эта девушка мне так же дорога, и даже дороже, чем самая любимая сестра.

— Пойдемте же скорее. Ивариус, — обратился доктор к своему верному помощнику, — ступай к прокурору. Его болезнь не должна быть опасна. Во всяком случае, через час я уже буду здесь.

Затем доктор отворил дверь и сказал юноше:

— Показывайте дорогу, я готов идти за вами.

Молодой человек побежал так быстро, что доктор едва за ним поспевал. Но так как случай был крайней важности, Серван не щадил своих старых ног и не более чем через пять минут уже подходил к дому, где остановился молодой человек, не сказавший за всю дорогу ни слова. Это был одноэтажный дом, за которым раскинулся маленький садик, обезображенный сухими сучьями деревьев, в это время года лишенных зелени. Юноша одним скачком перепрыгнул две ступени, что вели в переднюю, и, подойдя к двери, громко постучал. Отворила служанка.

— Ну что? — спросил ее молодой человек.

— Ничего нового, господин Генрих, — ответила ему женщина, — она все еще ужасно страдает, но не жалуется.

— Бога ради, спасите ее! — вскрикнул молодой человек, обращаясь к доктору.

— Проводите меня к ней, — потребовал Серван.

Вскоре доктор очутился в очень просто убранной комнате, где явственно ощущалось присутствие женщины: по множеству разных вещей, часто бесполезных, которыми женщина себя окружает. Доктор подошел к постели. Бедная девушка билась в ужасных конвульсиях. Белая пена выступила на губах страдалицы, черты лица страшно исказились, взгляд был неподвижен, что обычно сопутствовало предсмертной агонии.

— Рвотного, — распорядился доктор.

Молодой человек исчез и через минуту явился с нужным лекарством. Доктор Серван заставил больную принять большую дозу этого средства, и у нее вскоре открылась сильная рвота. Мертвая тишина воцарилась в комнате. После того как девушку первый раз вырвало, доктор, посмотрев на то, что было извергнуто, вскрикнул:

— Она отравлена мышьяком!

— Надежды больше нет? — спросил молодой человек нетвердым голосом.

Доктор ничего не ответил, но его молчание было ужасно красноречиво.

— Боже мой, боже мой! — в слезах воскликнул юноша и упал на стул.

— Успокойтесь, молодой человек, мы постараемся ее спасти. Может оказаться, что количество яда, которое она приняла, или слишком велико, или слишком мало, чтобы вызвать смерть.

В эту минуту у больной снова открылась рвота, после чего ей, видимо, стало легче, потому что в ее дыхании, все еще тяжелом, больше не слышалось хрипов.

— Надейтесь, — сказал тогда доктор Серван Генриху.

— О, спасите ее! Во имя того, что для вас всего дороже, спасите ее! Если она умрет, то и я умру!