Дебора Харкнесс - Манускрипт всевластия
— Попробуй левую руку, она уже взрезана, — говорил Мэтью.
— Нет. Ее ткани насыщены твоей слюной и больше ничего не впитают. Из-за низкого давления мне трудно найти вену на правой, но я найду, — отвечал Маркус с противоестественным спокойствием врача «скорой помощи», видящего смерть каждый день.
На лицо легли две макаронины, холодные пальцы потрогали нос. Я хотела стряхнуть их, но мне не дали.
— Тахикардия, — сказал голос Мириам. — Я введу успокаивающее.
— Никаких седативов! — рявкнул Мэтью. — У нее будет кома.
— Тогда успокой ее сам. — Пальчики Мириам с неожиданной силой придавили мне шею. — Не могу же я оперировать и одновременно держать ее.
Вверху ничего не происходило, а чтобы рассмотреть то, что творилось внизу, мне приходилось с неимоверным трудом ворочать глазами.
— Сделайте что-нибудь, Сара! — умолял Мэтью.
Надо мной появилось ее лицо.
— Колдовство вампирских укусов не лечит. Будь это возможно, мы бы не боялись таких, как ты.
Я начала уплывать в неведомый край, но Эм взяла меня за руку и удержала в собственном теле.
— Значит, выбора нет, — с отчаянием сказал Мэтью. — Я приступаю.
— Нет, Мэтью, ты еще не окреп, — воспротивилась Мириам. — Позволь мне, я сотни раз это делала. — Раздался скрежет — после нападения Жюльет на Мэтью я знала, что такой звук производит вскрытая вампирская плоть.
— Меня обращают в вампира? — спросила я.
— Нет, mon coeur, нет. Ты потеряла — отдала мне — почти всю свою кровь. Маркус переливает тебе человеческую, а Мириам занимается твоей шеей.
Это было для меня слишком сложно: мозги пересохли за компанию с глоткой и языком.
— Я пить хочу.
— Ты жаждешь вампирской крови, но не получишь ее. — Мэтью больно прижал мои плечи к земле, Маркус свел челюсти вместе, не давая мне открыть рот. — Ну же, Мириам.
— Не суетись, Мэтью. Я проделывала это с теплокровными задолго до твоего возрождения.
Мне разрезали горло, запахло кровью. Вслед за этим началась боль, жгучая и леденящая одновременно. Жар и холод проникали глубоко внутрь, опаляя мышцы и кости.
Из моего зажатого рта вырывалось приглушенное, испуганное мычание.
— Артерии не видно, надо очистить рану. — Мириам сделала громкий глоток. Шея на миг онемела, но боль тут же возобновилась.
Вслед за адреналином нахлынула паника. Серые стены Ла Пьера стояли вокруг, и Сату могла истязать меня как ей вздумается.
Пальцы Мэтью, впившись в плечи, вернули меня в бишоповский лес.
— Рассказывай ей, что делаешь, Мириам. Ей страшно из-за того, что она ничего не видит — это у нее после той финской ведьмы.
— Это всего лишь кровь из моего запястья, Диана — она капает в твою рану. Тебе больно, я знаю, но вампирская кровь запечатает твою артерию лучше любого хирурга. Можешь быть спокойна: от наружного применения ты вампиром не станешь.
Теперь я хорошо представляла, что происходит с моим разорванным горлом: каждая капля мгновенно заживляла ту частицу ткани, на которую падала. Вампир, делающий такую операцию, должен был превосходно владеть собой. Вскоре жгучая капель прекратилась, и Мириам с легким облегчением сказала:
— Готово, остается наложить швы. — Игла в ее пальцах принялась протыкать и стягивать кожу на горле. — Не хочется оставлять шрам, но Мэтью в беспамятстве сильно тебя попортил.
— Теперь домой, — сказал Мэтью. Меня несли вдвоем: он держал плечи и голову, Маркус ноги, Мириам с докторским саквояжем шла рядом. У опушки нас ждал «рейнджровер» с распахнутыми дверцами грузового отсека. Мэтью, которого сменила Мириам, залез внутрь.
— Мириам, — прошептала я. Она наклонилась. — Если что-то пойдет не так… — Я надеялась, что она поймет все без лишних слов. Хорошо бы, конечно, остаться ведьмой, но стать вампиром лучше, чем умереть.
Она внимательно посмотрела мне в глаза и кивнула.
— Постарайся все же не помирать. Он убьет меня, если я выполню твою просьбу.
Мэтью, когда меня загрузили в машину, болтал всю дорогу и целовал меня, когда я начинала засыпать — а спать мне хотелось ужасно.
Сара и Эм, собрав подушки со всего дома, устроили мне постель у камина в гостиной. По щелчку пальцев Сары загорелся огонь, но меня все еще колотило.
Мэтью уложил меня, укрыл парой стеганых одеял и отошел пошептаться с Маркусом. Пока Мириам бинтовала мне шею, я слушала их разговор.
— Это то, что ей нужно, — доказывал Маркус. — Я знаю, где у нее легкие, и ничего не проткну.
— Она сильная, обойдется без центрального катетера, — отрезал Мэтью. — Займись-ка лучше тем, что осталось от Жюльет.
— Ладно, займусь. — Парадная дверь хлопнула, «рейнджровер» завелся.
Старинные часы в холле отсчитывали минуты, я согревалась, но Мэтью все время дергал меня за руку, не давая забыться.
Наконец Мириам вымолвила волшебное слово: «Стабильна» — теперь ничто не мешало мне уплыть в блаженную темноту. Сара и Эм поцеловали меня и ушли, Мириам отправилась следом. Мы остались с Мэтью вдвоем, и тут мне вспомнилась Жюльет.
— Я совершила убийство.
— У тебя не было выбора, ты защищалась, — безапелляционно заявил он.
— Это не так. Колдовской огонь… — Лук и стрела появились в моих руках, лишь когда в опасности оказался Мэтью.
— Завтра поговорим, — сказал он, целуя меня, но кое-что я должна была сказать ему прямо сейчас.
— Я люблю тебя. — Перед тем, как меня утащила Сату, я не успела произнести этих слов — скажу теперь, пока еще чего-нибудь не стряслось.
— Я тоже тебя люблю. Помнишь наш ужин в Оксфорде? — прошептал он мне в самое ухо. — Тебе хотелось узнать, какова ты на вкус.
Я кивком подтвердила, что помню.
— У тебя медовый вкус. Вкус надежды.
Я хотела улыбнуться и тут же заснула, но это не был целительный сон. Я металась между Ла Пьером и Мэдисоном, между жизнью и смертью. Призрак старухи говорил мне, что на распутье стоять опасно, смерть терпеливо дожидалась, когда я наконец выберу одну из дорог.
В ту ночь я преодолела несчетное количество миль, и всегда за мной кто-то гнался: Герберт, Сату, Жюльет, Питер Нокс. Мэтью всякий раз встречал меня в доме Бишопов — иногда вместе с Сарой, иногда с Маркусом, но чаще один.
Глубокой ночью кто-то стал напевать мелодию, под которую мы тысячу лет назад танцевали у Изабо в Семи Башнях. Пел не Мэтью и не Маркус — они разговаривали — но я слишком устала, чтобы разбираться, откуда исходит музыка.
— Где она выучила эту старую песню? — спросил Маркус.
— Дома. Господи, она даже во сне храбрится. Болдуин прав, я плохой стратег. Надо было это предвидеть.
— Герберт рассчитывал, что ты и думать забыл о Жюльет, ведь это было давно. И знал, что Диана будет с тобой — он сам хвастался этим, когда звонил мне.
— Да. У меня хватало самонадеянности думать, что со мной ей ничего не грозит. Герберту это мое свойство известно.
— Ты пытался ее защитить, но не смог. Да и никто бы не смог. Не ей одной пора перестать храбриться.
Была одна вещь, о которой Маркус не знал, а Мэтью забыл. В памяти всплыли обрывки одного разговора, и я сказала, благо пение прекратилось:
— Я же говорила тебе. — Я искала в темноте Мэтью, но нащупала только мягкую шерсть, пахнущую гвоздикой. — Говорила, что храбрости у меня достанет на нас обоих.
— Диана… Ну-ка посмотри на меня.
Разлепив глаза, я увидела его лицо в нескольких дюймах от своего. Одной рукой он поддерживал мою голову, другой поясницу с выжженным полумесяцем.
— Вот ты где. Мне снилось, что нас разлучили.
— Нет, милая. Мы вместе, мы в твоем доме. Больше тебе не нужно быть храброй — теперь моя очередь.
— Ты не знаешь, по какой дороге идти?
— Я найду путь. Отдыхай, я обо всем позабочусь. — Глаза у него были зеленые-презеленые.
Я снова заснула и бросилась убегать от Жюльет и Герберта. К рассвету мой сон стал крепче, и проснулась я только утром. Я лежала совершенно голая под несколькими толстыми одеялами, как в британской реанимации. Левая рука была перевязана, из правой тянулась трубка, шею чем-то залепили. Мэтью, подтянув к себе колени, сидел на полу, прислоняясь к дивану.
— Мэтью… все хорошо? — Язык точно ватой обложило, пить хотелось ужасно.
— Просто чудесно. — С заметным облегчением он взял меня за руку, поцеловал в ладонь. Ногти Жюльет оставили на запястье красные дужки.
Слыша наши голоса, в комнату потянулись все остальные. Первыми заявились тетушки. Сара думала о чем-то своем, под глазами у нее пролегли тени. Эм, хотя и усталая, тут же кинулась гладить меня по голове и уверять, что все будет чудненько. Маркус, осмотрев меня, сурово констатировал, что я недостаточно отдохнула. Мириам выгнала всех вон, чтобы сменить мне бинты.
— Насколько все было плохо? — спросила я, когда мы остались одни.
— Если ты о Мэтью, то очень. Потерю, даже угрозу потери, де Клермоны переносят неважно. Изабо после смерти Филиппа была еще хуже. Хорошо, что ты выжила — я не за себя одну радуюсь. — На удивление деликатно она помазала мои раны бальзамом.
