Нежнее шелка, острее стали (СИ) - "Ginger_Elle"
- Совсем ума лишился?! – прошипел он. – Отпусти!
Вельс ничего не сказал, только притянул напряжённое, непослушное тело к себе и сквозь тонкую ткань рубашки прикусил Зейну плечо, не сильно, не больно, но властно, как будто подтверждая своё право на добычу. Вместе с выдыхаемым воздухом из-за сжатых зубов даже тихий полурык-полустон вырвался, так скручивало и терзало его желание.
- Не смей меня трогать, грязный варвар! – уже громче прозвучало над ухом Вельса, пока мальчишка пытался выкрутиться из его рук. Знал, что северянина ему не пересилить, так пытался змейкой вывернуться и выскользнуть.
Вельс толкнул его к стене, а потом и вовсе на пол повалил, обхватив поперёк туловища, ровно как не живого человека – ещё и сына великого шаха – а куль с зерном. Зейн пнул его ногой, попав в бок, и по лицу наотмашь ударил. Вельс на секунду замер и ударил в ответ: но опять же не сильно, только чтобы мальчишка утихомирился. Он навалился на него и прижал к полу, а рука уже шарила у царевича между ног. Зейн хрипел и сдавленно ругался, но скинуть с себя тяжёлого северянина не мог.
- Хватит брыкаться! – прикрикнул на него Вельс. – Ты ж сам хочешь!
Он уже всё, что ему было надо, нащупал и убедился – будто и без того не знал! Вот ведь тварь блудливая! Только дотронься, и готов мальчишка. Да и он сам не лучше. Две недели только о том мечтал, чтобы скрутить гадёнышу тонкую шейку, и о том жалел, что в ту ночь раздумывать стал, а не сразу придушил, – и вот, стоило лишь увидеть, как сам загорелся, чуть память не отшибло. В тот раз то же самое было. Но он-то думал, что, может, в еду рабам подмешивали специальное снадобье, чтобы они ни о чём не задумывались, а только тела хозяина вожделели… Видно, нет, не подмешивали, раз и сейчас он не мог с собой совладать.
- Услышат, - простонал Зейн, словно уже на всё соглашаясь.
- А ты не шуми, - шепнул ему на ухо Вельс, привстал и подсунул под Зейна руку, чтобы развязать пёстрый пояс.
Царевич перевернулся на бок и сам стал ему помогать распутывать украшенные шёлковыми кистями концы. Варвар заглянул ему в глаза, улыбнулся и сказал:
- Так-то лучше! А то могу больно ненароком сделать.
Зейн только глазами на него сверкнул – злыми, отчаянными и беспомощными. Ничего он не мог со своим желанием поделать. Оба они словно посреди сухой горячей пустыни оказались – такая была в них жажда.
Вельс облизал пальцы и стал осторожно вводить в узкую дырочку Зейна. Тот лежал, спрятав лицо в изгибе локтя, но по напряжению во всём его худеньком теле и по частому дыханию, северянин чувствовал, что мальчику больно. Он старался быть аккуратным, растянуть получше, да и потом не навредить, когда стал просовывать в него твёрдый, каменный от желания член. Зейн застонал и завертелся под ним, а потом, тихо вскрикнув, замер. Вельс тоже не двигался – не хотел мальчишку мучить. Он хотел, чтобы тому тоже было приятно, чтобы они так же сплетались и сливались, как в тот раз.
Зейн сначала лишь тяжело дышал сквозь сжатые зубы, но потом разохотился. Было видно, что ему всё ещё больно, но бёдра его плясали и двигались, и он с силой, страстью толкался навстречу Вельсу, прямо весь готов был на него нанизаться.
Вельсу пришлось зажимать мальчишке рот: тот кусал собственную руку, чтобы не кричать, но когда делал вдох или содрогался особенно сильно, стоны всё равно вылетали. Северянин от этих сдавленных всхлипов, от нежности и красоты распростёртого под ним тела, от мягкого и плотного жара вокруг своего члена кончил быстро: да и не было времени продлять удовольствие. Они хотели его получить побыстрее – вот и всё.
Не выходя из любовника, Вельс обхватил член Зейна рукой, правда, для этого её от рта убрать пришлось. Стоны стали слышнее… От этих страстных, жадных, захлёбывающихся звериных звуков ума можно было лишиться. А когда царевич излился, внутри него всё так крепко сжалось и задрожало, что Вельс почувствовал, как и он сам снова твердеет, хоть не по второму разу Зейна бери.
Нет, нельзя… И без того слишком опасно, да и не вынести Зейну двух раз по одной только слюне. А впрочем, так ему и надо, паршивцу! Пусть знает похотливый мальчишка да в следующий раз думает, прежде чем под рабов стелиться!..
Через два дня, когда они встретились в кошачьей комнате, где «иноземный целитель» якобы лечил её обитателей, Вельс снова попытался к царевичу приблизиться, тот зыркнул на него гневно, полоснул взглядом зелёных кошачьих глаз:
- Не смей! Ты мне в тот раз всё разворотил!..
- До сих пор болит? – с усмешкой поинтересовался Вельс. – У меня тут бальзам целебный есть, для кошек. Надо?
Вельс уже всякого насмотрелся, но такого бешеного, яростного взгляда никогда ещё не видел. Мальчишка чуть не задохнулся от негодования и на северянина кинулся. Тот один удар по скуле пропустил, но потом царевича за руки ухватил и к себе прижал:
- Хоть так подержаться!
Зейн засадил ему коленом в пах, вырвался, развернулся так резко, что Вельса ещё и по лицу короткой косой хлестнуло, и из комнаты выбежал. Но ничего… Через три дня уступил, и опять они на полу как безумные валялись.
Вельс знал, что опасно, что нельзя, что так – самое худшее – и привязаться к царевичу можно, но тянуло его к нему со страшной, испепеляющей силой. Даже злоба мальчишечья, его нескрываемое презрение и дикость – и те казались притягательными. Но и Зейна к нему влекло, Вельс это знал. Только обидно было: он для него был таким же рабом, как и все остальные, которые им обладали, а потом расплатились за это жизнью. Может не совсем таким же:он был ещё и коварным демоном, вернувшимся с того света и угрожавшим разоблачением.
Зейн почти каждый день ходил в сокровищницу искать кольцо, но так ничего не находил. Говорил, что сокровищ там навалены горы – если не повезёт, можно и месяц, и второй туда ходить и так и не найти кольца. Чувства подсказывали Вельсу только одно: кольцо где-то во дворце.
Вельс в это время делал вид, что ухаживает за кошками: проверял, как слуги готовят им мясо и рыбу, правильными ли кусками режут, все ли косточки выбирают, варил на кухне какие-то отвратительные снадобья из наугад надёрганных в саду трав, которые кошки пить отказывались. Они даже нюхать их отказывались, не то что пить. Вельс выплёскивал отвары в клумбы под окном кошачьей комнаты, надеясь, что цветы от этого не повянут.
Как ни странно, кошкам северянин понравился: они кроме самого Зейна, Хасана и одной немолодой служанки к себе никого не подпускали, и не то что на руки не шли – ещё и наброситься могли на неугодного человека, а вот Вельса – подпустили, позволяли брать на руки, гладить, расчёсывать, даже на прогулку водить. Вельс объявил, что кошкам, страдающим от таинственного недуга, для выздоровления необходимы прогулки. Шорник по его требованию тут же сшил крохотный ошейничек и поводок, на котором Вельс по одной выводил ошалевших от такого новшества кошек гулять.
Северянин водил их по всем садам и дворам огромного дворца, разве что в сады при гаремах ход ему был заказан, и гулял не просто так: осматривал, изучал, запоминал. Дворец был огромным и похожим на лабиринт. Он разрастался от реки хаотично: то добавлялись покои для новой жены, то уединённый садик для любимой наложницы, то отдельные конюшни для сына-наследника. За несколько столетий дворец превратился в настоящую путаницу зданий, дворов, садов и переходов. Он бы, пожалуй, продолжал бы расти и дальше, круша на своём пути городские кварталы, если бы во время какой-то особенно кровопролитной войны восемьдесят лет назад его не обнесли высокой и толстой стеной с тридцатью воротами и сорока башнями.
Вельс не исключал, что ему придётся убегать из дворца в спешке, поэтому он старался тщательно запомнить пути, ведущие к воротам, и обнаружить закоулки и переходы, где было меньше всего стражи.
Первые два дня на огромного светловолосого варвара, волочащего за собой упирающуюся кошку, все глядели с изумлением, а потом перестали: к выходкам Зейна здесь все были привычны и не удивлялись тому, что избалованному царевичу пришла в голову новая блажь – притащить во дворец иноземца и заставить его выгуливать кошек.
