Елизавета Дворецкая - Кольцо Фрейи
– Я помню того человека! – подтвердила Ингер, бросив взгляд в ту сторону. – Он приезжал с Сигурдом!
– Точно! – на бегу подтвердила Гунхильда, лучше знавшая Сигурдову дружину. – Это Эгиль Паук, я его хорошо помню.
– Чего ему тут надо?
– Вон они! – долетел до них голос Эгиля, словно отвечавшего на этот вопрос.
Копьем в руке он указывал на двух женщин перед воротами, одну в синем плаще, другую в красном.
Хакон конунг имел целью не только отомстить Кнютлингам и Инглингам. Не собираясь терпеть славу одураченного, он вознамерился любой ценой раздобыть хотя бы одну из отнятых у него невест, а если получится, то и обеих. Только здесь он узнал, что у Горма в гостях новоявленные родичи – и вероломный Олав, и его дочь. С одной стороны, это увеличивало силу, с которой норвежцам предстояло столкнуться, но с другой, давало возможность рассчитаться сразу со всеми обидчиками и захватить дочь или невестку Олава, не предпринимая плавание до фьорда Сле.
Увидев перед собой большое, хорошо вооруженное и сплоченное войско вместо нескольких конунговых и хёвдинговых дружин, Хакон понял, что ему, возможно, и не удастся пройти к усадьбе. И тогда он выделил три десятка человек одному из бывших спутников Сигурда, Эгилю Пауку, и послал его к Эбергорду с задачей захватить женщин. Едва ли Горм оставил много людей в усадьбе, собираясь встретить врага почти у ворот, а разогнать челядь труда не составит.
Эгиль Паук не просто помнил окрестности усадьбы – он знал в лицо обеих ускользнувших от Хакона невест. Да и любой бы сразу понял, где они, когда из ворот усадьбы выбежала напуганная толпа – две женщины в ярких нарядных одеждах выделялись в толпе серых и бурых рубах, будто цветы на груде золы. Одна из них, с женским покрывалом на голове, была в синем платье с красным хенгероком, а другая – с белым худом и в синем плаще. Они будто нарочно постарались, чтобы норвежцам было легко их узнать.
– Вон они! – рявкнул Эгиль, указывая копьем. – Обеих! Взять обеих! Но не повредить, иначе конунг убьет вас!
– Врассыпную! – взвизгнула Ингер, когда увидела, что норвежцы бегом устремились к ним.
Даже в этот тревожный миг у нее хватило ума сообразить, что ловить сорок женщин поодиночке гораздо сложнее, чем всех вместе. Гунхильда вырвала у нее руку и со всех ног кинулась к лесу. Туда же через ближний выгон устремились и другие – бежать в открытое поле, где было святилище и курганы, или к морю, где кипело сражение, не имело смысла. Как подхваченные ветром листья, неслись они по широкой тропе к опушке, а за ними топотали норвежцы, издавая негодующие восклицания. Кто-то из женщин постарше уже запыхался и повалился в жухлую траву, но на них никто не обращал внимания. Простых рабынь можно переловить и потом, но целью конунга были две знатные женщины. А их красные и синие платья было хорошо видно издалека, на фоне жухлой травы и полуоблетевших деревьев.
Гунхильда давно сошла с тропы и влетела в лес так далеко от Ингер, как только могла. Она поняла, что ловить будут именно их. Служанка могла бы затаиться где-нибудь и спастись, но не она.
– Вон она ты! – Кто-то выскочил перед ней из-за ствола.
Гунхильда подалась в сторону, будто испуганная лань, но тут же узнала Кетиля Заплатку. Нищий тяжело дышал, распространяя еще более сильную вонь, чем обычно. За ним стояла его дочь.
– Давай скорее! – Без лишних слов он кинулся к Гунхильде и, как ей показалось, попытался схватить за горло, но он всего лишь расстегнул золоченую застежку ее плаща и набросил его на плечи своей дочери. – И это давай! – Он содрал с головы Гунхильды худ из белой шерсти на льняной подкладке, с шелковой отделкой, и тоже бросил дочери.
Злюка тут же нахлобучила его на свои жидкие волосы, а Гунхильда с трудом убрала от лица свои, совершенно перепутанные.
– Теперь бежим! – Кетиль схватил Гунхильду за руку своей заскорузлой ладонью и потащил за собой.
Как ни неприятно ей было его прикосновение, она не имела сил противиться. Увлекаемая нищим, она успела заметить, как Злюка, прикрыв лицо ее белым худом и придерживая у горла синий плащ, бежит в противоположную сторону. Из-под плаща виднелся подол серой обтрепанной рубахи, да и ростом и статью она уступала дочери конунга, но едва ли у людей Хакона сейчас будет время и возможность все это заметить. Бежала Злюка так резво, что они просто не успеют ничего разглядеть, кроме знакомого сине-белого пятна между стволов.
– За нее не бойся, она уведет их подальше, а потом бросит одежду, отведет глаза и спрячется! – на ходу оглядываясь, утешил Гунхильду Кетиль, хотя, честно говоря, она сейчас боялась за себя и за Ингер гораздо больше, чем за Злюку.
– А как же Ингер? – крикнула она, на ходу уворачиваясь от бьющих по лицу веток и стараясь не поскользнуться на мокрых гниющих листьях.
– Всякому своя судьба! Твой брат велел мне поберечь тебя, и я сделаю это!
Гунхильда мельком подумала, что если бы Эймунду пришло в голову повторить просьбу перед битвой, он скорее поручил бы заботам Кетиля свою молодую жену. Но Эймунд, наверное, забыл давно об этом человеке, который тем не менее считал, что его долг за спасение от виселицы еще не выплачен.
– Куда мы идем? – крикнула она.
– Не в Эклунд – туда могут прийти, – отрывисто бросал через плечо Кетиль, ковыляя вперед изо всех своих сил. – Норвежцы знают это место. Мы пойдем туда, где нас никто не найдет. Я знаю хорошее укрытие. Ничего не бойся.
Вскоре они перешли на шаг, потом уже почти брели: сам старый хромой нищий устал и запыхался сильнее, чем крепкая девушка. Гунхильда отняла у него руку, но вонючий и драный плащ Злюки, собранный из разных кусков, пока не сбрасывала с плеч. Оглядываясь, она не замечала в лесу ничего подозрительного, крики позади давно смолкли.
Едва ли норвежцы найдут их здесь – этой местности не знала даже она сама, хоть и прожила в Эбергорде всю весну и лето. Они миновали поляну, где над пожухлой травой возвышалось кольцо стоячих камней, и Гунхильда прошла мимо с трепетом, будто это были живые существа, загадочные и опасные. Потом начался ельник: даже осенью он был так же зелен и сумрачен, едва заметная тропа была завалена обломанными ветками – значит, никто здесь не бывал.
– Вот здесь мы укроемся. – Кетиль кивнул вперед.
Однако Гунхильда не увидела никакого укрытия, пока он не подвел ее к холмику и она не увидела в этом холмике дверь. Это казалась избушка, построенная из старых, почерневших и подгнивших плах, заросшая мхом и травой. Позеленевшая дверь почти сливалась с дерновой крышей. И все это напоминало издали большой, местами замшелый валун.
Кетиль по-хозяйски уверенно толкнул дверь. Внутри был провал в темноту.
– Кто здесь живет? – Гунхильда остановилась, не решаясь лезть в эту сырую нору. – Ты?
– Дочь моя думает пожить тут немного, здесь ведь никто не потревожит. Но хозяев нет, они умерли. Ты лучше всех это знаешь, ты ведь сама отправила хозяйку этого дома навек гостить у Хель.
– Что? Здесь жила… та ведьма?
– Точно так. – Кетиль кивнул. – Зато никто тебя не найдет. Про это место и здешние-то толком не знают, а уж норвежцы и подавно не сыщут. Тут можно отдохнуть. Заходи.
Он первым вошел в низкую дверь. Гунхильда шагнула туда со страхом; ей подумалось, что можно подождать и снаружи, но она устала, очень хотелось присесть, укрыться от ветра и моросящего дождя.
Войдя, она остановилась сразу за порогом, только сместилась в сторону, чтобы не загораживать свет. Окошек не было вовсе. Когда глаза ее привыкли к тьме, она разглядела очаг в середине, стол, какие-то полки с горшками, широкую скамью-лежанку, вроде бы ларь в углу – и все. У входа были свалены дрова – сушняк, наломанные сучья.
– Жаль, подкрепиться здесь нечем. – Кетиль с сожалением огляделся. – Вода, если захочешь пить, там, – он махнул рукой в стену, – в распадке есть ручей, видать, она туда ходила за водой. А я пойду назад, гляну, как там дела.
Он с неохотой поднялся с ведьминой лежанки и поковылял к двери.
– Не уходи никуда, – велел он, оглянувшись. – Я разведаю, за кем остался верх, и приду за тобой. Тогда и подумаем, как дальше быть.
Он вышел. Гунхильда выглянула в дверь, но его рядом уже не было – нищий растворился в ельнике, ушел под землю, как тролль.
Она прошла к лежанке и села на краешек. Дверь закрывать не стала, чтобы не остаться в полной темноте. Сердце успокоилось, настала тишина. Полная тишина леса: если послушать такую несколько мгновений, начнет казаться, что и тебя самого вовсе здесь нет. Гунхильда глубоко вдохнула. В избушке пахло затхлостью и прелью – она была необитаема уже несколько месяцев, запах дыма, живого человека совсем выветрился. Это если считать, что ее прежняя хозяйка была живым человеком…
