Карина Демина - Механическое сердце. Искры гаснущих жил

Наверх несли таз и медный чайник с кипятком, чистые повязки, проглаженные с двух сторон – матушка лично следила за тем, чтобы приказы врача выполнялись со всем возможным тщанием. Туда же поднимался ординарец, совсем еще мальчишка, но рядом с ним мальчишкой Кейрен ощущал себя.

Райдо сносил визиты врача молча.

И к опиумной настойке не прикасался.

И запрещал входить в комнату всем, кроме Кейрена.

– Заходи, младшенький, – ворчал он и пытался улыбнуться. Но сшитое из лоскутов лицо не поддавалось, и улыбка выходила кривой. – Расскажи, чего в мире творится. Выпить налей.

Пил он много, и отнюдь не вино, но никто, даже мама, не смел упрекнуть его в прискорбном пристрастии. Кейрен попытался однажды, но остановился, заметив, как полыхнули и погасли синие глаза Райдо.

– А что мне остается, младшенький? – Райдо поерзал, пытаясь сесть в постели. Неловко задел подушку, и она упала на пол. А Райдо наклонился было за ней, но, оскалившись, отпрянул.

Больно.

Ему каждую минуту больно. И, наверное, зря он отказывается от опиума, способного пусть и ненадолго, но облегчить эту боль. Он и сам понимает, оттого взгляд то и дело задерживается на узком флаконе, заткнутом крышкой.

– Я могу… – Кейрен поднял подушку и взял флакон.

– Ничего ты не можешь, младшенький. – Райдо все-таки сел, упираясь затылком в изголовье кровати. – И никто не может.

Кейрен поставил флакон на место.

– Сядь.

Сел.

– Ты такой же послушный, как и был. Хоть что-то не меняется. Может, и к лучшему, что не меняется… чушь несу?

– Немного. Мама… беспокоится.

– Знаю. Мне жаль. – Глаза Райдо слезились, и он раздраженно смахивал слезы. – Но лучше пусть там беспокоится, чем… видит меня таким. Скажи, завтра выйду.

Он и вправду быстро вставал на ноги и спускался к завтраку, занимал свое обычное место за столом и долго, раздраженно ковырялся в тарелке. Ел же мало, и порой Кейрену казалось, что брат лишь заставляет себя есть, что с куда большей охотой он бы позволил себе сдохнуть от голода, или отравиться солодовым виски, или просто умереть, сдавшись.

Но держался.

– Передай, что в няньках я не нуждаюсь.

Райдо раздражался. От боли? От заботы, которая подчеркивала его немощность? От понимания, что без этой заботы он не выживет? Или просто от знания, что и с нею он не выживет?

– Вижу, сообразил. – Он протянул Кейрену пустой стакан, велев: – Плесни еще. И не жалей.

Бутылки с виски стояли на столике, заслоняя полупустой флакон с опиумом.

– Иногда, – Райдо заметил взгляд, – моих сил не хватает. Я… трус.

– Нет.

– Трус, младшенький, иначе решил бы вопрос раз и навсегда. А я тяну. Знаю, что эта штука не остановится, пока не сожрет меня полностью. Что раз от раза будет только хуже, и терплю. Чего ради? На что надеюсь?

На чудо.

И мама, которая смотрела на Кейрена с такой надеждой, и остальные… отец, появлявшийся в доме редко, и то старательно обходил в разговорах опасные темы. А Райдо умирал. Медленно. Мучительно. Живое железо боролось в нем с творением альвов. Победит ли?

Сомнительно.

И когда Райдо захотел уехать, его не стали задерживать. Правда, мама опять плакала, а он хмурился, ворчал, что давным-давно вырос и хочет пожить самостоятельно. Что если ему пожаловали усадьбу, то надо хотя бы взглянуть на владения. И вообще, он ничего, кроме войны, не видел, а усадьба, говорят, красивая. Там яблони по весне цветут… и матушка, если пожелает, сможет Райдо навещать.

Он и писать обещал.

Сдержал слово. Письма приходили еженедельно, серые конверты, запечатанные сургучом. Внутри – серые же листы бумаги, несколько строк, выведенных аккуратным почерком, правда, буквы крупные, потому как Райдо тяжело управляться с пером, а самописцев он не признает принципиально.

Всегда одно и то же.

Стоит хорошая погода. Чувствую себя отлично.

Скучаю.

Иду на поправку.

Вежливая ложь, в которую мама верит. А Кейрен не смеет разрушать эту веру, да и она сама, невзирая на приглашения – а Райдо в каждом письме зовет ее погостить, – не спешит заглянуть в «Яблоневый дол». На расстоянии верится легче…

– Эй, – Таннис погладила щеку, – я не то спросила, да?

– То.

Кейрен сдавил ее, понимая, что причиняет боль, но неспособный отпустить. Она же не стала вырываться, обвила руками шею, коснулась волос.

– Забавный ты.

– Чем?

– Просто… то улыбаешься, притворяешься, что тебе весело, то вдруг думаешь о чем-то… и со мной вот разговариваешь.

– А не должен?

– Не знаю… такие, как ты…

– Какие?

– Другие, – очень серьезно сказала Таннис. – Те, кто в Верхнем городе живет. Я выбиралась на ту сторону реки. Гуляла просто. Смотрела. Витрины там… платья красивые… я хочу себе такое…

– Я тебе куплю.

– Не надо. Я сама себе куплю.

Самостоятельная.

И теплая, но этого тепла мало для двоих… сколько еще ждать? Долго. А она – человек и слабее, и Кейрен должен найти выход, но он не представляет, что ему делать.

Младшенький.

Бестолковый и вечно влипающий в неприятности.

– Так вот, меня если и замечали, то смотрели так… как будто я грязная. Или вшивая… или вообще права не имею там ходить.

– Имеешь. – Кейрену хотелось утешить ее.

И не хотелось отпускать.

– Другие думают иначе, но… – она сжала кулаки, – мне плевать. Я все равно выберусь. И стану леди. Веришь?

– Конечно.

Станет. У нее хватит упорства и силы воли стать похожей на леди.

– Ты выберешься. – Он гладил ее по напряженной спине, по плечам, по рукам, слишком сильным для женщины. – И когда все закончится, ты запишешься на курсы.

– Какие?

– Для девушек. Есть специальные, где учат этикету. И домоводству. И изящным искусствам… и многому другому.

Таннис слушала внимательно.

Примут ли ее?

Если заплатить, то примут, но как?

Она ведь сама понимает, насколько чужда миру Верхнего города. Слишком эмоциональная, яркая, прямая и… грубая. Таннис выделяется и манерами, и речью, да и внешность ее сама по себе вызывающа. Отговорить? Нанять учителей? Она не согласится, просто не поймет, насколько оскорбительной может быть вежливость.

Кейрен усмехнулся. Не успев развязаться с настоящим, он уже о будущем думает.

– Ты… ведь не солгал, когда говорил, что поможешь?

– Нет.

– Я тебе верю. – Таннис вздыхает очень-очень тихо. – Знаешь, иногда мне начинает казаться, что я забыла, как выглядит солнце, что я здесь всегда жила. Даже если наверху, то все равно под землей.

– Оно желтое и круглое.

Время.

Разделенное пополам. И горькое.

И услышав далекий пока шорох, Кейрен сжимает ее руку. Таннис понимает без слов. Она замолкает и отстраняется, отпускает его. Видит, кажется, защиту, единственную и вряд ли надежную. У него никогда не получалось воевать.

Младшенький…

Райдо всегда называл его именно так, с оскорбительным, как некогда казалось, снисхождением. Но Кейрен не виноват, что родился слабее братьев. Мама вообще не устает повторять, что ей девочку пророчили. И цвет чешуи этот. И сама она мягкая, тонкая, не способная защитить от клинка ли, клыков ли. Кисточка растреклятая.

Куда девается хвост?

А в самом деле, куда?

Не важно. Главное, что Кейрен не собирается отступать. Насколько его хватит? Двое, трое… сколько получится.

Шелест. Шорох… не тень на стене – в темноте сложно различить хоть что-то. Смрад, который шибает в нос, вытесняя прочие запахи. И рык удается сдержать с трудом.

Не хищники – падальщики.

Трусливые, но если стаей… ничего, как-нибудь… и этот тоже уходит. Снова время. Снова ожидание и жажда, которая мучит, пожалуй, сильней холода. Кажется, язык присох к нёбу, но Кейрен с раздражением заставляет себя отвлечься.

– Ушли. – Он возвращается на место, обнимает женщину, которая с трудом сдерживает всхлип.

– Я их боюсь… никого не боюсь, даже умереть. А их вот… не знаю почему. – Она говорит так, что слова скорее угадываются, чем слышатся. – И не того, что убьют… а просто…

– Мы выберемся.

– Конечно. – Таннис хочется в это верить. – Выберемся… и ты поймаешь Грента… и того, кто делает бомбы… настоящего, а не… а я пойду на курсы и стану леди. Куплю себе платье… как ты думаешь, мне пойдет платье?

– Думаю, в платье ты будешь обворожительна.

– Благодарю за комплимент, – церемонно ответила Таннис и добавила: – Но платье я все равно себе куплю сама.

– Как скажешь… упрямое создание.

Она зевнула и как-то, расслабившись вдруг, пробормотала:

– Я тебе верю…

Кейрен услышал их издали.

Протяжный назойливый вой сирены, который, отражаясь от каменных стен, дробился. Звук пробирал до костей, и Таннис, вздрогнув, попыталась вскочить.

– Спокойно, – он стиснул ее, – это свои.

– Для кого? – зло поинтересовалась она.

– Для меня. И для тебя. Ты же говорила, что веришь мне. Веришь?

Молчание. И далекий грохот, будто лавина сошла.