Елизавета Дворецкая - Кольцо Фрейи
– Что толку спорить, – сказал Горм. – Пусть пойдут и поищут в постели у Ингер, нет ли там чего лишнего.
Гунхильда первой бросилась к двери, но не успела сделать и двух шагов, как железная рука схватила ее за плечо.
– А ты сиди! – Харальд почти толкнул ее к скамье. – Без тебя обойдутся.
Тюра и Хлода ушли в женский покой и приказали служанкам перерыть лежанку, на которой спали Гунхильда и Ингер. Гунхильда осталась в гриде, рассерженная, обиженная и негодующая. Сильнее всего ее ранило это ожесточение и холод в глазах и словах Харальда. Выходит, он думает, что она могла испортить его сестру зловредной ворожбой! Он, который… А она уже почти поверила, что он ее любит! Невозможно было не верить после той ночи в кургане Фрейра, да и потом она не раз замечала в глазах его, устремленных на нее, тепло и радость, смешанные с затаенной грустью. И вот все это исчезло. Он снова думает, будто она ведьма! Как будто сам не знает, что из-за любви люди совершают поступки, которые остальным кажутся странными, а им самим – единственно верными. А хотя…
Гунхильда невольно выпрямилась на скамье. А что если Харальд подумает, что она и его приворожила к себе? А что если… если и ее саму кто-то приворожил к Харальду, из-за чего она вот уже несколько месяцев не знает покоя!
Пораженная этой мыслью, она смотрела перед собой невидящими глазами и даже не заметила, как женщины вернулись. Вдруг осознав, что вокруг стало очень тихо, она подняла взгляд и увидела Тюру – та смотрела на нее с таким потрясением и ужасом, будто девушка у нее на глазах превратилась в троллиху, поросшую мхом.
– Что такое? – похолодев, спросила Гунхильда.
– Там… – Тюра взглянула на мужа, беспомощно потыкав рукой в сторону двери. – Там… нашли… лежит…
Можно было подумать, что в постели Ингер лежит живой дракон.
– Ну, вы принесли? Покажите! – потребовал Горм.
– Что ты, конунг! – ответила Хлода. – Разве мы посмеем прикоснуться к такой пакости?
– Пойдем посмотрим, – сказал Харальд.
Но сам не сдвинулся с места, а за ним и остальные, пока Гунхильда не поднялась и не шагнула к двери. Она вышла первой, прочие за ней. И вот вся семья Горма и домочадцы, кто мог поместиться, проследовали в женский покой, где умерла Асфрид и откуда исчезла Ингер. Вся постель девушек была перерыта, подушки разбросаны по углам, тюфяк откинут, одеяла слетели на пол.
– Вон она! – Хлода ткнула пальцем во что-то на одеяле с таким видом, будто там была ядовитая змея, к которой не стоит приближаться. – Бера нашла ее и уронила с перепугу.
Служанка рыдала в углу и лихорадочно терла о подол мокрые руки, будто не надеялась стереть с них ядовитые следы злой ворожбы.
В покое было слишком темно, но Горм велел принести факелы. При свете удалось рассмотреть, что это обломок кости, длиной с палец или чуть больше, покрытый множеством темных черточек.
– Это руны! – ахнула Тюра. – В самом деле! И на них что-то темное… должно быть, кровь!
Харальд стоял, стиснув зубы, с напряженным взглядом. С того давнего случая с сестрой Гунн и ведьмой Ульфинной любой намек на злобную ворожбу выводил его из себя настолько, что он терял способность здраво рассуждать. По крайней мере, в первое время.
– Давайте попробуем разобрать, что там начертано, – предложил Горм. – Думаю, нам надо позвать Регнера. Слышал я, что Сигурд Щедрый знает руны чуть ли не лучше всех в Северных Странах. Но…
– Но ему-то и незачем знать, что здесь произошло, – закончил за него Харальд. – Если кто-то узнает, что на Ингер навели чары, это опозорит нас всех, а она никогда не выйдет замуж, даже если удастся придушить того ублюдка…
– Конунг, только не прикасайся! – Тюра схватила мужа за плечо, когда он было нагнулся к косточке. – Вдруг эти чары испортят любого, кто их тронет!
– Хозяйка, ты от страха немного того… переволновалась. – Горм успокаивающе похлопал жену по руке. – Тебе ли не знать, что руны действуют только на того, на кого направлены, а я ведь не молодая девушка на пороге замужества! Ты же не думаешь, что я воспылаю противоестественной страстью к Эймунду, если прикоснусь к этому огрызку!
– Лучше не говори таких ужасов, конунг! Как мы можем знать, на что способны ведьмы!
– А тебя, отец наш, это опозорило бы еще сильнее, чем твою глупую дочь, – бросил Харальд.
Тем не менее трогать косточку руками больше никто не стал: послали в кузню за клещами и ими ухватили жуткую вещь. Кузнечные клещи сами по себе способны отогнать любое зло, и многие ждали, что от их прикосновения вредоносная кость рассыплется в прах, но Горм держал ее осторожно, и она была благополучно доставлена во двор, под яркий солнечный свет.
Заслышав о пугающей находке, сбежались все домочадцы: хирдманы, женщины, челядь. Харальд хмуро велел разогнать всех лишних и закрыть ворота. Гунхильда стояла, едва помня себя, однако замечая, что к ней стараются не подходить ближе, чем на несколько шагов. Неужели все думают, что это сделала она? Только Кнут приблизился и вроде даже сделал попытку взять ее за руку, но глянул на Харальда и замер. Вид у него был расстроенный, лицо омрачилось – будто солнце зашло за тучи.
А Гунхильда едва верила своим глазам: так в постели Ингер и правда был вредоносный амулет? Она негодовала на нелепую выдумку Хлоды, и вот все оказалось правдой! Это поразило Гунхильду не меньше, а то и больше, чем родичей беглянки, хотя она гораздо лучше них знала о растущей с каждым днем привязанности Ингер. Но неужели это и правда была не любовь, а ворожба, приворот! Гунхильде ни разу не приходилось еще сталкиваться с подобным, но обломок кости, покрытый черными линиями, и впрямь выглядел зловеще.
– Посмотрим… – Держа кость кузнечными клещами за кончик, Горм повернул ее к свету.
– Не говори ничего вслух! – поспешно предостерегла Тюра. – Это может повредить всем, кто слышит!
Щурясь, конунг разглядывал кость, поворачивая разными сторонами.
– Как я и думал, – сказал он наконец. – Ничего особенного, хотя и ничего приятного. Здесь трижды повторены три руны волшбы, то есть Турс-руны, всего их получилось девять.
Он поднял глаза на Гунхильду, вслед за ним на нее посмотрели и остальные.
Турс-руны, еще иногда называемые Тролль-рунами – три из двадцати четырех, применяемые для дурной ворожбы: руна Турс-Врата, руна Исс-Лед и руна Эваз-Конь – в честь этого «коня» и воздвигают лошадиный череп на шесте, намереваясь наслать на врага проклятье. В песни о сватовстве Фрейра к Герд, которую исполняли совсем недавно, на празднике Ингве Фрейра, есть строки об этих рунах:
Безумье и муки,
бред и тревога,
отчаянье, боль
пусть возрастают!
Сядь предо мной —
нашлю на тебя
черную похоть
и горе сугубое!
Руны я режу —
Турс и еще три:
Похоть, безумье
и беспокойство…*
И эти слова, недавно заново услышанные, всем мгновенно пришли на память.
– Я здесь ни при чем! – побледнев, тем не менее твердо ответила Гунхильда. – Клянусь Фрейей, никогда в жизни я не делала косточек с Турс-рунами, ни для Ингер, ни для кого другого.
– Конечно, отец, она не могла! – воззвал к Горму расстроенный и тоже побледневший Кнут. – Подумай, какое это ужасное обвинение, тем более для знатной женщины! Такими делами занимаются только какие-нибудь старые ведьмы…
– Каждый может сказать, что он ничего не делал! – вставила Хлода, прячась за плечом Харальда. – Но вот ведь доказательство!
– Разве кто-нибудь видел, как я делала эту кость или подкладывала в постель… в свою собственную постель! – сообразила Гунхильда. – Ведь я тоже спала здесь, разве я стала бы подкладывать Турс-руны себе самой!
– Но ты так же уверена, что этого не делал твой брат? – спросил Горм, выглядевший очень суровым.
– Нет, разумеется! Мой брат – мужчина королевского рода, он не станет заниматься ворожбой, что пристала старым злобным бабам!
– Но кроме тебя и его здесь никому не нужно было, чтобы моя дочь воспылала такой безумной страстью, что решилась бы бежать с ним вопреки рассудку и родовой чести!
– Кто-то решится обвинить меня? – Гунхильда вскинула голову. Пусть она одна здесь, последняя из йотландских Инглингов, а кругом враги, но она скорее умрет, чем уронит родовую честь! После первого потрясения она уже опомнилась и призвала всю свою решимость. – Ты, конунг? – Она прямо взглянула в лицо Горму, и он едва не опустил взгляд перед этими сияющими голубыми глазами. Показалось, перед ним воинственная валькирия и сам небесный огонь пылает в ее волосах. – Только помни, что я – королевского рода! И тот, кто обвинит меня в тяжком преступлении, должен будет пройти испытание вместе со мной, кто бы он ни был!
Повисла тишина. Нести раскаленное железо, опускать руку в кипящий котел или быть брошенным в море со связанными конечностями никто не хотел, но дело было даже не в этом. И перед лицом страшной угрозы, которую несла покрытая царапинами косточка, никто из дома Горма не хотел верить, что это сделала Гунхильда. За прошедшие месяцы все привыкли к ней и уже видели в ней члена своей семьи; это всегда была приветливая, веселая, добрая девушка, и образ ее не вязался с мрачной тенью злобного колдовства.
