Карина Демина - Леди и война. Цветы из пепла
Но в этих нарядах она и вправду на леди не похожа. Долэг и та высказалась…
– Она стала совершенно невозможной. – Тисса накинула на плечи шаль. Конечно, на блузке очень скоро появятся пятна, но шаль прикроет. – Я ей говорю, а она не слушает… Вот что делать?
Но привычные мелкие проблемы, которые прежде, случалось, доводили до исступления невозможностью их решить раз и навсегда, теперь вдруг поблекли.
Какая разница Тиссе, что о ней скажут и уж тем более подумают?
Главное, чтобы Урфин живым остался.
– А с замком мы как-нибудь управимся, верно? – Тисса прижала к себе Шанталь, которая все никак не могла успокоиться. Серебряную пустышку выплевывает. Раскраснелась от натуги. Лишь бы до жара не доплакалась…
Долэг ворвалась в комнату без стука – еще одна дурная привычка из числа многих, появившихся в последние полгода. И Тиссе стыдно признать, но она не справляется с сестрой.
– Мне нужно с ним поговорить. – На Долэг была алая амазонка с укороченным, по новой моде, подолом, который открывал ноги едва ли не до середины голени. Впрочем, Долэг утверждала, что если ноги в сапогах, то ничего страшного.
Все так носят.
Кроме Тиссы, конечно.
– С кем?
Шанталь, прижавшись к груди, замолчала. Только пальчиками крохотными шевелила, то сжимая в кулачок, то разжимая.
– С Урфином. Где он?
Когда все успело измениться? Долэг ведь другой была. А теперь… В руке стек. На голове – шляпка точь-в-точь как у Шарлотты, только с вуалькой, которая крепится сбоку. Тисса и себе такую хотела, с высокой тульей и кокетливо загнутыми полями, но как-то все в очередной раз закрутилось и стало не до нарядов.
– Ушел.
Долэг ведь не нарочно. Она не злая, просто маленькая, а считает себя очень взрослой и умной. Ей скоро двенадцать, всего-то через полгода. И она выйдет замуж за Гавина.
Долэг и в голову не приходит, что ее желание может быть не исполнено. В Ласточкином гнезде, в отличие от замка, ее желания всегда исполнялись. Тиссе хотелось, чтобы сестра была счастлива.
– Куда ушел? – Долэг нахмурилась. – И когда вернется? Мне надо с ним поговорить.
Этот разговор неизбежен, и, пожалуй, Тисса будет рада, если он состоится. Возможно, Урфин сумеет объяснить Долэг, что она ведет себя непозволительно свободно.
Сумеет. Вернется и сумеет. Все уладит, как обычно.
– Хорошо. – Долэг потрогала шляпку, убеждаясь, что та прочно держится благодаря паре дюжин шпилек и новомодному воску, что придавал волосам блеск, а укладке – нерушимую прочность. – Тогда ты скажи Седрику, чтобы нас выпустили.
– Куда?
– Кататься.
И эти прогулки Тисса не одобряла, но терпела, пожалуй, чересчур долго терпела. Ну да, что плохого в том, что девочка немного развеется? Так ей казалось прежде.
– Вот только не начинай опять! – Долэг скрестила руки на груди.
И поза знакомая. Чужая. Слова во многом тоже чужие. И привычки эти… давно было пора вмешаться. А Тисса все откладывала неприятный разговор. Не хотелось сестру ранить. Или Шарлотту, которая ведь не со зла.
– Ты не имеешь права меня удерживать!
– Имею. И буду. Сегодня никто никуда не поедет.
Тисса подозревала, что, даже случись ей приказать открыть ворота, что было бы полнейшим безумием, Седрик не подчинится. Вероятно, он уже отказал и Долэг, и Шарлотте – этот отказ переродится в очередную ссору, которые в последнее время случались все чаще – поэтому Долэг и явилась.
– Сейчас ты отправишься в большой зал и найдешь себе там занятие.
– Какое? – Стек постукивает по голенищу сапога, и этот мерный звук вновь беспокоит Шанталь.
– Любое. – Тисса пытается говорить ровно, но еще немного, и она расплачется. – Шитье. Вышивание. Книгу. Лото… что угодно.
– И сколько мне там сидеть?
– Столько, сколько понадобится.
Возможно, ничего страшного не произойдет, но лучше подготовиться к худшему. В старых легендах темнота рождает чудовищ.
– Долэг, пожалуйста, не спорь со мной. Только не сегодня! Я умоляю.
Потому что у Тиссы почти не осталось сил, а сделать надо многое.
– Пожалуйста, хоть раз сделай так, как я прошу.
– Иначе что?
– Иначе мне придется посадить тебя под замок.
Почему-то вспомнилась та холодная комната в замке, книга, слова которой казались несправедливыми, обидными, замерзшие пальцы и перо, из них выскальзывающее.
Нельзя так поступать с Долэг…
Но если ее не остановить, она навредит себе же. Сделает что-то, о чем будет жалеть, потом, позже, когда убедится, что вовсе не так взросла, как сама себе думает.
– Ты совсем сбрендила. – Долэг смотрела с какой-то жалостью, от которой в горле появился ком. – Правильно Шарлотта говорит, что ты в клушу превратилась.
– В кого?
– В клушу. Только и делаешь, что мечешься, квохчешь… вот Урфин от тебя и сбежал.
Он не сбежал. Ушел. И не по собственному желанию, а потому что должен был.
– А если еще не совсем сбежал, то скоро.
– Ты слишком много общаешься с Шарлоттой.
А Шарлотта слишком много говорит. И раньше болтовня ее казалась Тиссе милой, легкой, а внимание к Долэг – дружеской услугой, потому что у самой Тиссы совершенно не оставалось времени.
Конечно, Долэг не со зла…
– Ну не с тобой же. – Долэг скорчила рожицу. – Тебе же вечно некогда…
Она просто не понимает, что у Тиссы бездна дел. Есть Ласточкино гнездо и люди, в нем обитающие, есть тысяча мелких проблем, которые возникают ежедневно и ежечасно. Есть Шанталь, и ее не оставишь надолго…
…и Урфин вот ушел.
– Это не только Шарлотта. Все так думают.
– Хорошо. – Тисса заставила себя улыбнуться. – Все могут думать, что им заблагорассудится. Лучше, если в большом зале. Передай, что у них есть полчаса.
Долэг выбежала, громко хлопнув дверью.
– Она просто злится, потому что раньше я принадлежала только ей. – Тисса поцеловала дочку в лоб: жара нет. – Твой папа думает иначе. Он сам сказал.
И не только словами.
Слова способны лгать, но разве подделаешь нежность?
Седрика она обнаружила на стене. К слову, небо было ясным, чистым, но… не таким, каким должно было бы. Причем Тисса не могла бы со всей определенностью объяснить, в чем именно заключалось отличие, просто вот не таким, и все тут.
Появлению Тиссы Седрик не слишком обрадовался.
– Вам лучше вернуться в замок. – Он смотрел на море, которое, пусть и по безветренной погоде, но явно собиралось штормить. Потемнело, складками пошло. И пена на камнях не тает… – Полагаю, моя жена опять на меня жаловалась?
Раньше. До той неприятной истории с ее братом… Шарлотта пыталась заступиться за него, просила разрешения вернуться, но Тисса отказала. Может быть, в этом дело?
– Нет. Я просто хотела убедиться, что вы готовы.
Холодно. Ветра нет, но все равно холод жуткий, словно на улице не лето – осень.
Что же такого сотворил ее беспокойный муж? И почему он до сих пор не появился. Двенадцать часов? Да за это время Тисса действительно с ума сойдет.
– Готовы. Смотрите. – Седрик указал на стену.
Факелы! Как только Тисса внимания не обратила, наверное, потому что день и огонь не виден. Но это – хорошая мысль. Надо приказать, чтобы в Ласточкином гнезде зажгли свечи.
И попросить замок закрыть окна ставнями.
На всякий случай.
– На стене есть запасы. И костры готовы вспыхнуть, как только… – Седрик поежился, ему тоже было неуютно. – Наступит ночь. Возвращайтесь, леди.
– Я думаю, что женщин и детей имеет смысл собрать в парадном зале. Просто на всякий случай…
Седрик всегда внимательно относился к ее пожеланиям. И сейчас кивнул, что придало Тиссе смелости.
– И если вдруг кому-то понадобится отлучиться, то лучше, если его… ее будут сопровождать. И сам вид людей с оружием подействует успокаивающе.
– Конечно. Буду рад помочь вам. – Седрик взял факел. – Идемте, леди.
– Но мне еще надо проверить…
– Вам надо в ближайшее время оказаться в безопасном месте. И полагаю, что ваш вид подействует на дам куда более успокаивающе, нежели вся охрана вместе взятая.
Но есть ведь конюшни, и амбары, и кузницы… кухня… нижние помещения, где тоже работают люди, которые совсем не готовы к наступлению ночи посреди дня.
– Поверьте, я прослежу за порядком.
Поверила. А Ласточкино гнездо, не дожидаясь просьбы, закрывало окна тяжелыми ставнями. И Шанталь опять раскричалась.
– Скоро все закончится. – Тисса старалась говорить ровно, но голос дрожал. – Уже совсем скоро…
Часов десять. Это ведь немного, особенно, если занять себя делом. Не так-то просто уговорить две дюжины леди собраться вместе, причем с камеристками, горничными, детьми, нянями и гувернантками.
Еще сложнее объяснить, почему двери Ласточкина гнезда вдруг оказались заперты, как и окна. Зачем устраивать ночь, когда на улице день? И что за радость сидеть при свечах…
Но неужели никто не слышит? Там, снаружи, происходит что-то неладное.
Или все-таки… смех смолкает. И разговоры тоже. Дети плачут. Или прячутся за широкие юбки гувернанток, а те вдруг начинают озираться. И тени в углах зала оживают. Нет сквозняка, но штандарты шевелятся. И холодно. Как же холодно!
