Карина Демина - Леди и война. Цветы из пепла
Мне не жаль Хаот. Я просто темноты боюсь.
Впрочем, мое чудовище меня защищает…
Неудобно идти по лесу в чужих сапогах, которые при каждом шаге норовят слететь с ноги. И веревка, которой сапоги обмотаны, была слабым спасением. Меррон то поскальзывалась, то проваливалась, то цеплялась носком за корень и тогда, удерживаясь от падения, хваталась за ветки.
Ветки попадались большей частью колючие.
Но, пожалуй, хуже всего – комары…
Нет, куртка Терлака, как и сапоги, несколько великоватая, служила какой-никакой защитой от гнуса, чего нельзя было сказать о шелковых шароварах, сейчас больше похожих на драную тряпку.
– И не говори мне, что я сама виновата. – Меррон чувствовала, что если замолчит, точно задохнется от злости. – Конечно, можно было стянуть и штаны, ему-то все равно… но ты же их в крови изгваздал! И не только в крови, кровь я бы как-нибудь еще пережила…
…она пришла в себя на той же поляне оттого, что кто-то настойчиво пытался запихнуть ее левую ногу в сапог. Правая уже была обута. А голова лежала на чем-то мягком, с премерзким, но знакомым запахом. Меррон голову повернула, убедившись, что правильно запах истолковала.
Трупы в принципе пахнут не слишком приятно, а уж те, которым внутренности разворотило, и вовсе омерзительны. Над рваной раной вились мухи, их гудение как-то очень хорошо вписывалось в картину безумия Меррон.
Несколько секунд она просто лежала, вяло раздумывая, что ситуация подходит еще для одного обморока. Тварь, натянув таки сапог, оставила ногу Меррон в покое и села рядышком. На корточки. Руки в подмышки сунула. Раскачивается и посвистывает. Мух иногда отгоняет… заботливая.
– Все равно ведь сожрешь, – сказала Меррон и села, ощупывая затылок. Слипшиеся от чужой крови волосы, сосновые иглы, старые листья…
Тварь качнулась и, сунув руку за пазуху, вытащила письмо.
Меррон письмо взяла. Прочитала дважды. Потом еще дважды, пытаясь уложить в голове написанное. И еще раз перечитала.
– В добром здравии, значит… – Пожалуй, происходившее с ней было безумно даже для безумия. – Защитишь… препроводишь… намерения чистые…
Тварь кивнула.
И Меррон рассмеялась, она хохотала долго, до слез, икоты и дерущего горло кашля, понимая, что надо успокоиться, но не находя в себе сил.
– Ты… ты не обижайся… просто… просто все вот… глупо… дико… я устала от всего этого. Не хочу больше. Ни бегать. Ни воевать. Ни прятаться. Ни ждать, когда меня в очередной раз убивать станут. Ничего не хочу…
Тварь слушала, облизывая когти длинным языком.
– Давай ты меня проводишь к какой-нибудь деревеньке? И там я сама уже… захочет найти – найдет. А не захочет, то и ладно.
Но у твари имелось собственное мнение. Карто знал, куда надо идти, и шел, подталкивая Меррон в нужном направлении, высвистывая, перебегая дорогу, стоило ей сделать шаг в сторону. Когда же она просто отказалась идти, карто сел рядом.
Ждать он умел.
И охотиться. Исчезал – ненадолго, Меррон быстро поняла, что сбежать от этакого сопровождения не выйдет, – и возвращался с зайцем в зубах. Или с лисой. Однажды ежиков приволок…
Ежиков Меррон есть отказалась.
– Люди вообще не едят сырого мяса…
…разводить огонь получалось через раз.
– …а я варенья хочу… крыжовникового. Или крыжовенного. Не знаю, как оно правильно называется. С грецкими орехами. Тетя варила…
Лошадь сбежала. А среди тюков, оставленных на поляне, не нашлось ничего полезного. Столовое серебро, умопомрачительной красоты кофейный сервиз, из дюжины предметов которого уцелела лишь половина. Чьи-то – Меррон предпочла не задумываться, чьи именно, – украшения. Зеркальца. Десяток шкатулок и почти новый корсет. Фляга, в которой, судя по запаху, некогда был коньяк.
Флягу Меррон взяла. И Терлаковы сапоги. Еще куртку. Веревки, перетянувшие тюки. Нож и пару полос ткани, которыми она обвязала ноги. Но все равно стерла в первый же день. Ткань была жесткой, а мох, который Меррон напихала в сапоги, сбивался в комки. К вечеру ноги опухали, к утру боль проходила, но ненадолго – час-другой, и возвращалась с новой силой. А карто не позволял остановиться.
Нет, он вовсе неплохой. Жуткий, конечно, но Меррон и большей жути повидать случалось. И вообще на муженька ее похож. Молчит. Прет куда-то с остервенелым упорством. И бесполезно спрашивать, куда и зачем… зато слушает внимательно.
Заботится.
– …и меня заставляла. Ты не представляешь, какое это мучение. Вот смотри, собирают ведра два крыжовника. Главное, успеть снять ягоду, когда она уже созрела, но как бы не совсем, иначе лопаться будет. И эти два ведра перебираешь…
От комаров и мошек лицо распухло, шея и руки постоянно зудели. Меррон натиралась и молодой хвоей, и листьями багульника, но ее все равно грызли.
– …хвостики удаляешь, а потом так аккуратненько, специальным ножичком выковыриваешь косточки из ягод, так, чтобы шкурку не повредить. И в каждую ягоду – кусок грецкого ореха. Я ненавидела эту работу! Вот наверное, сильнее, чем любую другую… серебро начищать и то не так муторно.
А лес все не заканчивался…
– …но варенье получалось великолепное. Я обязательно посажу возле дома кусты крыжовника. Ради этого варенья… выберусь и посажу. И еще розы. Красные. Белые тоже, такие, которые мелкие. Хотя что ты в розах понимаешь?
Нога провалилась во влажный мох, и Меррон, вытащив ее, а потом сапог, села.
– Извини, я дальше не могу. Я устала. Я ведь просто человек, и… и мне надо отдохнуть. Сегодня. А завтра дальше пойдем.
Силы закончились как-то сразу и вдруг. Даже перебираться на сухое место желания не было. Карто звал. Скулил. Бегал от полянки к Меррон, махал руками, но ей было все равно.
Пусть уйдет.
Все пусть уйдут. Она не стала отбиваться, даже когда карто взвалил ее на спину и сам переволок к костру. Он уложил Меррон на кучу прелой листвы, стянул сапоги и размотал грязные повязки.
– Мерзкое зрелище… наверное, лучше вообще босиком. Но я ж с моим везением на втором шаге уже или ногу пропорю, или на гадюку наступлю. Или и то, и другое сразу.
Карто свистнул, видимо, соглашался. Он уходил и возвращался с охапками листьев, высыпая их на Меррон. И гора над ней росла, но как ни странно, внутри было тепло и уютно. Меррон лежала и думала, что надо бы встать.
Не сейчас, конечно, а вообще… потом… завтра. Иначе смерть. Нельзя поддаваться слабости. И вообще все не так уж плохо. Подумаешь, ноги сбила. Заживут. И зуд от комариных укусов пройдет. Но в остальном-то она цела. И на свободе.
Надо радоваться.
Но не получалось, словно она незаметно для себя самой преодолела некий внутренний предел.
Ничего. Вечер уже… завтра станет легче.
И карто притащил толстую рыбину, которую вскрыл когтями, почистил кое-как и даже, нанизав на ольховые прутья, опалил над костром. Его он разложил сноровисто, и выходит, что зря Меррон в предыдущие дни мучилась.
– Спасибо. – Меррон заставила себя сесть, потому что каждая минута отдыха лишь увеличивала накопившуюся усталость. – Извини, что я тебя тварью обзываю… надо тебе имя дать. Ты как, не против?
Карто свистнул, надо полагать, одобрил идею. Сам он засовывал в рот куски сырой рыбы, потроха и даже голову сгрыз с немалым аппетитом.
– Правда, с именами у меня плохо получается. Мне тетя котенка как-то подарила, давно, когда… я только к ней жить приехала и вообще плохо все помню, то есть про все, кроме котенка. Он черненький был с белыми носочками и пятном на лбу. Я его так и звала – котенок. А тетя сказала, что надо имя. Черныш… его потом соседская собака разорвала… невезучий, как я прямо.
Когда говоришь, становится легче.
И что за беда, если слушатель специфический, главное, внимательный. И не перебивает.
– Я и вправду с детства самого… не одно, так другое.
Надо есть, пусть и не хочется. Меррон ведь знает, что такое истощение. Рыба костистая, с привкусом тины, но это уже не важно.
– Будешь Чернышом?
Будет. И вправду темный, не по масти, но от грязи, которая налипла на кожу.
– Тогда хорошо. Я немного посплю, ладно? А завтра мы дальше пойдем. Обещаю… только сапоги эти я не надену.
Ночь длилась и длилась. Меррон не могла заснуть, но когда наступило утро, она поняла, что и проснуться не в состоянии. Она застряла где-то на границе. И теперь каждое движение давалось мучительно, не из-за боли, но из-за загустевшего тяжелого мира.
– Главное, не сдаваться… здесь хорошо, но если останусь – сдохну. А жизнь по-своему неплохая штука. Надо думать о чем-нибудь хорошем. О варенье, например. Или о тапочках. Дома у меня были совершенно чудесные войлочные тапочки…
Сапоги Меррон оставила в куче листвы.
Она сняла куртку Терлака, пожалев, что все-таки побрезговала его штанами, и отрезала рукава.
– Оно, конечно, от змей не спасет, но идти будет легче. И мягче. А вообще полезно под ноги смотреть. Здесь мы веревкой перехватим, чтоб пальцы не вываливались…
