Светлана Гамаюнова - Сказки Гамаюн
Я посмотрел на собирателя грехов: молодой, симпатичный, за неделю хорошо отъелся, быстро восстанавливался после прошлого. Он нежно гладил Есению по волосам, и совершенно счастливая улыбка делала его еще моложе. А идея-то у меня есть, только вот как проверить?
– Себастьян, скажи, а у меня много грехов?
Собиратель внимательно посмотрел на меня.
– Да грехов-то у тебя почти нет. Так, ерунда, типа пирожка, с кухни украденного.
– Может, пороки, страхи? Ты страхи тоже видишь?
– Если мешают предназначению, то вижу.
– А какой мой главный страх?
– Страх ответственности, страх править страной. Сам знаешь, боязнь ответственности для короля уже не просто страх, а порок, и я вижу его в тебе. Не такой уж большой, но в наличии.
– А как он выглядит?
– Вижу парня, похожего на тебя, который трусовато прячет голову под подушку, а корону засовывает под кровать. Смешно, да, но я так вижу.
– Есения, а ты это видишь?
– Странно, но вижу, что он описал: тебя испуганного, и подушку, и корону. А появилось видение, когда он как-то по-особенному на тебя глянул, как будто другими глазами. Только видение это странное, существует в момент, когда к Себастьяну прижимаюсь и слышу стук его сердца, а как отстраняюсь – не вижу.
– Нарисовать сможешь?
– Смогу.
– Рисуй быстро, пока не забыла.
Есения стала рисовать.
– Карен, ты что удумал? – озабоченно спросил собиратель.
– Понимаешь, то, что она рисует, а потом бросает в огонь со словами «пусть сгорит», исчезает. Сейчас на мне поэкспериментируем, с чашками эксперимент уже провели.
– Ты что, серьезно? А если ты пропадешь?
– Ну ты же сам сказал, что можешь отделять человека от греха, на картинку сейчас посмотришь – увидишь, что там изображено будет – я или мой порок.
Есения нарисовала рисунок довольно быстро, таким трусом я себя еще не видел. Хорош гусь, будущий правитель. С таким действительно не грех и расстаться.
– Ну что, похоже? Я это изображен или мой порок?
– Нет, Карен, точно порок. И если ты его осознаешь и жить с ним не хочешь, я его заберу. Но как, Есения, ты это могла увидеть?
– Я же уже сказала: когда ты меня к себе прижимаешь, я вижу, а уж нарисовать – это, видать, и есть мое предназначение.
– Пробуем, – резко сказал я, хотя волна страха подкатила под горло. Вдруг сейчас и меня, как чашки, не станет?
Есения и Себастьян задумчиво смотрели на меня.
– Неужели это возможно? – только и сказали они почти хором. – Ты ради нас готов рискнуть?
Есения подошла к камину, бросила рисунок, и сказала:
– Пусть горит.
Бумага вспыхнула, а у меня из сердца как будто что-то ненужное вырвалось, и стало легче дышать. Бумага прогорела, а я стоял живой и улыбался.
– Себастьян, что ты видишь во мне? Скажи, оно пропало?
– Да. Невероятно! Вот он выход!
Он подхватил Есению на руки и стал кружить её по комнате.
– Счастье, счастье, я могу жить, я могу жить, как человек. Ты моё чудо, моя награда, моё счастье. Ты согласна быть со мной? У меня сейчас нет кольца, чтобы заключить помолвку, я не могу обещать легкую жизнь, но теперь всё будет иначе. Если ты будешь со мной, если всё так, мы сможем жить как люди. Надо будет ездить, но не одному, можно жить, не шарахаясь от людей, не ночевать в самом недоступном для людей месте. Я смогу после работы общаться с людьми. И я смогу обнимать живого человека, не просто человека, мою девочку, мою любовь. Единственную!
Есения смеялась. Слезы катились по щекам. Как хорошо, что они встретились, эти двое, предназначенные друг для друга. Даже завидно. Тоже хочу счастья и, конечно, любви. Только вот я её еще не встретил – и тут вспомнил о Лотте. Как она там, спит или опять смотрит в потолок?
– Я пошел, проведаю Лотту, а вам есть о чем поговорить, – и вышел из гостиной.
На душе было так легко. Благодаря этим двум людям страх, с детского возраста терзавший душу, ушел, пропал. Ответственность за королевство, за будущее правление осталась, а страх пропал. Здорово.
Лотта не спала. Она лежала, свернувшись калачиком, и больше не плакала. Лучше бы она плакала. Потерянность и непонимание, зачем она в мире, который окружает ее, усилились. Ей было плохо, очень плохо.
– Лотта, милая, ты хочешь чего-нибудь, может, яблочко съешь? Не смотри на меня так. Ты нам так дорога, так важна.
Для меня это были не слова. Она мне действительно стала невероятно дорога. Я не мыслил себе, что её может не стать в моей жизни и не стать вообще.
– Лотта, у нас хорошие новости, – и стал рассказывать ей про Предназначенную и Собирателя грехов, как у них все хорошо.
– Не бойся, Лотта, мы что-нибудь придумаем, и ты выздоровеешь.
Я прижал её к себе, Маленькая, исхудала за это время, не ест ведь ничего. Она вся дрожала.
– Лотта, тебе холодно.
Она покачала головой.
– Страшно?
Наконец-то заговорила.
– Мне очень страшно, Хи. Я, наверно, умру. Зачем я тут? Все бессмысленно. Вы живые, а я нет. Нет смысла держаться за эту жизнь, я здесь чужая, ненужная.
– Неправда, Лотта, ты нужная и не чужая, дорогая. И мне, и Ха, и Ветру, я говорил тебе уже об этом. Не думай о смерти. Один мудрец говорил: «Как мы можем знать, что такое смерть, когда не знаем ещё, что такое жизнь». Ты ещё не знаешь жизнь, ты мало прожила. Она интересная, жизнь.
Я прижал её сильней, лег рядом, положил её голову себе на плечо.
– Лежи. Я рассказывал тебе, как хорошо все решается у наших друзей, и у тебя будет. Всё будет. Только не дрожи так. Верь.
– Не верю. Все ушло, впереди нет ничего. Если в жизни нет смысла, зачем жизнь?
– Лотта, тебя ждет дорога, придет весна, мы опять пустимся в путешествие. А хочешь, останься с Лаки, он хороший. Правда, я сердился на него, думал, он ветреный, а он хороший, заботится о тебе. Хочешь, будешь летать по всему миру с ним, а хочешь – пойдем дальше с нами. Мы придумаем, как тебе помочь. Вот увидишь.
– Знаешь, Хи, мне сейчас приснился сон. Единственный не страшный сон за последние дни. Я видела птицу – большую, с разноцветным оперением, и у неё человеческая голова, лицо прекрасное, и она пела. Потом посмотрела на меня и заговорила. Странный стих, я запомнила:
«Душа как выжженная пустошь,
Ничто на ней не прорастёт.
Ты не мертва и не воскресла,
Моя слеза тебя спасёт».
– Не знаю. Прилетит Лаки, поговорим. Чайку горяченького хочешь? Нет. Поспишь ещё немного?
И она задремала. Устал. Не знаю, что делать. Ха не советчик сейчас, такое впечатление, что не понимает всей серьезности ситуации. Нужно ждать Ветра. Единственный, с кем можно поговорить, да ещё Сказитель. Он мудрый человек, но известие о сыне и то, что он так виноват перед его матерью, просто выбило его из равновесия. Всегда спокойный и чуть насмешливый, он сильно изменился. Он то писал что-то судорожно, то сидел и смотрел в окно, будто собираясь бежать вперед к своим сейчас и босиком, то хмурился и что-то обдумывал. С этими мыслями я заснул, обнимая Лотту.
Утром пришел Ха. Удивился, увидев, где я сплю, разбудил меня и велел пойти отдыхать.
Михел
Вот, разбудил братца, пусть отдохнёт, побуду немного с Лоттой. Хи и Ветер всё время ей занимаются, но не знают, что делать. И я не знаю, что делать.
Лотта стонала во сне, вскрикивала, тревожно что-то бормотала.
Как она измучилась. И молчит, а так хочется с ней поговорить. Расскажу ей, как вокруг хорошо, пусть о хорошем думает.
– Лотта, это я, Ха. Ты уже открыла глаза? Сейчас утро, а ты помнишь, я всегда говорил: «А что хорошего ждет нас сегодня?», и опять скажу. Мы с Чеславом ходим в лес, охотимся, как ты учила. У Чеслава получается лучше, чем у меня, ты же знаешь, я всё по сторонам глазею, отвлекаюсь. В лесу столько снега намело, далеко не уйдешь, но мы на снегоступах ходим. Удобно. Волки сейчас близко к приюту подходят, но нас не трогают. Кабаны тоже совсем рядом стали появляться. Хочется с тобой в лес пойти. Там сейчас удивительно красиво. Снег лежит шапками, ели как невесты, схватишь её за лапку – и весь в снегу с головы до ног. На рябине снегири сидят, ягоды красные и грудки у снегирей красные, может, не такие яркие, но смотрится здорово. Ты знаешь, как я люблю на это всё смотреть. Лотта, ты слушаешь меня? Не смотри так жалостно. Я так жалею, что не могу рисовать. Хочется эту красоту всю на память оставить, людям показывать. Я бы тебе эти увиденные кусочки сейчас принес, ты бы любовалась, мысли плохие оставила. Может, встанешь, выйдем на улицу, сегодня солнышко, мороз сильный. Не можешь? Сил нет? Я тебя сейчас заверну в одеяло и на минутку вынесу во двор. Не хочешь? Не бойся, я не уроню тебя.
Я схватил её невесомое тельце и вынес за двери. Снег искрился и хрустел под ногами. Небо ярко-синее, морозное, деревья в снегу.
– Правда, красиво? Тебя не радует? Удивительно. Хочешь домой? Странно. Ну посмотри, как красиво. Почему ты закрываешь глаза, Лотта? Устала? Всё, несу назад.
Я отнёс и положил её в кровать. Жалко её, и странно, что она не чувствует, как чудесно вокруг. А я так мечтаю, чтобы все это почувствовали. Увидели. Как было бы здорово оставить в памяти кусочки этого дня. Плохо, что это невозможно. Какие холодные у Лотты руки, и согреть не получается. И непонятно, о чём она думает. Меня не слушает, ей не интересно то, что я ей рассказываю, а раньше слушала с удовольствием. Что делать, буду просто сидеть, думать о хорошем.
