Елизавета Дворецкая - Сокол Ясный
Тем не менее пояс подтверждал, что все случившееся в ту дивную ночь ей не приснилось. Она понимала, что ее испытания были совсем не такими, как у сестер, и уклонялась от разговоров о походе в лес.
Проходили дни, лесная зелень распускалась в полную силу, где-то стучали топоры, подсекавшие деревья для сожжения в будущем году, где-то зажигали высохшую за год чищенину, над весями плыл густой дым. Пахали прошлогодние палы, разрыхляя землю, чтобы посеять просо, ямень, лен – по второму году земля давала урожай в десятки раз меньше, но работа еще себя оправдывала. В теплую золу свежих палов тоже бросали семена, и вот уже зеленели везде всходы, скрыв под собой уцелевшие головешки. Становилось все теплее, приближался месяц Хорт и следующий велик-день Ярилы – Ярила Сильный.
В этот день девушки-невесты всех невдалеке живущих родов снова собрались к Овсеневой горе, в березовую рощу. Все были нарядны, несли корзины и короба с угощением, в основном яичницей в горшочках и вареными яйцами. На опушке их уже ждала Угляна. В честь праздника она тоже слегка нарядилась, повязала на повой дорогой синий платок – как пристало вдове, тем более волхвите. Девушки поклонились ей, и она повела их в глубь рощи, где выбрала подходящую поляну. Там на траве уже лежали ворохом новые поневы: на красном поле белые и черные нити образовывали клетку. Поневы Угляне с утра приносили на опушку матери новоявленных невест, и эти последние бросали жадные взгляды на новую одежду: в этих поневах им предстоит встречать женихов, потом ехать в дом мужа и сидеть за свадебным столом, в них ходить первую половину жизни, пока не подрастут дети, пока дочери сами не выйдут замуж – тогда красная понева сменится на черную в знак того, что женщина «отсеялась» и уже собрала свой урожай.
Дочери каждого из родов носили одинаковые пояса – чтобы будущим женихам сразу было видно, где чьи девки, к которым присматриваться, а которых и не трогать. Только пояс Младины был ни на чей другой не похож, и ее это смущало. Будто в своем роду чужая! Но здесь же присутствовала Угляна, которая ей его повязала, и своим замкнутым видом отметала возможность спрашивать, почему так.
Сначала девушки разошлись по роще: каждая выбрала себе «в сестры» молодую березку, которая ей особенно нравилась, и принялась угощать ее крашеными яйцами, украшать цветочными венками, перевязала нарочно для этого сотканным пояском – узкой красной девичьей опояской. Теперь березка стала как бы названной сестрой живой девушки и позволила взамен сломать несколько своих веток. Из этих веток девушки свили венки и принесли их к Угляне и Леле-Веснояре, ждавших под самой большой и красивой березой. Там каждая повесила свой венок на ветку, поклонилась, тоже поднесла пару красных и желтых яичек или крошечных ради весенней бедности пирожков.
Береза моя, березонька,
Береза моя белая,
Береза кудрявая,
Стоишь ты, березонька,
Посреди рощицы.
На тебе, березонька,
Листики зеленые,
Под тобой, березонька,
Трава шелковая,
Близ тебя, березонька,
Красны девушки
Песни поют,
Венки плетут,
Тебе честь воздают,
– пели они, прохаживаясь кругом дерева и приплясывая.
Из ветвей самой березы тоже свили венок, не отламывая их. Потом началось самое веселое. Домашка и Ледана из Домобожичей, две самые старшие из незамужних девиц округи, встали под березой, и к ним стали по одной подходить младшие, те, кто недавно «сходил в лес» и вернулся с новым поясом. При помощи старших подруг новоявленная невеста забиралась на березу и вставала, придерживаясь за ствол, на толстую ветку, так что ее ноги приходились примерно на уровень плеч стоявших внизу. А Угляна и две ее помощницы держали расправленную поневу – три широких полосы толстой тканины, нанизанных на гашник. Ее держали так, что она образовывала кольцо – как ее и предстоит носить. Потом начинались уговоры:
– Душенька-девица, милая сестрица, Младина свет Путимовна, прыгни, прыгни! Вскочив в поневу, вскочи!
– Не хочу! – вопила Младина, которую по указанию Угляны пустили лезть на березу первой. – Не хочу и не буду прыгать!
– Прыгни, прыгни! Мы тебе орешков дадим!
– Ягодок сладких!
– Блинов масленых!
– Ну ладно! А-а-а!
И с громким воплем девушка прыгала, стараясь попасть ногами в расправленную поневу. Иная валилась, задев стоявших внизу, все с криками и хохотом падали на траву и не сразу могли подняться, разобрать, где чьи руки-ноги. Наконец все вставали, девушка надевала поневу как следует, Угляна затягивала гашник вокруг ее стана, и гордая девица шла по кругу, целуясь со всеми, кто уже был облачен в одежду взрослой женщины – таким образом совершался переход из девчонок в невесты. Залезая на березу, она будто поднималась в Навь по стволу мирового дерева, чтобы вновь сойти с него перерожденной. Потом на березу лезла следующая из еще не одетых, превращаясь в русалку, чистый дух без человеческой одежды, в одной белой сорочке, и все повторялось. Но суровый по своему значению обряд шел весело: над поляной стоял смех, крики, вопли, когда кто-то не мог сразу взмоститься на нужную ветку, приходилось подсаживать еще раз. Визжали и хохотали молоденькие девчонки-недоросточки, толпившиеся на опушке, поодаль: им еще не пришла пора «лезть на березу», они пока носили только беленые рубашки с простыми поясками и издалека смотрели на обряд и чествование своих старших сестер.
Когда наконец все будущие невесты облачились в поневы и встали в круг, горделиво поглядывая друг на друга, под деревом осталась одна Веснояра. На голове ее был огромный венок из зелени, цветов и березовых ветвей, целая гора почти таких же березовых венков, только поменьше, лежала возле нее на траве.
Я в веночке, я в зеленом,
Ходила, гуляла,
– запела Веснояра, и прочие девушки двинулись вокруг нее и дерева, взявшись за руки.
Эй, Лели-Лели, ходила гуляла! —
подхватили они за ней.
Мой веночек, мой зеленой,
Веночек, веночек, аленький цветочек.
Да кому я свой веночек,
Да кому я свой зеленой подарити?
Эй, Лели-Лели, подарити?
Подарю я свой веночек,
Подарю я свой зеленой
Красной девушке на головушку,
Младине свет Путимовне!
И опять Младина первой вышла в круг и получила венок из рук той, что сейчас воплощала саму богиню Лелю. Стоя по разные стороны зеленого венка среди березовых ветвей, Веснояра и Младина потянулись друг к другу, чтобы поцеловаться и тем закрепить вновь возникшее посестримство между земной девушкой и богиней Лелей. Но им едва удалось это сделать: Младина ясно видела, как венок качнулся, будто его толкнула невидимая рука, и ветка хлопнула Веснояру по лицу! Та вздрогнула и в изумлении уставилась на Младину; на щеке сежанской Лели краснел след от удара. Столь же изумленное лицо младшей сестры убедило ее, что та здесь ни при чем, да и как бы девчонка посмела ударить ту, что сейчас воплощала богиню!
Ой, Лели-Лели, у нас новая сестра!
Да Младина свет Путимовна!
Круг двигался дальше, Веснояра раздавала венки всем по очереди. От движения круга, от многократного пения одних и тех же строк кружилась голова, перед глазами плыло бело-зеленое марево, и уже казалось, что березы вокруг поляны тоже водят хоровод, тоже кланяются самой старшей, что была наряжена, тоже поют…
А Младина все оглядывалась на ходу; свисающие на глаза березовые листья мешали смотреть, перед взором мельтешело, и ей все упорнее мерещилось, будто на поляне идет еще один круг – из белоствольных берез или из неведомых дев, одетых в белые невышитые рубахи, без поясов, с распущенными волосами до самой травы… Те тоже пели прекрасными голосами, похожими на журчанье прозрачного ручья под яркими лучами, их белые лица скользили, как солнечные блики на зеленой траве. Их круг шел то возле самой березы, то за спинами сежанских дев, то поперек – белые фигуры проходили сквозь цепь сомкнутых девичьих рук, никто ничего не замечал. Это были вилы, иначе русалки – дочери Дажьбога, приносящие влагу на поля; те самые женские сущности трав, деревьев, земли, что позволяют всему этому цвести и давать плоды.
А стоило Младине бросить взгляд вперед, где стояла ее старшая сестра, как она видела не украшенную венками и рушниками березу, а женскую фигуру, тоже в белой рубахе, с широко раскинутыми руками, на одну из которых они недавно все по очереди лазили, с распущенными волосами, что кудрявились зеленой листвой, с улыбающимся лицом, сияющим, будто солнце… Но туда Младине смотреть было очень тяжело: лик солнечной женщины слепил ее, вызывал почему-то досаду, неприязнь, обиду… Само это сияние толкало ее прочь от березы, так что она уже нарочно старалась завесить глаза листвой венка и не смотреть… ни в коем случае нельзя встречаться взглядом с той, что в березе, иначе она узнает… Что «узнает», чего солнечной женщине нельзя знать, Младина не понимала сама, но с трудом сдерживала желание вырвать руки из ладоней подруг и убежать, спрятаться от этого сияния где-нибудь за кустами…
