Svetlana Gamayunova - Птицедева
Потом были нечастые прогулки вечером, когда мы сидели в заснеженном лесу на дереве, целовались и болтали о планах, об учебе, о разной ерунде, прижимаясь друг к другу, стараясь быть как можно ближе.
Помню, как мне объяснялись в любви.
– Ты такая необыкновенная, ты мне нравишься, королева Ника, очень нравишься. Удивительно, тебя назвали Никой, как богиню победы, и ты побеждаешь, рядом с тобой солнечно.
– В общем-то меня мама назвала Вероникой, наверно, имея в виду больше веру в победу, и это процесс, а не финал. Папа в зависимости от настроения зовет меня Вера или Веро.
– Нет, не вера в победу, а победа, так я чувствую, – он засмеялся и опять поцеловал.– Никогда не думал, что ты обратишь на меня внимание. Ты мне нравилась с самого начала, как я пришел в вашу школу. До сих пор не могу поверить, что рядом со мной такая девушка.
– Не придумывай.
– Нет. Ты – необыкновенная. Ты чемпионка, ты такая удивительная, казалась мне раньше недосягаемой. Такие не ходят по земле.
И мы засмеялись.
– А прыгают на катке, – добавила я.
А я тоже не могла поверить в то, что самый красивый и умный мальчик в классе хочет встречаться со мной. Подруги завидовали и говорили:
– Вы удивительно здорово смотритесь вместе.
Я слушала и не верила в свое счастье, вернее, наше. Оно было такое невероятное.
Потом весна, и одних поцелуев с каждым разом становилось все меньше, так хотелось того, запретного. Хотелось, чтобы губы касались не только лица и шеи, чтобы руки касались тела, а не одежды. В общем, понятно – мы и май, зеленая трава и такое счастье обладания друг другом, и его, этого счастья, с каждым разом хотелось все больше и больше.
В угаре любви пронеслись экзамены и выпускной, вопрос с институтом физкультуры в столице отпал сам собой, хотя меня там все ждали с распростертыми объятьями – мои результаты в катании очень улучшались. Если раньше мне было не так уж важно место, вошла в десятку лучших – и ладно, то теперь мне действительно хотелось быть лучшей ради Лешки, он ведь так гордился мной. Я старалась. А вот в столицу уехать уже не хотела. Как я без Лешки и он без меня? Решила, что буду поступать дома, тоже неплохо.
Понимание невероятности ситуации произошло после выпускного, когда произошла задержка. Приговор как расстрел.
– Девочка, у тебя беременность пять недель. Советую не делать глупостей, – говорила врач, – не ты первая такая, родишь.
Я не плакала тогда. Просто то, к чему я так долго шла, что было таким ясным и незыблемым – каток, спорт, тренировки, мое многолетнее существование в фигурном катании– вдруг в одночасье рухнуло. Лешка, как это ни странно, даже не сильно огорчился – думаю, не понял.
– Ты знаешь, поступай со мной, буду помогать, и будем вместе и учиться, и жить, а то там физкультурники будут на тебя пялиться, крутиться, а я ревную. Поженимся, будем вместе всю жизнь, как папа с мамой, как бабушка с дедушкой. Правда, все не так ужасно. А потом ты можешь опять кататься.
Поженились.
Как я училась во втором семестре – не помню, академку взять было нельзя, не проучившись хотя бы один курс. Но с учебой решилось, а вот с рождением сына я оказалась у корыта и утюга, а Лешка как был в институте, так и остался. Сейчас понимаю, не надо правильных слов – молодые, не готовые к семье, не выдержали сложности жизни и тому подобные оправдания. Да, ему хотелось веселья, а не пеленок; песен и вечеринок, а не бессонных ночей, ему было тяжело. Нам по восемнадцать лет, какие дети? Он старался, особенно вначале. Со второго курса ушла в академку, моя жизнь оказалась привязанной к дому полностью, и мы теперь жили в разных вселенных, которые вечером пересекались. Из богини и чемпионки я превратилась в домохозяйку. Он все позднее приходил домой. Часто заходил по делам в общагу и приходил, с удовольствием рассказывая о спорах об искусстве и новых направлениях в архитектуре, потом стал проситься на вечеринки с друзьями. Богиня Ника ушла в прошлое. Нет, он любил меня, еще любил. А потом у сына был грипп, осложнение и в результате ложный круп, скорая помощь, сначала только клиническая смерть и реанимация. Я помню себя стоящей возле отделения и врача, который вышел и сказал:
– Мы боремся, но не знаем, что получится, мозг затронут.
Потом похороны, и я одна, совершенно одна. Никого – ни мужа, ни сына, ни мамы, ни друзей. Вернее, внутри одна, вокруг-то толпились. Воистину одиночное катание. Так и видела себя на катке, танец себе поставила – умирающий лебедь, красивая такая, душевная программа.
Не знаю, кто виноват, но я не могла больше жить с Лешкой. Он продолжал учиться, как и раньше, а я не могла. Та, былая королева и чемпионка, ушла вместе с сыном.
Когда я сказала: «Мы должны расстаться», – очень удивился.
– Ник, нам только восемнадцать. Все впереди, через некоторое время будет легче, все пройдет, ты опять научишься радоваться жизни и будешь той королевой, в которую я влюбился, обязательно будешь.
– Леш, больше нет королевы, нет даже герцогини, а когда будет, не знаю. И будет ли?
– Я буду ждать.
– А сейчас как?
– Буду ждать.
– Это не любовь уже, Леша, нам только восемнадцать, я подаю на развод, королева ушла.
А про себя сказала: «Да здравствует королева! Новая, другая и уже не твоя».
Поняла, что он и влюблен-то был в спортсменку – чемпионку, красавицу. А кто я сейчас? Никто, и зовут меня никак. Нет, я не буду ждать, пока меня бросят, потому что не соответствую образу. Ушла сама. Образ оставим в его памяти. Подруга Лилька уговаривала: подожди, все вернется, ты опять станешь собой, такими, как Лешка, не бросаются. Он же не изменял тебе, ну, меньше внимания уделял, так он же учился.
Зачем-то порезала все совместные фотографии. Даже из свадебных его удалила. Смешная.
Довспоминала первую любовь и глянула в окно. Там напряженно толпились «Глядящие», ждут. Чего ждут? Повернулась и сказала громко:
– Мы расстались потому, что он любил образ, а не меня… наверное, – прибавила с сомнением.
Так я вспомнила свою первую, такую прекрасную любовь, такого красивого мальчика. И все-таки, почему у меня все так нелепо складывается?
Темные тени за окном не уходили, хотя ночь поливала их дождем, а я вспоминала дальше. Вспоминала, как неистово училась в институте, чтобы быть не хуже других и в том числе Леши. Что-то хотела доказать себе и ему, зачем? Время побежало вперед стремительно, засасывало, меняя все вокруг. Я нашла новых друзей и уже к концу третьего курса опять стала улыбаться и танцевать, пошла в турпоход и увлеклась горным туризмом. Горы, песни под гитару, преодоление себя, восторг покорения вершин, разговоры у костра о жизни и мечтах. Там встретила его – Тараса. Он пел и лазил лучше всех. Мы стали встречаться. Мне было так легко с ним, все заботы и жизненные проблемы он взял на себя.
– Ты женщина, – говорил он, обнимая, – и я должен уметь устраивать твою жизнь, обеспечивать, защищать– так учил меня отец. Мужчина сильный для того, чтобы его женщина могла быть слабой. Сильной она может быть и без него. Тебе не о чем переживать, положись на меня.
С ним было так легко и беззаботно, тепло и уютно. В мае собирались пожениться. Он позволил мне расслабиться и… и я разомлела от счастья. Только мне оно не позволительно. За что, Всевышний?
Выбралась из тенет воспоминаний. Посмотрела в окно.
– Что маячите? Наблюдаете, гады, да радуетесь, что чищу себя и вспоминаю. Как больно-то, не жизнь, а одна большая рана.
На майский поход в горы пошли в разных группах. Тарас пошел в четверку, а я смогла выйти на два дня позже. Зачет сдавала. Уже в лагере узнала, что он ушел, вернее, они с другом пошли посмотреть тропу и не вернулись. Их так и не нашли. Ничего не нашли. Трещина ли, обрыв– не знаю. Снегопад скрыл все. Однажды снегопад принес мне любовь, и я благодарна ему за это, хотя и не получилось длительного счастья, а сейчас забрал, так пусть и меня заберет.
Вспоминаю его слова: «Теперь я твоя опора и буду ей всю жизнь». Но жизнь решила по-другому и выбила опору из-под ног.
Четыре месяца вечерами занималась распечаткой фотографий наших совместных походов. Сделала кучу альбомов восхождений, а потом решила, что пора заканчивать эту жизнь. Таблеток вот только выпила слишком много, больше 100 штук, произошла аномальная реакция отторжения препаратов, спасли тогда, подружка пришла не вовремя, а может, и вовремя, кто эту жизнь знает. Тогда я ей не была благодарна. Вспоминаю, очнулась голая на каталке, только сверху простынкой накрыли, а вниз ничего даже не бросили, так на железе и лежала. Кому жалко самоубийцу? Помню взгляд санитарок – ни жалости, ни просто чего-то человеческого. Наверно, решили, что я наркоманка и у меня передоз. Холодно, периодически отключаюсь, а в голове все плывет. Из очень ярких воспоминаний этого времени – мелькание передо мной странной женщины, лица которой не запомнить, как будто оно, это лицо ее, собрано из тысяч других, разных, соединенных в одно. Она смотрит и смеется.
