Куда идем мы – 5 - Вадим Юрьевич Нестеров
— Нет.
Слово, произнесенное быком, было тяжелым и увесистым. Как булыжник.
— А если я напомню о долге? — Псих по-прежнему жестко смотрел в глаза другу и ощутимо давил взглядом. Но Князь уже принял решение.
— Все равно — нет, — рогатый демон, набычившись, помотал своей бычьей головой. — Я тебе должен, Хан, и ты можешь в любую минуту забрать мою жизнь, но я не пойду убивать близких мне людей. Даже ради другого близкого мне человека.
— Что за сопли ты развел, Ёви? — поморщился Псих. — Каких нахрен друзей? Мы оба знаем Грифа, нет у него никаких друзей и никогда не было. Для него эти слова ничего не значат. Он всю жизнь жил для себя, он и в Семерку-то пошел исключительно потому, что быть в компании шести других сильнейших демонов Земли выгоднее, чем быть противником шесть других сильнейших демонов. Ему плевать на всех, кроме себя. Только не говори мне, что он изменился, НАСТОЛЬКО ни люди, ни демоны не меняются. Это доминанта его личности, стержень, на который нанизано все остальное. Мы вот мычишь мне здесь про друзей и «не пойду», а он ведь и тебя, и меня с удовольствием бы продал за гораздо меньшее. И никакие драки спиной к спине в молодости этому бы не помешали. Что — не так, что ли?
— Так, — не стал спорить Князь. — Ему совместно прожитая молодость не помешала бы. Мне — мешает.
— Ёви, у тебя что — башня от переживаний потекла? — Псих явно злился, заводился, и голос его звучал все громче и жестче. — Что ты мне здесь втираешь? «Ах, друзья мои, друзья…». Развел здесь какой-то изгиб гитары желтой. Друзьями мы если и были, то хрен знает сколько лет назад, когда были молодыми и глупыми. А потом несколько столетий замечательно друг без друга обходились и хорошо еще, что не поубивали друг друга. Да что далеко ходить — мы с тобой сколько столетий на ножах были? Ты же, гнида, меня грохнуть мечтал за то, что я твоего пацана к делу пристроил. А теперь мычишь мне здесь: «Ах, я не пойду, ах, Гриф мой друг…». Очкуешь — так и скажи.
Слова обезьяна изрядно зацепили быка, его ноздри бешено раздувались, казалось, он вот-вот бросится в атаку. Но голос прозвучал ровно и спокойно.
— Ты невнимателен, Хан. Я ни разу не сказал — «друзья». Я говорил — «близкие люди».
Псих в голос хмыкнул.
— Как говорил старший брат: «Да? А какая разница?».
— Большая, Хан. Большая. — Князь вдруг успокоился и смотрел на собеседника грустно и даже немного стесняясь. — Ты прав, мартышка, у меня в башне что-то тронулось после того, как ты меня не грохнул. Я ведь в мыслях уже ушел на перерождение. Говорят, что в такие минуты всю жизнь вспоминаешь — я всю не вспоминал, но передумать за ту минуту, что перед тобой без меча стоял, успел изрядно. Вот, думаю, жизнь и кончилась, а что в той жизни было? И понял вдруг, что не так много такого, что хотелось бы успеть вспомнить перед тем, как забыть навсегда. Но и ты, и Гриф в этом списке были. Знаешь, что я понял? Нет никаких друзей и врагов, слишком уж часто люди меняются в этих статусах. Есть просто люди малозначные, которые в твоей жизни мелькнули и забылись, а есть близкие люди — те, что заняли в твоей жизни изрядный кусок. Они могут быть родителями, родственниками, друзьями, врагами, коллегами, начальниками, да хоть актерами, которых ты ежевечерне наблюдаешь в ящике — кем угодно! Их судьбы переплетены с твоей, они, по большому счету — и есть твоя жизнь. Ты живешь в одном пространстве с ними, ты думаешь о них, пересказываешь одним близким сплетни о других близких. Твоя жизнь состоит из них. А потом начинается самое печальное. Знаешь, что?
— Догадываюсь, Ёви, — Псих невесело улыбнулся.
— Правильно догадываешься, Хан. — кивнул Князь. — Близкие люди начинают исчезать. Уходят один за другим, и больше их в твоей жизни не будет. Остаются только воспоминания, но воспоминания, между нами — очень хреновый заменитель.
— Суррогат.
— Чего? — не понял бык.
— Хреновый заменитель называется суррогат, — пояснил Псих. — Богатое слово, я его поэтому когда-то и выучил.
— Тьфу на тебя, блохастый! — немного обиделся крупнорогатый. — Сбил с мысли. О чем я говорил? Да. Ты, конечно, скажешь, что вместо ушедших появляются новые близкие люди. И я даже соглашусь — так оно и есть, природа не терпит пустоты. Но тут другая проблема. Чем дольше живешь — тем меньше живого остается от целых периодов твоей жизни, особенно от ранних. Они истончаются, становятся каким-то призрачными, полупрозрачными, потусторонними. Уходят за грань, на ту сторону, живут только в памяти. И все меньше и меньше побегов, дотянувшихся до нашего времени, тех, что еще держат их в реальности. А когда твое прошлое — только в твоей памяти, это значит, что в реальности его больше нет. И чем больше кусков твоей жизни исчезает в воспоминаниях — тем меньше становится твоя жизнь. Сначала она растет, потом замирает в равновесии, и однажды ты ловишь себя на том, что она стала меньше. Она уменьшается все больше и все быстрее, и однажды растает полностью, как кусок сахара в кружке чая. И тогда ты сам уйдешь туда, чтобы остаться только в памяти.
— Да ты поэт, Ёви… — задумчиво сказал Псих после паузы.
— Да пошел ты… — беззлобно поблагодарил за комплимент быкоголовый демон. — Все ты прекрасно понял, всегда смышлен был. Мы уже не телята, Хан, и наша жизнь давно уже пошла по пути шагреневой кожи. От моей жизни до ухода в Верхние Планы остались только ты да Гриф.
— Ну, теоретически еще Тритошка есть… — протянул Псих, но Князь фыркнул совершенно по-бычьи.
— … о котором никто ничего не слышал уже несколько столетий. Еще раз — от моей молодости остались только ты да Гриф. И я не буду своими руками отправлять этот кусок жизни за грань.
— Хорошо тебе. А мне вот — придется. И скорее всего — собственноручно, — вдруг сказал Псих очень серьезно. — Не обидишься тогда на меня?
— Обижусь, конечно, но переживу, — Князь расплылся в улыбке и фыркнул. — Не настолько уж я поэтичен.
