Скверная жизнь дракона. Книга седьмая - Александр Костенко
Спустя четыре часа тщетных поисков я встал посреди поселения и раздосадовано вздохнул: в простых домах я ничего не нашёл. В продолговатом доме, оказавшимся небольшой казармой, так же ничего не оказалось. В конюшне, рядом с которой всегда стоит нежить с серебряным обручем, нашлось двенадцать стойл для лошадей, притом восемь увеличенные, расширенные.
В двухэтажном здании отыскался лишь небольшой сундук. Кроме кошеля с золотыми монетами в нём ничего не нашлось. Его я брать не стал. Даже если монеты и останутся после оклазии, денег с них не заработать, зато проблем — более чем. Они же старые, я не смогу объяснить их происхождение. Но, думаю, парочку всё же возьму, но не для продажи. Есть одна идея, связанная с приходом скверны.
Но в двухэтажном доме было кое-что ещё, чего не было в прочих: большая кровать рядом с небольшой печкой. Я отодвинул кровать от стены и растянул губы в довольной улыбке. Половицы под кроватью в одном месте сильно прогибались, будто не закреплённые. Под ними нашёлся мешочек. В нём золотые монеты, и всякие золотые украшения с камнями, парочка богато украшенных кинжалов, и россыпь драгоценных камней: синие, зелёные, фиолетовые, красные, даже парочка алмазов нашлась. Приятная небольшая награда, хоть их все сперва и стоит вынести за пределы скверны.
Оставались и ураллаи с самой нежити. Они лежали на снегу, грязная старая одежда, перепачканная ихором обувь, копья, мечи и топоры, и всякое прочее. И серебряный головной обруч с крупным изумрудом в центре. В отличие от трёх колец, на внутренней и внешней стороне обруча отчётливо видны магические узоры из прямых и волнистых линий, кругов и овалов. Это уже второй такой обруч, доставшийся мне.
Я собрал все трофеи около входных ворот в поселение, свернув в оставшуюся после нежити юбку — и с отвращением посмотрел на единственный непосещённый дом. В отличие от двух домов моего временного обиталищя, в этом поселении все двери на домах открыты, щеколды и засовы не опущены. Будто скверна пожрала эти места в разное время, днём и ночью.
— Задрало, — гневно процедил я, и сплюнул. От предстоящего воротило, хотелось думать о чём угодно, только не о будущем. Но мне или действовать, или мучить себя бесполезными вопросами.
Уже через пять минут я устало ступал по рыхлому ноябрьскому снегу. В левой руке — посох и скрученные в тряпьё трофеи. В правой — четыре длинных верёвки. За спиной — скрип тростника и едва слышное хрипение. Оно ручной дрелью проворачивало тупое сверло в моём мозгу, хотелось бросить всё и поспешить в походный шатёр, согреться от жара горящих розовых оболочек, испить кофе из бодрящих зёрен, поужинать и, ни о чём не думая, отправится к временному пристанищу. Но отступать поздно, верёвки уже в моей руке, а конец скверных земель близок.
Странное место, если подумать. Что эти два дома, стоящие на отшибе, но окружённые частоколом; что поселение, где из двухсот тридцати четырёх тварей пятьдесят четыре до прихода скверны, так или иначе, но были связаны с боевым ремеслом. И те три коняшки-инвалида недалеко от поселения, это ведь для них конюшня. Но стойл в ней больше, стало быть, скверна окончательно поглотила некоторых животинок. Да и собак или кошек в поселении нет, а они должны быть.
Странное место, но скверна в тысячу раз загадочней. Что только стоит увиденное мною три месяца назад — до сих пор передёргивает. А ещё это нелогичное начисление опыта от убийства нежити будоражит сознание. Но, можно сказать наверняка, что вопрос с опытом скоро будет, скорее всего, закрыт.
Нос покалывал холодный воздух, чуть влажный, с ароматом земли и чего-то подкисшего, а я шёл по тропинке следов. К шатру. С моим ночным зрением его стенки на снежном фоне отлично различались, но простой разумным в вечерней темноте вряд ли бы заметил серые шерстяные стенки шатра. Когда ноги переступили через осязаемую границу скверны, то шрамы на груди и шее немедля прекратили отдавать жаром и болеть. Я настолько привык к этой боли, что практически не замечал её.
Я чуть отошёл от скверны и отпустил поклажу из правой руки. Но не развернулся. Хотелось побыстрее добраться до шатра. И только когда я наконец-то чуток согрелся, в ладонях и ступнях перестало стрелять от холода, а мысли прояснились — только тогда я выбрался наружу. И отправился к брошенной поклаже.
Четыре верёвки так и лежали на снегу, колыхаемые ветрами. Они тянулись от плетёной продолговатой корзины, из её четырёх углов. Недавно она была подвешена к потолку в одном из зданий, а теперь покоилась на снегу. В ней, уложенным на мягкую подстилку и завёрнутым в белую ткань, лежало когда-то беззащитное дитя. Сейчас его раздуло, заплывшие глаза-щёлочки смотрели строго на меня, из маленького беззубого рта вырвалось кряхтение, а под пелёнкой разбухшие ручки и ножки дёргались, пытаясь разорвать ткань и дотянуться до меня.
Я покрепче сжал посох. Третий раз за последние десять дней я сделаю нечто подобное, и каждый раз ловлю себя на мысли, что поступаю плохо. Передо мной лежит нежить, кусок осквернённого мяса — но что-то нехорошее в этом есть. Что-то, от чего всё моё естество пытается откреститься. Будто я собственноручно, как свинью, закалываю что-то внутри самого себя. Одно дело, когда тварь сама идёт на тебя, но сейчас всё несколько иначе.
Осн посоха занёсся над нежитью в колыбельке. Мне этого делать не хотелось, но сделать это я обязан. Лог.
Опыт: 57692/82000
Резкий удар. Звук рвущейся ткани. Чавкающий звук. И вновь занесён над колыбелькой осн посоха, испачканный гнилостным ихором. Опять удар, с посоха отлетают едко-жёлтые капли, и опять, и опять. А на шестой удар всё кончено. Нежить прекратила шевелиться, как и что-то внутри меня. С чавкающим звуком посох вытащился из трупа. Я побрёл к шатру. Лог.
Опыт: 57752/82000
Если бы мне кто-нибудь, когда-нибудь, как-нибудь, и что-нибудь объяснил, то было бы несколько проще. Не нужно гадать, у младенцев всегда нулевой уровень. Чтобы перейти с нулевого на первый уровень, любое живое существо обязано набрать тысячу опыта. То есть — преодолеть «прогрессирующую границу показателя уровня», как говорили в моём прошлом мире. И опыт при убийстве любого существа начисляется как раз с показателя этой границы. В моём случае, сейчас — это восемьдесят две тысячи. В случае младенца
