Варнак - Алексей Анатольевич Притуляк
И хохотнул над своей последней фразой, добавил:
— В буквальном таки смысле!
— И ты, значит, решил прибиться к «сильнейшему» — не улыбнулся Пастырь.
— Да. Выживаю, уж простите. Идти мне некуда. И незачем. Да и детей без присмотра оставлять нельзя. Они же погибнут. А это — будущее страны.
— Хреновое же у неё будущее, — покачал головой Пастырь.
— Другого — нет, — пожал плечами док. — Что посеяли, то и жнём.
— Угу…
Первые недели жилось хорошо. Была в запасе свинья, были куры, много муки и крупы. Водоканал сразу забрали себе, как советовал Перевалов, и поставили там постоянную охрану.
Потом оказалось, что город разграблен практически до нуля, что еды в нём нет никакой. А запасы таяли, потому что мальчишки, несмотря на призывы доктора, ни в чём себе не отказывали — ели вдоволь. Скоро остались одна мука да немного гречки с овсянкой. Пару раз повезло подбить собак… Доктор настойчиво предлагал Хану уйти из города — подальше, в деревню, до которой ещё не добрались горожане, не разграбили. Но у Хана были свои планы, он жаждал быть в центре, а не на периферии…
Однажды поймали караульных с водоканала на том, что они ели человечину — застрелили какого-то мужика, осмелившегося сунуться ночью за водой. Так и началось.
С тех пор появилась у Перевалова работа — осмотр и разделка убитых. Сами пацаны боялись этим заниматься — тошнило их.
— Странные они, — улыбнулся док. — Смешные мальчишки. Убить — это легко, а руку отрубить — бледнеют сразу и чуть не плачут. Хан уж и смертью грозил — бесполезно. Ну, я тогда… Я же хирург, что мне…
— Вызвался в мясники, в общем, — гадливо покосился на доктора Пастырь.
— В мясники? — хохотнул Перевалов. — Ну, получается вроде того… Да полноте, Пётр Сергеевич, не кривитесь вы так. Вы всё от старых представлений о жизни, о порядочности, человечности и чести отойти не можете. А ничего этого нет давно. Всегда ли был человек таким, каким вы его привыкли представлять? Да нет, конечно! Жрали друг друга за милую душу! И в двадцать первом веке жрали, мумба-юмба там всякие; да и не только они. Это когда человек мало-мальски лучше жить начинал, так становился он гуманным. В кавычках, конечно. А как только прижимало, так опять озверевал и готов был на всё, лишь бы жизнёшку свою ненужную сохранить. Вспомните историю-то, учили же небось.
— Складно чешешь, — покачал головой Пастырь. — И что? Не тянет из клетки, на волю-то?
— А что там делать? Какая воля, помилуйте! Променять одну клетку на другую призываете?
— Ясно… Так, значит, и будешь людей разделывать, пока самого не сожрут? А сам-то, небось, тоже пробовал? Человечинку.
— Можете меня убить, — упрямо дёрнул подбородком Перевалов.
— Могу, конечно, — усмехнулся Пастырь. — И даже должен, по идее, согласись.
Мясник устало пожал плечами, отвернулся.
— Угу, — покачал головой варнак. — Угу… Ну ладно, стало быть. Будем думать, что с тобой делать, работник пищепрома ты наш, туда тебя в заднюю дверь.
Доктор усмехнулся.
— Вы бы о себе подумали лучше, — ответил не без сарказма. — А то ведь у вас сейчас все шансы попасть к, как вы изволили выразиться, мяснику. В эту клетку никого просто так не садят. Вас, можно сказать, на первичный осмотр привели, хе-хе…
И, улыбнувшись, успокоил:
— Но вы не бойтесь, Пётр Сергеевич. Не всё сразу. Наркоза пока ещё хватает… Крови, правда, нет, сами понимаете. Но вы мужчина крепкий, а я, в свою очередь, постараюсь минимизировать потерю крови… В общем, сначала ампутация рук, потом — ноги. Так что поживёте ещё.
19. За крутизну
Тут за Переваловым пришли. Ведро открыл дверь, поморгал глазами на распухшую физиономию доктора, произнёс «Ни х** себе!» Потом махнул: на выход! Доктор закивал мелко, улыбнулся, бросил быстрый взгляд на варнака. Ушёл.
А Пастырю поесть принесли. Миску овсянки — на две ложки — да кусок сухой подгорелой лепёхи. Зато чаю налили от души — целую здоровенную алюминиевую кружку. И сахара наложили столько, что язык к нёбу прилипал. Наверное, чтобы мясо стало послаще, — усмехнулся Пастырь.
Вот же шпана! Она и есть шпана: сами без сладкого не могут, так думают, что все должны по шесть ложек сахару в кружку класть…
Поел и долго сидел, уставясь в одну точку, осмысливая происшедшее с ним сегодня.
Перевалов удивил. Судьба, сведшая с доктором, удивила конечно, но ещё больше — сам эскулап. И это с таким-то дрищём, туда его в заднюю дверь, Ленка спуталась! Эх, дура баба… Забеременела… Совсем, видать, головой поехала тут одна, с перепугу.
Ну, да ладно, дело прошлое, что ж теперь. Теперь, Ленусь, ничего уже изменить невозможно. Ты там, на небе, за Вадьку замолви словечко. Хотя… Вряд ли тебя слушать станут, грешницу-то. Ты себе, по глупости бабьей, и в рай дорогу отрезала. Эх!..
А его, Пастыря, значит, как собачку, как скотину какую, решили на корм пустить. Угу… Только скотину сразу забивают, а его будут по частям съедать. Ну да, понятно, холодильника-то нет.
Только всё равно он сомневался! Сбрендил Перевалов, с ума съехал давно от страха за бесполезную свою жизнь, от поминутного ожидания смерти. Сбрендил, вот и выдаёт свои фантазии за действительность… Враньё, враньё…
«А ты сам-то веришь в то, что это враньё?» — спросил внутренний голос.
Да нет, конечно, — пораздумав ответил Пастырь. — Не врёт мясник. Ты, Пастырь, теперь — заготовка. Впрок. Мясо ты одним словом.
А значит, нужно из этого загона выходить. Вадьки здесь нет и не было… Если не врёт мясник. Что-то в его лице было не так, когда спросил Пастырь про сына.
Вадька… Где ты, сынок, а? Где искать тебя, Чекурёнок?
Протопали по коридору чьи-то шаги. Хлопнула дверь в конце, та, деревянная. Уж не готовятся ли? К разделке.
Надо уходить. Надо было уже уходить. Ещё когда хавчик принесли, надлежало стукнуть пацанов лбами, забрать «калаша» и выбираться из этого рассадника людоедства. Особых проблем с уходом быть не должно. Детвора, похоже, только с виду, со стороны, кажется крутой организованной бандой. А изнутри — обычная пацанва, с немного перекошенными от страха и вредного влияния мозгами. Мозги можно вправить на место, это не
