Леопард с вершины Килиманджаро - Ольга Николаевна Ларионова
Лерой кокетничал: на всех лицах отражался живейший интерес.
– Итак, трал мой ведет себя как китовая пасть: сначала раскрывается, а затем захлопывается, а вернее, зарастает в задней части. Рыбка, естественно, нервничает – у нее на консервную банку вроде ясновиденья, хотя ученые такую возможность и отрицают. Плещется она, сердечная, под тропическим солнышком, а я гляжу и понять не могу: или с моими глазами что-то приключилось на радостях от выполнения плана, то ли я такой рыбы никогда и видом не видал. Потому как блещет мой трал на одиннадцать тонн чистейшего червонного золота!
Он снова позволил себе паузу, и напрасно, потому что все невольно посмотрели в сторону Золотых ворот, хотя ничего червонного в них не было, так, тусклая бронза.
– Ну, рыбку мою принимает сортировочный лоток, тоже не приведи вас на него попасть, и тут вся моя команда является на палубу, словно ее из кают ветром вымело. Потом ребята говорили, словно их что-то толкнуло, и шепоток послышался легонький, бормотанье такое бессвязное. И я тоже слышу: шелест. Сперва едва уловимо, словно ветерок по волнам пробежал, а потом все громче, все отчетливее: «Отпусти ты меня, старче… отпусти ты меня, старче… отпусти ты меня…» Все одиннадцать тонн разом шепчут!
– На сколько, выходит, каждая тянула? – прищурился Артур.
– Да граммов сто. Так, с карасика рыбка.
– Тогда это хор… На килограмм – десять штук, на тонну – десять тысяч, на весь улов – что-то вроде ста тысяч голов. Ничего не скажешь, должно впечатлять!
– То есть такое впечатление, что на меня вроде столбняка нашло. Но механики мои покрепче нервами оказались и сообразили, что к чему, со значительным упреждением. Я еще уши себе прочищаю на предмет галлюцинации, а в воздухе уже рыбьи хвосты так и мелькают. А навстречу им что-то летит обратно, из воды на палубу. Я поначалу и внимания не обратил, мало ли летучих рыб наши экспериментаторы развели: они давно уже лелеют планы такую промысловую рыбу сочинить, чтобы она навстречу кораблю шла, из воды выметывалась и без всякой сети сама в трюм порхала.
– Могу вас успокоить, – вмешался Кёлликер, – сия продукция все еще в перспективном плане числится.
– Я и не сомневался. Но мне-то на палубу сыпалась отнюдь не летучая рыбка. Потому как из рыбы первоклассное французское шампанское фонтаном не бьет.
– Ай-яй-яй!.. – не удержался Теймураз.
– Вот именно: ай-яй-яй. Правда, на нашем флотском языке это звучало несколько иначе. Выговорил я все, что в таком случае положено, хватаю одну рыбешку – царь водяной! Глаза – как у газели, масть – фазанья, и лепечет на совершеннейшем бельканто: «Отпусти ты меня, старче, в море…» – «Плыви, – говорю, – только чтоб на палубе ни единой бутылки больше не было!» Только моя голубка в океан-море шлепнулась, как – пок, пок, пок! – бутылки все произвели перелет за борт, а следом и все огнетушители выметнулись. Перебрала рыженькая.
– Вот что значит неточно сформулировать техническое задание, – простонал Солигетти, дрыгавший ногами от смеха.
– Ну, огнетушители мне боцман вернул, поскольку он за них отвечает. Но я как глянул за борт – там вода кипит: из глубин морских выплывает то одноместный планетоход конструкции «Ягуар – восемьсот восемьдесят восемь», то глубоководный гидрокостюм фирмы «Марссинтетик», и я нутром чую, что это еще только мелочи. И действительно, ка-а-ак трахнет нам что-то под самый винт, ну, думаю, конец нашей скорлупке со всем ее перевыполненным месячным планом, поскольку кто-то решил на Моби Дика живьем посмотреть. Только ошибся я. Всплывает по правому борту целая каланча со всякими лесенками, стрельчатыми окошечками да арочками. Закачалась она на волнах, сердечная, тут я ее сразу и опознал: в Пизе стоит такая и уж какое столетье набок валится. Видно, кто-то из моих механиков – большой любитель архитектуры, решил ее выпрямить, да не оговорил место, вот она и появилась под собственным килем. Ну что же, тонет она в строго вертикальном положении (а куда ж ей деваться – тоннаж ведь свое берет!), а вокруг судна гуляет восьмерками всамделишный змей морской, метров на триста и весь изумрудно-зеленый, гадюка. И целая эстрада всплывает, а на ней, разинув пасть, победительница джазового фестиваля всех колец Сатурна с сопровождающим оркестром…
– Паноптикум, – не выдержала Серафина.
– Вам – паноптикум, а мне – самотоп. Приходится хватать второго карася и во всю ширину легких давать команду: «Руки за спину!!!» Пока моя команда очень, заметьте, нехотя приказ выполняет, я при помощи все той же рыбьей силы аннулирую все, не имеющее непосредственного отношения к морскому промыслу, затем рычу боцману: «Держать всех под гипноизлучателем, к рыбе не допускать!» – и ныряю в рубку.
– Был хоть излучатель-то?
– А, только кобура, да и в той боцман, сластена невероятный, финики держал. Да, вызываю я командующего флотилией, а тот полагает, что я опять с рекламацией на киберразведчика, и мне встречный выговор, повод ведь всегда найдется. Чтобы не кляузничал. Едва я сквозь его капитанский акустический заслон пробился, докладываю о сложившейся ситуации, а он в хохот. Не верит ни единому слову, но признает, что лихо закручено. Просит: потратьте, мол, одну никудышную рыбешку на второе солнце, поскольку при нескончаемом дне путина пойдет вдвое веселее. Зубоскалит, значит. Ну, выложил я все, камеру на сортировочный лоток направил, но крупного плана не получается. Золотые блики картину скрадывают. Убедила его только крупная золотая чешуя у меня на куртке. Задумался мой командир. Тут не то что годовой план, тут из океана в один момент рыбную солянку учинить можно. Одна беда: не в его правах и обязанностях такой приказ отдавать. Тут требуется начальство помасштабнее. Посему он оперативно связывает меня с капитан-директором объединения всех тропических флотилий.
– Тот, естественно, не верит…
– Как это вы догадались? Таки да, не верит. И показать ему ничего нельзя, потому как заседает он в Бубунимапишме – был такой город на понтонах, сейчас уже лет тридцать
