Люди и нелюди (СИ) - Романова Галина Львовна

Пиршество продолжалось, пока на обглоданных костях и кусках шкур оставалось хоть немного мяса, жира и вкусного костного мозга, который они добывали, раскалывая кости о камни. Несмотря на то, что было съедено все подчистую, все-таки они не ощущали полной сытости. Каждому досталась примерно треть того, что обычно съедалось после охоты. И, хотя голод удалось заглушить, никто не успокаивался, несмотря на то, что темное время почти прошло, и над головой уже начало сереть, а сбоку уже зеленела заря — знак того, что скоро опять вызреет и откроется Злой Глаз. Спасаясь от него, погаснут вверху крохотные глазки, уйдет, закроется Добрый Свет, от которого осталась уже половинка, спрячется все живое. И они тоже должны забиться в тень, укрыться на дне оврага в расщелины между камней и норы, чтобы их не увидел Злой Глаз.

Но в этот раз все было иначе. Впервые за долгое время охотники не обращали внимания на наступающий рассвет, и впервые никто не собирался искать себе место для дневки. Все забыли про Злой Глаз, столпившись возле Гу, так и сидевшего на корточках возле Кхи.

Самка лежала неподвижно, вытянувшись, одной рукой обхватив чуть выступающий живот и запрокинув голову. Сперва она стонала, елозила на земле, снедаемая болью, потом ее вырвало чем-то желто-зеленым, в месиве плавала скормленная ей старухой Во трава. Гу, брезгуя, отскочил было подальше, но потом вернулся.

После того, как ее стошнило, Кхи ненадолго успокоилась, затихла. Но на подсунутые верным Гу куски никак не реагировала, закатила глаза и заснула. Но сон ее был слишком глубок.

Потревоженное недобрым предчувствием, стадо столпилось возле тела самки. Отпущенные дети Кхи кинулись к телу матери, затормошили ее, прижимаясь к бокам самки, но отпрянули, испуганные и недоумевающие. Кхи не пошевелилась, не прижала к себе малышей, самца и самочку. Никак не отреагировала даже на то, что они в волнении несколько раз шлепнули ее.

Наконец, старшая, самочка, что-то поняла. Она отступила, села, сжавшись в комочек и, запрокинув голову, завизжала. Ее вопль подхватила вторая самка, которая до этого опекала детей Кхи. За нею заголосила старая Во. Вздрогнул Буш — сидевшая рядом Уалла разразилась целой трелью горестных воплей, крича прямо ему в ухо. В хор голосов плачущих самок и детенышей влилось прерывистое рычание — это кричал Гу.

Все еще крича, стадо попятилось от затихшей навсегда Кхи. Все дрожали. Детеныши жались к матерям. Старая Во оттащила детей Кхи. Гу, не зная, как выразить и что делать с переполнявшими его чувствами, запрыгал на месте, хватая все, что попадется под руку. Зацепив за куст, сломал ветку и, несколько раз ударив ею по земле, швырнул ветку в Кхи, вымещая на неподвижном теле злость, страх и разочарование.

Этот его порыв неожиданно подхватили. Все стало ломать ветки и кидать в мертвую самку. Зеленый свет рассвета еще не успел смениться на желтый, а над ее телом уже выросла целая куча. Только когда она целиком скрылась под ветками, все немного успокоились. Становилось все светлее. Мир затихал, готовясь к новому дню. Надо было жить дальше.

На следующий день от тела Кхи стал исходить неприятный запах, а еще позже на него набрели падальщики. Мелкие хвостоколы и кусаки, крадучись, пробирались в овраг и тыкали носами в кучу веток, наваленную над мертвым телом. Сползались черви, проскальзывая сквозь настил длинными гибкими телами. Даже маленький зубоскал, и тот не остался в стороне. Он так и вертелся поблизости, нюхая воздух, трогая кучу лапкой и норовил прокопать проход внутрь. Уалла и остальные гоняли его и прочих падальщиков, кидая камни и ветки. Одного кусаку удалось подбить, и самки с детенышами разделили его поровну, хотя никому не лезло в рот вонявшее падалью мясо.

Чем дальше, тем больше все понимали, что оставаться тут нельзя. Стадо гнал прочь не только запах и падальщики, которых становилось все больше. Наступал сезон дождей, задували холодные ветра, и однажды на рассвете Злой Глаз не блеснул сверху, как обычно. Его взгляд закрыли облака, пришедшие откуда-то. Бело-серая, постепенно темнеющая мгла залила все наверху. В темных пятнах, которые постепенно стали проступать, что-то ворчало и грохотало. Животные притихли, и даже после заката не спешили выбираться из логовищ в поисках пропитания. Стадо впервые за долгое время легло спать впроголодь — если не считать нескольких корешков и тех самых вонючих падальщиков, в их желудки не попало больше ничего.

Дождь хлынул вечером, после того, как стало темнеть. Сперва ударили первые капли, которые остались незамеченными охотниками, по привычке отправившимися за добычей. Но потом вода полилась с такой силой, что самки, которые тоже выбрались из оврага на поиски еды, поспешили криками созвать детенышей и кинуться под защиту деревьев и кустов. Но вода лилась так густо и сильно, что вскоре даже детеныши, которых матери закрывали своими плечами и спинами, промокли до нитки. Особенно худо приходилось осиротевшим детям Кхи — несмотря на то, что в стаде оставалось еще пять самок, они в первую очередь старались укрыть от дождя своих детенышей. Брат и сестра нашли, наконец, приют у самой старой, Бу, которая была старше даже Во, самки вожака Хыха. Но и тощее тело старухи не давало им защиты — она сильно ослабела и, прижимаясь к сиротам, дрожала мелкой дрожью, а потом начала кашлять. Этот кашель многое говорил остальным — если непогода не уйдет, скоро их станет на одну меньше.

В тот первый день дождь лил, однако, недолго и вскоре прекратился, так что охотники вернулись хоть и с пустыми руками, но после того, как он перестал. Высохшая земля жадно впитала влагу до последней капли, и ее еще было мало, так что даже трещины, появившиеся местами, не затянулись грязью. Но нечего и думать было о том, чтобы снова идти на охоту, и вожак Хых задержался на краю оврага, не стал спускаться вниз. Заколебались и остальные охотники. Только Гу и второй, самец, Пух, а также младший сын Хыха, который спешил к матери, начали спуск, приветствуемые самками. Остальные задержались, посматривая на него.

— Гам! Гам-гам! — крикнул вожак Хых. — Ау!

— Га! Га! — откликнулись снизу.

— У-а-а! Ар! — он несколько раз махнул рукой с зажатым в ней копьем, указывая вдаль.

— Гам!

Постепенно, поняв, что хочет сказать вожак Хых, к нему присоединились и остальные охотники. Самки отвечали им снизу. Перекличка продолжалась какое-то время, после чего, сообразив, что вожак не собирается спускаться, к нему полезла старая Во. За нею устремился ее сын. Потом старуха Бу, не желавшая отставать от подруги, а за нею поспешили сироты Кхи и, конечно, только-только спустившийся вниз Гу. Вожак Хых встретил Во и младшего сына приветственными криками, кинулся обниматься, и тут уже остальные самки и детеныши, толкая друг друга и вереща, стали карабкаться наружу.

Уалла из-за своего большого живота поднялась наверх самой последней. Буш ждал ее наверху и, когда она, поднимаясь на четвереньках, неловко вскинула одну руку, нашаривая опору, придавил ее ладонь своей. Уалла тут же вцепилась в его запястье второе рукой, обхватив так крепко, что Буш невольно отшатнулся. Но, рванувшись прочь, он невольно помог и Уалле, которая благодаря этому легко одолела последнюю, самую тяжелую для нее, часть подъема. Выпрямившись, она с тревожной заботливостью потрогала свой живот, тихо заухала и заворчала, прислушиваясь к тому, что происходило у нее внутри.

— У? — Буш с тревогой заглянул ей в лицо. — У-гу?

— Ху! — тихо выдохнула Уалла, растягивая губы в беспомощном оскале. — Ху-у.

Буш заволновался. Он понимал, что подруга хочет ему что-то сообщить, но не знал, что именно.

— Ай? Ай?

— Ху! Ху-у! — повторила она, продолжая наглаживать свой живот. Буш осторожно потрогал его. Раньше такой мягкий, упругий, он вдруг показался ему твердым, как бок броненосца. Разве что у броненосца там был панцирь, а тут — кожа. Но кожа твердая. Он даже попробовал постучать по ней и тут же получил шлепок по пальцам, а Уалла, милая, кроткая Уалла вдруг злобно оскалилась и завизжала.