Мать Вода и Чёрный Владыка - Лариса Кольцова

— Что же она не видела этого?

— Как ей и увидеть? Глаза лучились лаской, одежда серебрилась как у ангела. Руку его схватила, ладонь стала гладить, понравился он ей сразу. Кого она и видела в диких горах? Он-то сразу не хотел поддаваться, это я уж признаю. Хотя и дар речи потерял, но не хотел сразу, боялся. Ей же семнадцать только исполнилось, а по их понятиям это предосудительно. Маленькая ещё. Но она выглядела-то как взрослая, раннее развитие было, да и, если честно, сама ему проходу не давала. Он и не устоял. Как устоишь? Женщин вокруг нет, а она красота нездешняя.

— Чья же мама и была?

— Мы же по необходимости шкуру эту местную таскаем. Из другого мы Созвездия. Но участь горькая наша выкинула нас сюда на муки и страдания. Ты ещё увидишь, подожди, как прекрасен наш мир, когда будет тебе дозволено туда вернуться. Когда выполнишь ты свою Миссию. Только сначала полюбит тебя твой Избранник.

— Он совсем другой, не как мой отец, да, дедушка? Он лучше, он добрый. А отец? Он же и улыбаться не умеет. Как мама этого не видела?

— Тогда-то он улыбался. Не закрывал и рта. Зубы скалил, понравиться хотел. Натуру пересилил. Или уже здесь он так испоганился потом? Кто его знает. Тогда он только прилетел с Земли. Молодой, непростой был, конечно, но вполне чистый от тех пороков, которыми тут обзавелся на местном приволье. Да чего уж. И на Земле у них всякого ещё хватает. Далеко им до совершенства, ох и далеко! Стремление сильное к нему, да достичь его — это как за горизонт прыгнуть. Невозможно человеку, жизни не хватает, но он всё равно идёт туда, топает. Хотя и в стороны забредают многие. Дескать, чего там искать, в иллюзиях этих, в Будущем, которое может и не наступит никогда. Вот и ломятся во все стороны, в буреломах и болотах вязнут и пропадают. Но вектор нам дан всем свыше. А цель мы постичь и не в состоянии. Мы подобны маленьким точкам на бесконечной прямой, устремлённой в этот горизонт — Будущее.

— А тот мир, где ты жил с бабушкой раньше, он совершенный?

— Совершенный ли? — он долго думал. — Какой же и совершенный, коли нас оттуда выкинули? А мы были разве там худшие? Нет. А Инэлия, бабушка твоя, лучшая из лучших, прекраснейшая. Как тебе и представить-то её теперь? Мама красотой в неё пошла.

— А я?

— Ты? Земная природа твоего отца сильна в тебе. Но это хорошо. Тебе не будет трудно с твоим Избранником. Вы с ним единой природы, и он будет тебе соответствовать во всём. Гораздо лучше, чем твой отец твоей матери. Ты лучше будешь чувствовать его, а он тебя.

— Дедушка, неужели он полюбит?

— А куда денется? Полюбит.

В сумраке они вышли из пещеры на скальный выступ — площадку, нависшую над мраком пустоты. То, что было далеко внизу, окутал плотный туман после дождя. Старик надел на шею ей и себе прозрачные шнурки с кристаллами.

— Нажимай! Сильнее! — велел он. Икри нажала на твёрдую, не поддающуюся нажатию поверхность. Тут же её окутала сфера, незримая и прочная. Дед сделал то же самое. — Полетели! — и они взмыли вверх. В этом прозрачном яйце они не ощущали ни ветра, ни холода, ни движения. Планета внизу как бы и стёрлась. Ничего не было видно.

Спустя совсем немного времени они спустились в своём саду, заросшем почти непроходимыми зарослями, так что с улицы нельзя было ничего и рассмотреть постороннему любопытному взгляду, даже и днём. Маленький город спал. Вокруг стояла тишина. Только дальние поезда печально гудели, отходя от местного вокзала в столицу, или напротив из столицы в ещё более далёкую провинцию. «И кого только они везут столь позднею порой»? — думал дед, сам не нуждаясь уже ни в какой столичной жизни, не то, что раньше при жизни несчастной актрисы и матери его девочки — единственной теперь надежды на то, что они всё же вернуться в своё утраченное Созвездие Рай.

Старик нажал кристалл, тот самый на шее, и сфера исчезла. То же сделала и Икри, повторив его движения. Он нажал незримые для неё точки на крыльях, и они стремительно сжались до размеров крыльев малой птахи. Дед извлек невзрачный, по виду деревянный, но только по виду, контейнер из-под пенька, стоящего в саду, и убрал туда четыре кристалла, прикрыв сверху меленькими пластинами крыльев. Закрыв контейнер, как пенал, он убрал и его в пень, под самое основание, придавив сверху тем, что сел на него.

— Ну вот. И всё пока.

— А послезавтра полетим?

— Через три дня и полетим.

Но через три дня они не полетели. Не полетели и через неделю. Дедушка опять заболел. Он опять впал в запой, как называла это бабушка, а сам дедушка называл это приступом метафизической тоски. Он шастал в свой погребок, что был под домом. Вход в него был со стороны сада с противоположной стороны, с задней части дома. Таскал оттуда свои фляжки, затейливой формы и разного цвета, опустошал их, складывал аккуратно в погреб же, для будущего урожая, а сам шёл «болеть метафизической тоской». После запоя он болел уже по-настоящему. Бабушка варила ему травяные супы, делала настойки из целебных трав и корней. Он стонал и метался на плоской подушке своей взлохмаченной, старой, но казавшейся девушке красивой головой. Его былая красота представлялась ей утонувшей, но просвечивающей через мутные воды времени, оставившего на его лице наносы и борозды травм и увечий, но не способного уничтожить прекрасный некогда оттиск неведомого мира, сотворившего его. Она гладила его тонкими добросердечными, полудетскими пальцами, словно хотела очистить лицо от повреждений, дать ему облегчение от боли памяти и от физической боли тоже. Он просил у неё прощения и у бабушки тоже:

— Инэлия, прости! Я всё загубил. Тебя, Гелию, всё я один! Икри, прости меня! — Он плакал и боялся какую-то «тьму внешнюю» и Паука в его паутине. И Икри приходилось ждать его выздоровления. Не смотря на внешнюю простоту обращения с крыльями, там было много секретов, ей неизвестных. Дед не хотел ей их открывать, или не мог, она не знала. Она