Стивен Бакстер - Мэйфлауэр-2
Русель снова вспомнил этот болезненный визит лишь спустя много лет, когда к нему пришел мальчик.
Со временем Старейшины отделились от остального экипажа. Они затребовали себе в качестве жилья отдельную часть корабля, поблизости от его оси, где искусственная сила тяжести была ниже, — ведь за сотни лет мышцы и кости их должны были стать хрупкими. Рууль первым стал шутливо называть это убежище Монастырем. Кроме того. Старейшины освободили себя от рутинной работы, даже от уборки, которая входила в обязанности всех членов экипажа. Вскоре стало казаться, что команда находится на Корабле лишь затем, чтобы обслуживать Старейшин.
Разумеется, все это входило в великий план социального устройства Андрес; в конце концов между Старейшинами и смертными должна была образоваться, как она выражалась, «пропасть благоговения». Руселю казалось, что между двумя лагерями уже образовалась дистанция. Разница в возрасте стала заметной на удивление быстро. Встречая в коридоре смертного, Старейшина видел лицо, которое вскоре будет источено временем и исчезнет, а перед обыкновенным человеком возникала неизменная, загадочная личность, которой суждено увидеть то, что произойдет через столетия после его смерти. Русель наблюдал, как в результате этих изменений рвались узы дружбы, гибла любовь.
Однако Старейшины, находившиеся во все большей изоляции, представляли собой отнюдь не клуб по интересам. Все они были в своем роде замечательными, амбициозными людьми — иначе они не попали бы в круг приближенных Андрес, — и между ними происходили постоянные стычки. Доктор Селур с горечью заметила, что жизнь избранных походит на вечное тюремное заключение в компании кучки завистливых академиков.
Русель замечал, что Старейшины опасаются друг друга. Он никак не мог избавиться от мысли, что ему придется жить бок о бок с этими людьми очень долго. Он старался не нажить среди них врагов — и одновременно не приобрести друзей. Вечность рядом с любимым — это одно, а вечность с бывшим возлюбленным может превратиться в ад. Русель предпочитал жизнь скучную, но мирную.
Все постепенно стало на свои места. В тиши Монастыря время текло легко, безболезненно.
Однажды какой-то мальчишка, на вид не старше шестнадцати лет, робко постучал в двери Монастыря и спросил Руселя.
Руселю показалось, что он узнал посетителя. Проведя долгие годы в одиночестве, он отвык общаться с людьми, но постарался собраться с силами и тепло поприветствовал мальчика:
— Томи! Я так давно тебя не видел.
Мальчик выпучил глаза:
— Меня зовут Поро, сэр.
Русель нахмурился:
— Но в тот день, когда я к вам приходил, ты приготовил нам обед, мне, Дилюку и Тиле, а маленький Рус играл… — Но это было давно, напомнил он себе, он не знал точно, когда именно.
Старейшина смолк.
Но мальчик, по-видимому, был готов к этому.
— Меня зовут Поро, — твердо повторил он. — Томи был…
— Твоим отцом.
— Моим дедом.
Итак, перед ним стоял правнук Дилюка. Во имя Леты, сколько же времени я провел в этой келье?
Гость оглядывался, немигающими глазами рассматривал Монастырь, растянув губы в принужденной улыбке. Старейшины мало интересовались чувствами других людей, но внезапно Русель словно увидел комнату глазами этого ребенка.
Монастырь чем-то напоминал библиотеку. Или больничную палату. Старейшины молча сидели в креслах или медленно прогуливались по комнате, рассчитывая каждый шаг, чтобы не повредить свои драгоценные хрупкие тела. Такой образ жизни установился еще задолго до рождения Поро. И я, который любил Лору, когда она была ненамного старше этого ребенка, я заперт в этом пыльном чулане.
— Что тебе нужно, Поро?
— Дилюк болен. Он хочет вас видеть.
— Дилюк?..
— Ваш брат.
Выяснилось, что Дилюк был не просто болен — он умирал.
И Русель отправился за мальчиком, в первый раз за многие годы покинув стены Монастыря.
Он больше не чувствовал себя здесь дома. Члены экипажа, его ровесники, постепенно уходили из жизни, и численность их резко сократилась — точно так же, как произошло бы на Порт-Соле, если бы они смогли там остаться. Русель постепенно привык к тому, что лица, знакомые ему с детства, медленно разрушались временем и исчезали. И все же он испытал потрясение, когда его поколение достигло старости, — поскольку почти все они были одного возраста, началась череда смертей.
А новые люди во всем отличались от них — в том, как они перестраивали внутреннюю часть Корабля, в отношениях друг с другом. Они носили другие прически и даже говорили на другом языке, полном гортанных звуков.
Основная инфраструктура, однако, оставалась неизменной. В каком-то смысле Русель уже считал ее более реальной, чем мимолетные, скоротечные изменения, вносимые смертными. Хотя ощущения его постепенно притуплялись, — терапия Квэкс замедлила его старение, но не смогла полностью остановить его, — он все яснее различал едва заметные вибрации и шумы Корабля, его механические настроения и радости. Смертные приходили и уходили, остальные Старейшины становились неуклюжими стариками, но Корабль оставался его верным другом и требовал лишь его заботы.
Но смертные, конечно, узнавали его. Они разглядывали его с любопытством, некоторые дерзко или, что было хуже всего, с ужасом.
По дороге Русель заметил ссадину на лбу мальчика.
— Что с тобой случилось?
— Меня наказали. — Поро со стыдом отвел глаза. Один из учителей ударил его линейкой за «дерзость»; выяснилось, что дерзостью являются лишние вопросы.
Концепция образования на Корабле страдала противоречиями. Учащиеся должны были обладать достаточными способностями, чтобы разобраться в устройстве Корабля и научиться обслуживать его системы. Но дальше этого обучение не шло. Существовал лишь один способ научиться что-то делать: ты учился чему-то одному, и только. Быстро обнаружилось, что образование следует ограничивать; людям давали лишь то, что им следовало знать, и приучали не спрашивать больше ни о чем, не интересоваться.
Русель понимал, что это необходимо. Но ему не нравилось, что послушания добиваются с помощью линеек. Наверное, следует поговорить об этом с Андрес и разработать новую политику.
Они добрались до коридора-деревни Дилюка и вошли в знакомую дверь.
Тила была еще жива, но спина ее согнулась, волосы поседели, а лицо превратилось в маску, изрезанную морщинами.
— Спасибо тебе за то, что пришел, — прошептала она, взяв Руселя за руки. — Ты знаешь, как мало остаюсь нас, рожденных вне Корабля. И он постоянно спрашивает о тебе.
Русель сжал ее ладонь; он чувствовал себя неловко и не знал, что сказать. Он разучился общаться с людьми, выражать сочувствие; рядом с этой сломленной горем женщиной он чувствовал себя скованно и нелепо.
Прежде чем Русель смог увидеть бра га, ему пришлось миновать группу уважаемых людей племени. Коридор наполняли дородные мужчины и женщины с мрачными лицами, в тусклых одеждах, изготовленных на Корабле. Последовали длинные, сложные приветствия. У смертных возникла тщательно разработанная система ритуалов для каждого события: встречи, расставания, принятия пищи. Русель понимал их ценность — они занимали время и позволяли избежать социальных трений. Но держать в голове эти вечно меняющиеся церемонии было нелегко. Правила игры в вежливость постоянно усложнялись — ничего не стоило совершить промах и нанести кому-нибудь оскорбление.
Уважаемые люди явно были озабочены потерей Дилюка — и не без оснований.
Идея Андрес об «управлении через консенсус» оказалась более чем неудачной. На Корабле образовалось около дюжины племен; в некоторых из них бесконечное пережевывание одного и того же парализовало всякую деятельность. Повсюду власть более или менее явно начала сосредотачиваться в руках сильных личностей. Андрес это не сильно беспокоило, пока выполнялась работа и соблюдались основные правила. Кто бы ни стал во главе племени, он вынужден был заручиться одобрением Старейшин. Таким образом, Андрес и ее «правительство» по-прежнему сохраняли какое-то влияние.
Но в племени Дилюка сложилась более сложная ситуация. Будучи братом Старейшины, он обладал необыкновенной аурой и исподволь пользовался своей властью, чтобы подтолкнуть коллег к решениям, которые они в другом случае не принято бы. Он был лидером, но в лучшем смысле этого слова, подумал Русель, он управлял племенем исподволь, из-за спин других людей. А теперь Дилюк уходил, и его народ понимал, что без такого вождя им придется нелегко.
Когда уважаемые люди покинули жилище Дилюка, Старейшине представили его детей, внуков и правнуков. Все знакомства подчинялись строгим ритуалам общения смертного со Старейшиной, даже малыши исполняли их серьезно и сосредоточенно, что раздражало Руселя.
