Андрэ Нортон - Странствующий по Вуру
Насколько мне известно, ни с какими официальными представителями власти в Портсити он своими знаниями не делился. Его как будто подгоняла внутренняя потребность узнать как можно больше о жизни на Вуре. Однако, как и Илло, мы с ним никогда не видели ничего похожего на чудовище из потока и не слышали о таких.
Что касается болот – да, на юге они встречаются. Но таких больших, где могло бы жить подобное существо, нет. А вот на севере…
Я поднял голову и посмотрел за быстро текущую и поднимающуюся воду, которая все более опасно раскачивала фургон и вскоре могла его совсем затопить. Поток, рожденный яростью бури, проходит по руслу, уже вырытому водой, и русло это тянется с северо-запада – с того самого направления, где на горизонте виднеется темная полоска Чащобы.
А что если эта непроходимая полоса растительности скрывает болота? Вполне возможно, хотя, насколько мне известно, такая густая растительность редко встречается в болотистой местности. А животное, с которым мы сразились, такого размера, что никак не может пробраться через чащу, через которую не смогли проложить дорогу люди за все время, сколько живут на планете.
Но у Чащобы настолько зловещая репутация, что я поверил бы в любых скрывающихся в ней чудовищ. Впрочем, сейчас это для нас не имеет значения. Мы должны сосредоточить все усилия на том, чтобы добраться с тяжело раненым отцом до какого-нибудь цивилизованного приюта. Если не удастся связаться по коммуникатору с шахтами, придется повернуть на юг, вернуться в то владение, которое мы покинули всего несколько дней назад.
Я принялся вытаскивать из фургона все, что могло еще пригодиться. Отец худой, но вдвоем нести его на большое расстояние мы не сможем. Разве что пойдем очень медленно. А я считал, что на это у нас нет времени. Существуют другие возможности, и я продолжал обшаривать раскачивающийся фургон.
Вода уже заливает переднюю секцию, фургон лежит почти на боку, потому что поток постоянно подмывает берег, в котором застряли колеса. Я дал Илло второй станнер, и она стояла на страже на случай появления новых водных существ.
Тучи наконец совсем разошлись, вышло солнце, но оно уже низко склонилось к горизонту. У меня остается мало времени. И я так устал, что руки дрожали, когда я развязывал крепления и таскал множество вещей, которые могли не понадобиться, но которые я прихватил в стремлении не забыть ничего важного.
Груз, конечно, вытащить невозможно. И его придется бросить, если не удастся связаться с шахтерами и получить помощь. Но нетяжелые вещи я с трудом вытаскивал из фургона и передавал наверх девушке, а она укладывала их грудой возле того места, где стояла.
Я работал до тех пор, пока фургон опасно не накренился и я едва успел из него выскочить. В него ворвалась вода. Я каким-то образом взобрался по склону и тяжело дышал. Талию мне, словно челюсти медленно захлопывающейся ловушки, сжимала полоска пермастали.
Илло уже перенесла часть вещей к нашему импровизированному лагерю. Я понял, что сил у меня больше нет ни на что. И смог только добраться до костра, который превратился в маяк, и там снова упасть. Тело с головы до ног превратилось в сплошную боль.
Помню, как пил из кастрюльки, которую дала мне Илло, при этом смутно думая, что надо бы установить ночное дежурство. На травянистых равнинах мало хищников, и те из них, которые известны странствующим, охотятся по ночам, но боятся огня. Остается вода – и то, что появилось из нее. Но дотянуться до станнера, который висел на поясе, и даже просто держать глаза открытыми было выше моих сил. Усталость накрыла меня как одеялом, окружила, словно Чащоба.
Я проснулся… На небе яркие звезды; оранжево-красный шар – луна Вура – висит прямо над головой. Одно из тех мгновенных пробуждений, которые бывают у людей, живущих на пороге неведомого. У таких людей инстинкты и внутренние предупредительные системы так же способны воспринимать сигналы тревоги, как приборы космического корабля.
На земле горит огонь… Три лагерные лампы, спасенные при катастрофе, заправлены и ярко горят. За ними груда сваленного как попало добра, которое я вытащил из фургона. После того как я сдался, девушка, должно быть, все это притащила сюда. Девушка!..
Она сидела у доски, которая служила постелью моему отцу. Свет ламп придавал ее лицу обманчивый красноватый оттенок. Глаза ее закрыты, но в руке зажат станнер.
Собственная слабость устыдила меня. Гордость моя в этот момент была сильно уязвлена: я, уже опытный странствующий, не справился со своими обязанностями. Она даже укрыла меня одеялом из шерсти гара. В гневе из-за своей слабости я отбросил это одеяло.
Но приступ гнева длился лишь мгновение. Что-то разбудило меня; привычка к жизни на равнинах взяла верх. Я слышал шум воды в ущелье, но он стал слабее. Похоже, вода перестала подниматься. Наверно, спадает поток, рожденный бурей. На мне пояс странствующего, на нем многочисленные инструменты, которые могут пригодиться в пути. Я встал, ощутив вес не только станнера в кобуре, но и ножа на бедре. Положив руку на ручку ножа, я медленно поворачивал голову с востока на запад, потом снова внимательно посмотрел на север.
Дул ночной ветер, но он не пел в высокой траве, прибитой к земле бурей. И не несет с собой тот незнакомый запах, который послужил предвестником бури. Если за пределами освещенного круга бродит какой-нибудь хищник, он ничем себя не выдает.
На несколько мгновений я испытал прилив надежды. Гары! Может, Витол нашел путь назад и привел с собой все стадо? Я негромко свистнул – на такой свист могучее животное всегда отзывалось, если находилось в пределах слышимости.
Никакого фырканья или ударов копыт о поверхность равнины. Но что-то есть – звук, ощущение, которое меня разбудило и сейчас продолжает держать в напряжении. Если отец… Я знал, что мои знания равнин по сравнению с его – все равно что у ребенка, только еще начинающего читать ленты. В прошлом я много раз видел, как он так настораживается, и всегда у этого была важная причина.
Зрение не поможет за пределами освещенного лампами круга; обоняние и слух не дают ничего – пока. Я подошел к Илло, наклонился и взял из ее руки станнер. Держа его наготове – свой я берег на крайний случай, – я начал по периметру осторожно обходить лагерь, каждые несколько шагов останавливаясь, прислушиваясь, приглядываясь к полосам света и тьмы на освещенной луной местности.
Ничего не видно. Трава влажная и прибита бурей к земле. Всякий, кто попытался бы приблизиться к нам, издавал бы звуки, и я бы их услышал. И легко заметил бы передвижение. Остается ручей. Я снял с пояса ночной фонарь. Его заряды нужно беречь, потому что их у меня только небольшая коробка, которую я успел вытащить из воды. Тем не менее я настроил фонарь на максимум и направил широкий луч холодного света вниз.
Под тяжестью фургона, передняя часть которого погружена в ручей, сломалось одно из задних колес, застрявших в откосе, и теперь это колесо лежало немного в стороне. Если бы отец был здоров, а гары под рукой, починить фургон и вернуть его на тропу равнин было бы очень трудно, но возможно. Но в сложившихся обстоятельствах у меня не было никакой надежды восстановить наш транспорт.
Река, недавно еще яростная, теперь стихла. Хотя поверхность ее по-прежнему покрыта грязью и сорванными ветками, течение слабее и в потоке уже не может скрыться такая тварь, какая нападала на нас.
Если бы тварь оставалась на дне, не придя в себя от действия станнера, теперь ее чешуйчатая спина обнажилась бы. Но ничего не видно. Либо унесло течение, либо уплыла по своей воле. Сколько бы я ни смотрел, видел только фургон и постепенно спадающий водный поток.
Без всякого результата я обошел лагерь. И тем не менее… что-то ведь меня разбудило, что-то ждет здесь… где-нибудь…
Я вспомнил, что говорила родственница моей матери, – тронутые Тенью. Конечно, я слышал это выражение и раньше, но оно для меня ничего не значило. Что же произошло, когда в северные владения пришла смерть? Почему один ребенок тут, другой там – почему они, всегда представители второго поколения, оставались жить, когда весь поселок переставал существовать? И почему мы ничего не помним?
Снова я углубился в свое сознание… Нет, только гар, идущий под солнцем, мой отец рядом с ним. Даже отца я не могу припомнить ясно: гар в моей мысленной картине гораздо отчетливей.
Может быть, потому, что езда верхом – удивительное и непривычное ощущение для маленького мальчика? Конечно, гары используются и в поселках и владениях, но эти гары гораздо меньшего размера, слабее и не могут произвести такого впечатления на малыша, как животные странствующего.
Я подумал о постоянном интересе отца к покинутым и разрушенным поселкам, которые пострадали от Тени. Отец рисковал жизнью, исследуя их. Почему люди говорят о «Тени»? Если нет выживших, которые могли бы рассказать о природе опасности, кто придумал такое название?
