Андрэ Нортон - Странствующий по Вуру
Снова я порылся в памяти и не смог найти никакого ответа на свой вопрос. Всю жизнь я слышу о «Тенях» как о смерти и непреклонной и ужасной судьбе. Но несмотря на все отцовские исследования, он никогда не говорил мне, почему эта угроза с севера так названа. Как будто существовал внутренний барьер, не позволяющий вдаваться в такие рассуждения…
Повторно обходя лагерь, я не только искал причину своего пробуждения. Мозг мой был занят: впервые, насколько мог вспомнить, задавал я себе эти вопросы. Трижды обошел я вокруг по самому освещенному лампами краю.
Но не только не удостоверился, что на озаренной луной влажной равнине нет ничего – напротив, тревога моя еще усилилась. Я обнаружил, что невольно сжимаюсь, как будто ожидаю, что в любое мгновение в воздухе свистнет нож и вонзится в мое тело или луч бластера сожжет его до кости. Каждый раз я надолго останавливался на краю ущелья, направлял вниз фонарь: поток быстро мелел, словно земля превратилась в губку и впитывает его.
Наконец я отказался от добровольно взятых на себя обязанностей часового и направился к тому месту, где лежал отец, накрытый одеялом. В свете костра, не таком ярком, как луч моего фонаря, лицо его казалось осунувшимся, кости проступали сквозь кожу: за несколько часов смертельная болезнь словно лишила его сил для сопротивления. И…
Глаза его были широко раскрыты. И не просто раскрыты, в них было сознание. Он напряженно смотрел на меня, и я невольно опустился рядом с ним на колени. В этот момент я был словно не старше мальчика в своем воспоминании.
Илло смыла кровь с его лица, перевязала раны. Одеяло было натянуто по горло, скрывая искалеченное тело. Боль провела резкие морщины на лице, но сейчас отец отбросил ее, взял под контроль. Я видел это, хотя не понимал, как он это сделал.
Я увидел, как шевельнулись губы отца. На лбу под повязкой проступил пот. Повинуясь этому настойчивому взгляду, я наклонился к самым губам.
– На север … в Мунго… – еле слышным шепотом произнес отец. – На север… я … похорони меня в Мунго. Поклянись, поклянись, что ты это сделаешь! – Он собрал все силы, чтобы произнести эти последние слова, произнес их отчетливо и громко, как будто давал гарам приказ двигаться.
В углах его рта снова показались кровавые пузыри. Он тяжело закашлялся. Пузыри разрывались, потекла кровь. Но взгляд его не отпускал меня. Губы снова зашевелились – но ужасный кашель вызывал не слова, а только сгустки крови.
– Клянусь! – Я понимал, что никакой другой ответ невозможен.
Еще какое-то время после того, как мы заключили этот договор, его глаза оставались ясными. Я просунул руку под одеяло, нашел руку отца и держал ее. У него еще оставалось немного сил: я почувствовал, как его пальцы сжимают мою руку.
Больше он не пытался говорить. Но глаза не закрывал, и мы продолжали держаться за руки. Сколько это продолжалось? Невозможно сказать. Не знаю, когда я увидел, что его голова чуть повернулась на одеяле, которое мы использовали как подушку, и он посмотрел на что-то иное, за мной. Готов поклясться, что он в этот свой последний момент что-то увидел. Что именно, навсегда останется тайной, но мне кажется, увиденное принесло ему утешение. Лицо его разгладилось и приняло мирное выражение. Я вдруг понял, что никогда не видел отца таким. В этот момент он стал моложе, красивее, превратился в человека, каким мне не дано было его знать.
Я долго сидел рядом с ним под заходящей луной, но то, что лежало рядом, больше не было отцом – только брошеная забытая одежда, в которой ничего нет. Отец ушел и оставил во мне пустоту, которая становилась все глубже и шире. Мне казалось, что эта пустота стала такой огромной, что я в нее упаду и никогда не смогу выбраться. Всю жизнь отец был рядом со мной – что мне теперь делать?
Я вздрогнул. Прикосновение к плечу подействовало словно обжигающий удар бластера.
– Он ушел своим путем, как и хотел с самого начала.
Я посмотрел на девушку, во мне вспыхнул гнев и развеял минутную неуверенность.
– У него были силы… он не стал бы… не сделал бы то, о чем ты говоришь! – Я с гневом отвергал ее слова. Мне приходилось раза два видеть, как люди умирали от несерьезных болезней или ран просто потому, что не хотели жить. Мой отец не таков. Думаю, в этот момент, в гневе, усиленном сознанием утраты, я мог бы ударить ее.
– Он устал… очень устал… и он был один из тех, кто знал…
Она не отпрянула от меня. Лицо и голос оставались спокойными, как у всех целительниц. И это спокойствие начинало действовать на меня, как действует на всех, кто с ними сталкивается.
– Знал что? – спросил я.
– Некоторым дано понять и знать, когда наступает великая перемена. Много лет его подгоняло сознание, которое он не мог принять, и он почти поверил, что понимание придет за пределами жизни.
Ее слова одно за другим погружались в мое сознание, как падают камни на поверхность пруда, вызывая разбегающиеся круги. То, что отец мой одержимый человек, я знал всегда, с тех пор, как стал достаточно взрослым, чтобы весь мир не сосредоточивался на мне одном, как бывает у маленьких детей. Что он одержим загадкой, которую не в силах разрешить, да, это тоже правда. Но чтобы он сдался… Нет! Я с трудом сдержал новый приступ гнева. Нужно думать не о том, отчего он умер – конечно, от ран, с которыми не в силах справиться даже инопланетная медицина, – а об обещании, которое я ему дал. Поклялся, что выполню его.
Но как это сделать? Я не знаю даже точно, в каком направлении Мунго и как далеко до него. Но я должен сделать это – обязан.
– Я поклялся, что похороню его в Мунго – или в том, что от него осталось, – сказал я Илло. Каким-то образом мне удалось разорвать путы, сковавшие сознание, я снова начал думать о способах и возможностях. Впереди, возможно, много дней пути. У меня нет транспорта. Даже если удастся связаться с шахтами, я знал, что мне никто не поможет.
Хорошо, справлюсь один. И я принялся за работу. Но когда Илло увидела, что я достаю из груды вещей, она молча принялась мне помогать. Мы уложили тело отца в защитный скафандр, в котором он все эти годы исследовал тронутые Тенью владения. В сломанном фургоне нашелся бочонок с пластастилом. Этот груз предназначался для ремонта зданий в шахтном поселке. Мы покрыли скафандр слоем этого вещества, которое быстро затвердело под солнцем.
Раньше я думал, как перевозить отца живым, теперь пришлось думать о перевозке его тела. Доски я тоже скрепил с помощью пластастила. Получилась платформа, к которой можно привязать тело в скафандре.
Я работал большую часть дня, импровизируя с имеющимися инструментами и припасами. И не думал ни о чем ином, кроме этой работы. И только когда затянул последний узел и покрыл его остатками пластистила, подошел, спотыкаясь, к костру и взял в дрожащие руки чашку с едой, которую протянула Илло. И проглотил уже почти все, когда услышал звук, заставивший меня вскочить, так что чашка перевернулась и все оставшееся содержимое вылилось на траву. Да, звук слабый и очень далекий… Но я не сомневался в том, что услышал.
Я выронил чашку, поднес пальцы к губам и свистнул. Гары… конечно, это мог быть рев какого-нибудь дикого гара, потому что встречаются и такие, оставшиеся без хозяев от разрушенных владений. Но наша упряжка хорошо обучена, и в природе этих животных устанавливать тесные взаимоотношения с хозяевами. А наши гары отличались особой привязанностью к нам.
То, что они смогли отыскать нас в этой дикой местности, найти ручей, в котором застрял фургон, тоже не необычно. Я слышал рассказы о гарах, которые в поисках того, кто их вырастил, шли от владения к владению. Поэтому те, кто вырастил гара, редко его продают.
Скоро закат, но света еще достаточно. Снова свистнув, я поискал бинокль. И увидел вдали три серых пятна. Где остальные? Вспомнив ярость бури и града, я подумал, что мог бы и не спрашивать.
Подошла Илло.
– Ваши?
– Готов поклясться. Но их только три…
– Недостаточно, чтобы поднять фургон, – заметила она.
Я покачал головой, не отрывая взгляда от трех точек, которые с каждым мгновением становились все больше. Они бежали быстро, пригнув рогатые головы, словно шли по следу по запаху. Но невозможно не узнать самого крупного из них – Витол! За ним его подруга – Дру – и третий – самый младший, которого мы только в этом году впервые запрягли, сын Витола Водру.
С помощью гаров я смогу выполнить свой план. Но повернувшись к костру, уверенный, что они скоро окажутся рядом, я впервые вспомнил, что у Илло свой поиск. А я связан обещанием, данным ей отцом как хозяином пути. Груз, который мы должны были доставить на шахту, не проблема: я могу оставить коммуникатор, который будет подавать сигнал, и его найдут те, кто явится спасать погибающий груз. Другое дело – Илло. Теперь я должен принять на себя ответственность и благополучно доставить ее к месту назначения.
