Джон Лав - Вера
— Видите ли, произошло событие.
— Я знаю. Вы мне уже сказали. Фурд побеждает.
— Нет; событие касается нас. Мы более не можем прийти к единому мнению.
— О чем? — Пусть он сейчас скажет о каких-то чисто материальных, рабочих проблемах, беззвучно взмолился Суонн. Хватит необъяснимого.
— Часть из нас думает, что мы неверно оценили некоторые обстоятельства ситуации.
И тогда Суонн понял: произошла ошибка. Невероятная, колоссальная ошибка. Если бы голос в микрофоне был просто испуган, директор испугался бы вместе с ним; когда сталкиваешься с какими-то недочетами или промахами в работе, то это, конечно, страшно, но есть шанс все исправить. Но голос был смущен. А смущение приходит тогда, когда ничего исправить нельзя.
— И какие же обстоятельства вы неверно оценили?
— Фурда. Мы знаем, что может произойти, если он проиграет. Но если он выиграет, все может быть гораздо хуже.
— То есть?
— Его поражение угрожает Содружеству. Его победа угрожает больше, чем только Содружеству.
— Что может быть больше Содружества?
— Все.
Их непобедимость была частью равновесия в мироздании, неотъемлемой деталью часового механизма. Они делали работу богов, сами не будучи богами. Каждый из них не превосходил интеллектом Фурда, Смитсона, Тахла или Кир. Но обитателей «Веры» создали другими. Они не имели аналогов во всей вселенной.
Каждый встреченный ими враг уже был их частью. Желания и воспоминания, надежды и страхи, история и будущее каждого противника, не важно, сейчас или в дальнейшем, таились в обитателях на неведомой глубине: в бесконечных извивах пространства между особых частиц, составлявших их естество, в пустотах, куда не добирались другие законы физики. И когда они встречали очередного соперника, то знали о нем все. А потом о следующем и о следующем. Так могло продолжаться вечно или же до скончания вселенной. Они не ведали причин своих поступков, не видели своих создателей, но образ их действий был прямым следствием того, как их создали.
Они сражались с противниками — иногда те выходили на бой по одному, иногда целой сворой — практически целую геологическую эпоху. Они досконально знали любую способность неприятеля. Никто не мог их победить или превзойти. И никто не смог сделать с ними то, что совершил этот корабль.
— Все.
— Я не…
— Помните, вы просили нас послать других «аутсайдеров» в Пропасть? Мы рассматривали такую вероятность, но теперь это невозможно. Вы сами по себе. Мы тоже. Все пойдет само по себе.
— Я не…
— Вы не слушаете. А должны слушать. Держите флот в оборонительном кордоне, как мы вам сказали. «Чарльз Мэнсон» и «Вера» еще далеко, но они идут к вам. Они пересекут Пропасть и прибудут на Шахру, не прекращая бой, или что они там делают друг с другом. Молитесь, чтобы никто из них не выиграл. Молитесь, чтобы их сражение длилось весь год. Все десять лет, всё тысячелетие.
Никто не смог сделать с ними то, что совершил этот противник. Они все еще превосходили его из-за исключительного корабля и собственной уникальности, но в первый раз почувствовали смутное беспокойство. Не за самих себя — они не нуждались в способности чувствовать опасность, грозящую им самим, — но за равновесие, часовой механизм, которому служили. Если он был устроен неправильно, то и все остальное тоже.
Они по-прежнему сохраняли превосходство. Фурд сделал неожиданный ход, но они могли совершить то, что далеко выходило за пределы способностей коммандера. Они размышляли.
10
— Из их жизней что-то исчезло, — сказала копия Тахла, — и больше не вернулось.
Кир запустила корпускулярные лучи на полную мощность. Они прорвались сквозь истощенные поля и дважды поразили цель. «Вера» вырубила главные двигатели, отключила сигнал, идущий на мостик, и все устройства, заряженные для использования в будущем, бросила энергию на отражатели, но слишком поздно: прежде чем защитные поля достигли максимальной мощности, Кир — стрелявшая вручную, без всяких интервалов — попала в Нее пять раз.
Идея Смитсона сработала; его идеи всегда срабатывали. Но эта не остановилась даже тогда, когда экипаж «Чарльза Мэнсона» получил все, чего хотел.
Выстрелы Кир попали в пространство между кратерами в миделе и на корме, испарив пластинки обшивки и оставив после себя пять параллельных отметин, как будто «Веру» ударила чья-то когтистая лапа; затем отражатели начали работать на максимальной мощности, они помутнели и чуть ли не затвердели. Теперь даже экран не мог проникнуть сквозь них, не говоря о лучах.
Когда Она отрубила сигнал, идущий на мостик, то вместе с ним убила копию Тахла. Та качнулась в сторону, словно от порыва ветра, и распалась на множество частиц, те, в свою очередь, разделились, превратились в свет и пропали. Двойник умер неожиданно, без всяких церемоний, как настоящий шахранин, и ничего не оставил после себя.
Белое сияние исчезло, отсек погрузился в сумерки привычного освещения. Температура повысилась, дыхание больше не замерзало, клубами вырываясь изо рта. Фурд жестом приказал Кир прекратить огонь; Ее отражатели прояснились, и экран смог показать, что творилось за ними.
Они ожидали, что там появится новый кратер или даже пять, что «Вера» извергнет из себя серебряную жидкость, переливающуюся неназываемым цветом, выбросит обломки с миниатюрными отметинами пяти когтей, а те сгорят без остатка. Вместо этого лучи выжгли между кратерами пять параллельных темных линий, словно по линейке вычерченных на писчей бумаге. Экран произвел замеры, дал увеличение: каждая черта была девятьсот футов длиной и меньше фута шириной, размерами не превышая миниатюрные пластинки, из которых состояла обшивка «Вера». Лучи всего лишь открыли второй слой цвета темного олова, сверкающий и неповрежденный.
— Всего лишь поверхностные повреждения, — прошипел Фурд Смитсону. — А ведь лучи были нашим единственным преимуществом, помимо нее! — Он кивнул в сторону Каанг, но взгляда от эмберрца не отвел.
— Она так сказала, коммандер, — подтвердила Каанг. — Или, скорее, так сказала моя копия.
Фурд не обратил на нее внимания и повернулся к Кир:
— Кратеры. Где кратеры?
— Коммандер, — встрял Тахл, — датчики засекли какое-то движение внутри «Веры».
— Наша техника никогда не регистрировала даже намека на активность внутри Нее!
— Да, это в первый раз.
Под обшивкой «Веры», казалось, медленно и грандиозно ворочался океан. Экран выдал какие-то данные, но в них не было видно и капли смысла; они говорили, что движение происходит на расстоянии девяти тысяч миль внутри Нее. Зонды потеряли сигнал, снова нашли его, уже ближе к поверхности, всего лишь на расстоянии трех тысяч миль внутри корабля.
— Что это, Тахл?
— Вы сами видите показания, коммандер. Я не знаю.
— Что мы запустили? — прошептал Фурд Смитсону и шахранину. — Почему оно не показывается?
— Я не знаю.
Кратеры снова вспыхнули не имеющим названия цветом. Но в этот раз они прерывисто мерцали, и, когда экран хотел увеличить их изображение, Фурд в первый раз отменил его действие — «Отставить. Там ничего нет. Переключитесь вот сюда» — и приказал следить за пятью царапинами на левом борту. Свет в кратерах тут же потух, словно Она услышала коммандера или предвидела его действия.
«Чарльз Мэнсон» стал следить за отметинами.
— Вон там.
В точке, находящейся в трехстах футах от пробоины в миделе, что-то корежило поверхность «Веры»; оно толкалось снизу, раздвигая пластинки обшивки, иногда так двигались чешуйки в форме бриллиантов на коже Тахла, когда сокращались мышцы на предплечьях шахранина.
Активная зона была размером не больше книжной страницы и легко умещалась между двумя царапинами, создавая небольшую выпуклость в обшивке. Микроскопическое расстояние между пластинками постепенно нарастало, обнажая тонкую линию цвета олова — второй слой Ее обшивки, который уже просвечивал сквозь следы от когтей. Не дожидаясь приказа, экран дал общую картину.
Корпус свела еще одна судорога, в ста футах от первой; потом третья, затем счет пошел на десятки, и все они находились между ожогами от лучей, раздвигая пластинки обшивки, открывая темное олово второго слоя. Вскоре корабль покрыли сотни ранок. Они концентрировались на ограниченном пространстве и шли вдоль параллельных линий, оставшихся после лучей, а потому напоминали длинное слово, написанное от руки, — эффект только увеличивался благодаря регулярности повреждений, те повторяли очертания пластин обшивки. Экран приблизил изображение еще больше.
Пластинки аккуратно расходились в стороны друг от друга, и получившиеся линии, похожие на строчки рукописного текста, при увеличении казались почти зернистыми; как чернила под лупой, проникающие в ткань свитка. Экран еще глубже погрузился в изображение, превратился фактически в микроскоп, сфокусировавшись на двух пластинках. Их края на месте разделения походили на рваную бумагу, крохотные стелющиеся волокна незаметно удалялись друг от друга, развевались, словно прощаясь. Экран держал увеличение несколько секунд, затем откатился назад.
