Внучка жрицы Матери Воды - Лариса Кольцова
— В чём тогда загадка? Нэиля любит, а того использует.
— Не любит она никого, кроме себя. Думаю, она играет в опасные игры.
— Почему? — опять спросила я, — он не кажется мне опасным.
— Не кажется? Видела раз, и уже проникла в самую его непостижимую суть? Он опасен, и Гелия боится его не зря. И ты бойся! Не хотела говорить, но скажу. Хотя и не моё дело. Он, кажется, собирается с тобою поразвлечься. Не думай, что это приведёт к чему-либо хорошему для тебя. Он никогда не разлюбит Гелию. А тебя только запутает в свою паутину, да и высосет всю, не оставив тебе ничего для путной жизни потом. Сама через подобное прошла. Мой-то был, пожалуй, и посильнее этого, и я всю молодость вылизывала раны, пока не зажили. А сейчас что? Кому я нужна для серьёзных чувств? Только на разок, другой вывалять меня в притоне, да ещё и за счастье подобное обращение считают. Вот не повезло мне в самом начале. Выкрали меня у родителей. Мой отец был владельцем небольшой школы танцев. Я тоже там обучалась у собственной матери. Я была шедевр. Пятнадцать лет, тоненькая, гибкая и уже вся женственная, ранняя была. А тот, любитель краденого? Его хотели женить без любви, с расчётом на будущее. Он долго брыкался, любя тех, кого хотел. Но установки сословия не переборешь. Он всё же женился. По личному выбору и с немалой выгодой для себя. А семейная жизнь отчего-то не сложилась. Жена его чем-то задела, даже и не слишком уж, не так, чтобы не прощать. Но надо было знать такого человека как Ал-Физ…
— Ал-Физ… — повторила я. — Мне хотелось бы увидеть, каким он стал…
Вовсе не из любопытства я умышленно провоцировала Ифису на откровения о нём. С ним была связана тайна гибели моей мамы. Но подступить к разгадке Ал-Физа именно с этой стороны, не удавалось никак. — Я его помню по детству. Мы соседствовали.
— Да? — поразилась Ифиса. — Помнишь? Ты же была тогда маленькая.
— Но я помню, — я соврала. Не помнила я его совсем. Знай я, на какие откровения напросилась, не затевала бы такой разговор. Но Ифису уже уносило течение, хотя и противоположное течению времени, поскольку она полностью погрузилась в прошлое. Она отфыркивалась от обилия нахлынувших образов, еле дышала, размахивала руками и говорила безостановочно.
— Я не удивляюсь, что ты его запомнила. Он был хорош невероятно! Но и предельно эгоистичен. Мать слишком уж избаловала его. Он такой… — она задумалась, — не поддающийся однозначным определениям. Сложный. Иные грани его души были таковы что, напоровшись на них, вполне можно было и погибнуть. А мог быть тончайшим, чутким. Не всегда, но, когда имел в том необходимость. Горе полюбить такого человека. Вот я и полюбила, а была дитём, в сущности. Пятнадцать же лет! И могла ли я, мягкая и нежная, не прожариться насквозь в его опаляющих чувствах? Ответила и ещё как! Со всей детской доверчивостью и уже женской страстью. Вся юность и последующая молодость брошены в провал тех лет. А я была такой, что все столбенели при виде меня! Он и сам влюблялся в меня каждый день как заново. Я творила в его усадьбе, что хотела. Делала всё, что заблагорассудится. Он был рабом и своей и моей страсти. Но ровно до того дня, когда я после рождения третьего ребёнка утратила свою прежнюю прелестную форму. Не знаю даже, почему так произошло. Из-за тяжёлых родов нарушился последующий баланс в организме, прежде идеальном, и я стала ползти как тесто, во всю ширь. Бёдра, живот стали как у бочки, а груди как два полноценных вымени, тугих и готовых лопнуть. Да и поесть я всегда любила. Никто не посоветовал сесть на диету. Вот я и разошлась за обильными аристократическими столами. Многие врут, что они толсты, а едят мало. Не верь! Только от чрезмерной еды и толстеет человек. Лицо моё всегда сияло красотой, что правда, то правда. Какое-то время по привычке мы жили в страстном самозабвении всего, я и возомнила, что теперь вечная над ним хозяйка. Уже уговорила его отослать жену Айру в поселение отщепенок, а он вдруг и очнулся. Он был привереда и эстет, и как взглянул одним сырым и пасмурным утром на меня критически, так сразу и остыл с шипением. Как я унижалась, лизала его, скулила. Выкинул. Детей отнял, обо мне забыл, как и не было меня. Вернулся к гордячке жене. Сразу её простил. Жена стройная осталась как юная девица, белокожая и длинноволосая, неиспользованная абсолютно. Он и подумал, чего добру черстветь до окончательной утраты съедобности? Она на радостях как начала рожать каждый год! До сих пор, кажется, так и не остановила свой конвейер по изготовлению детишек. Правда, по поводу детишек, всякие бродят слухи. Не все они и его. Меня те сведения не радуют, я не злопамятная. Сама же понимаешь, злоязычные всегда неустанно говорливы, а ветер на то и ветер, чтобы разносить по всему свету человеческие тайны. Я оказалась сильной. Я и без него не пропала. Единственное, что портит мне жизнь, это то, чем стала моя безумная прежняя любовь. Не скажу, что она обернулась ненавистью. Но он так и остался на моей безупречной и белой душе как пятно несмываемое, всё портящее во мне. Да, да, не смейся. Я добра, я всех люблю, всех жалею и жить люблю. Вот и прикладываю к тайному своему пятну то одного, то другого, чтобы хоть как-то выправить внутренний испорченный пейзаж. — Она засмеялась. — Но как чуют, что ими хотят нечто компенсировать, бегут всегда. Хотя я давно уже вернула себе форму и не сравнима часто с теми, на ком они застревают. В том смысле, что их избранным до меня, как какой-нибудь травке-пупавке до изысканного цветка…
Наконец Ифиса выдохлась. Я тоже еле дышала, вся обрызганная мутной водой её тяжёлого прошлого. Без всякой брезгливости она жадно допила остатки моего напитка, сказала, — Уф! Как же хорошо! — и свалилась на постель Гелии. Нервные затраты, видимо, были немалые. Что хорошего-то было в путанице её прожитых лет? Или возглас относился лишь к процедуре утоления жажды? — Я нравлюсь тебе? Скажи без лести, как есть, — спросила она.
— Да, очень нравишься. Ты удивительная, Ифиса. Ни на кого больше не похожая.
— Ты тоже мне очень нравишься, —
