Иэн Бэнкс - Черта прикрытия
— Не получилось, — возвестил желтый вместо вступления.
М-да, информативное начало, подумал Ватуэйль. Впрочем, не то чтобы у нас каждая минута на счету...
— Не вышло, — согласился он и взялся распутывать колтун красной шерсти на брюхе.
— Думаю, всем тут понятно, что нас ждет на следующем уровне, — сказал пурпурный, — и в чем состоит последнее средство.
Они переглянулись, и это каким-то образом облекло должной степенью формальности смущенные взгляды, кивки и неразборчивое ворчание.
— Позвольте мне внести ясность, — подхватил Ватуэйль, помедлив пару мгновений. — Мы собираемся перенести войну в Реальность. Мы намерены презреть и отбросить правила конфликта, установленные по взаимному согласию в самом начале. Мы обсуждаем возможность отбросить установления, которые мы так трепетно взлелеяли, которые отстаивали, по которым жили и сражались так долго. Мы собираемся объявить все, чем мы были заняты последние три объективных десятилетия, чему мы полностью отдавали свои жизни, ерундой и пустышкой. — Он остановился и оглядел собравшихся. — Речь идет о Реальности. Там нет перезагрузок. Есть, конечно, дополнительные жизни, но не для всех. Муки и смерть, которые мы можем претерпеть, будут вполне реальны. И так же реален будет позор, которым мы можем покрыть себя на веки вечные. Готовы ли мы к этому?
Он снова бросил взгляд на каждого и передернул плечами.
— Я готов. Я знаю точно. А вы?
— Мы прошли через все это вместе, — сказал зеленый. — И все вместе...
— Я знаю, но...
— А нет ли...
— А нельзя ли...
Ватуэйль возвысил голос.
— Я предлагаю решить дело голосованием. Идет?
— Идет, и давайте не будем больше тратить время впустую, — сказал пурпурный, пристально глядя на Ватуэйля.
Они проголосовали.
Затем вернулись за свои столы. Кто-то сидел неподвижно. Кто-то покачивался на веревках. Воцарилось полнейшее молчание.
— Да здравствует хаос, — проронил желтый. — Война за Преисподнюю превратит Реальность в Ад.
Зеленый вздохнул.
— Ну, знаете, если что-то пойдет не так... — сказал он, — ох-х, ребята... они нам десять тысяч лет этого не простят.
Пурпурный фыркнул.
— Сомневаюсь, чтобы они простили нас и через миллион лет, даже если все пойдет как по маслу.
Ватуэйль тяжко вздохнул и медленно покачал головой.
— Храни нас судьба, — сказал он.
ВОСЕМНАДЦАТЬ
Больше всего Вепперсу досаждали лузеры, которым удавалось пробиться наверх. Он понимал, что так уж устроена жизнь во всем ее многообразии: время от времени тот, кому полагалось бы скатиться по кривой дорожке, ведущей вниз, в те мрачные клоаки, где обитают отбросы общества и подонки, по воле случая обретает власть и богатство, становится объектом восхвалений окружающих и купается в роскоши.
Прирожденные победители по крайней мере знают, как себя вести в высшем свете, и неважно, вошли они туда как потомки богатой и могущественной семьи либо же заслужили эту привилегию прирожденными талантом и амбициями.
Лузеры, которым повезло пробиться наверх, неизменно портят всю обедню. Вепперс знал толк в заносчивости и высокомерии; ему неоднократно доносили, что, по мнению других, он сам наделен этими качествами в полной мере и даже с избытком. Но право вести себя так надо заслужить, выгрызть, немало потрудиться, чтобы заполучить его.
Ну или, на крайний случай, твой знаменитый предок должен был заслужить его.
Но людей, которым были присущи высокомерие без веских на то оснований, надменность, не подкрепленная реальными достижениями, выскочек-везунчиков, которые очутились в одном кругу с ним по досадной случайности и теперь воображали, будто она дает им право задирать нос так же высоко, Вепперс почитал за мерзавцев.
Такие вот удачливые лузеры могли любого вогнать в краску и заставить бледно выглядеть. Что еще хуже, все их поведение — а что есть поведение, как не тактика в великой игре, именуемой жизнью? — казалось ему абсолютно бессмысленным, как если б ими руководили сиюминутные капризы. Еще очень давно Вепперс пришел к выводу, что единственная общественно полезная функция таких людей состоит в усмирении нытиков своим примером. Смотри-ка, словно бы заявляли все их поступки тем, кто лишился денег, статуса или возможности управлять своей жизнью, как того хотел, чего они добились. А ведь они идиоты, и тебе самому это прекрасно известно. Чем же ты хуже их? Ничем. Тогда с какой стати ты скулишь и жалуешься, будто тебя нагло эксплуатируют? Заткнись и работай.
Но с индивидуальными проявлениями этого феномена он еще мог иметь дело. То были просто фрики, капризы статистики, отрыжка игры больших чисел. С их существованием он мог кое-как смириться (скрипя зубами и скрепя сердце). Идея, что где-то может существовать целое общество — да что там общество, цивилизация — фриков-лузеров, еще недавно показалась бы ему нелепой. Он бы поднял на смех любого, кто принес бы ему эту весть. Но именно таким сборищем лузеров была Культура.
Вепперс ненавидел Культуру. Он ненавидел ее просто за то, что она существует, а еще за то, что пример Культуры мог оказаться заразительным для доверчивых идиотов. Оставленное без присмотра общество могло последовать по их пути. Его пример, в свою очередь, мог вдохновить и других. В Культуре не было ничего человеческого. Это было общество, задуманное, взлелеянное и созданное машинами для каких-то своих нечеловеческих целей.
Другое, столь же давнее и так же тщательно скрываемое от остальных, убеждение Вепперса состояло в следующем: если тебя загнали в угол или осадили — бросайся в атаку.
Вдохновленный им, он ворвался в убруатерское посольство Культуры и швырнул остатки нейросетевого кружева на стол перед посланницей.
— Что это такое, блядь? — заорал он.
Посла Культуры в Сичультианском Установлении звали Крейт Хюэн. Она оказалась высока ростом, немного непропорционально сложена по сичультианским стандартам, но держалась величественно и даже была привлекательна, невзирая на то, что во всех ее движениях сквозили надменность и сдержанная угроза. Вепперсу неоднократно являлась мысль заставить одну из Импрессионисток принять обличье посланницы. Уж он бы ее так выебал, что все самодовольные мозги у той вылетели бы через жопу. Но в конечном счете он воздержался от этого шага. У него тоже были свои принципы.
Когда Вепперс ввалился в кабинет посланницы, та стояла у окна и разглядывала утопавшие в жаркой послеполуденной дымке здания убруатерского делового квартала с высоты своего просторного офиса на крыше небоскреба. Там, в самом центре столицы всей планеты, высилась массивная башня Правления корпорации «Веприн», и прямо над ее верхушкой сейчас завис огромный темный блестящий корабль. Посланница Культуры неспешно потягивала какой-то дымящийся напиток из чашки. Она была одета как уборщица, босоногая офисная уборщица.
Посланница отвела взгляд от залитого солнцем города, поморгала и непонимающе посмотрела на стол, где лежал небольшой моток серебристо-голубоватых ниток.
— И вам доброго дня, — сказала она тихо.
Она отошла от окна и внимательнее рассмотрела то, что он ей бросил.
— Это нейросетевое кружево, — констатировала она. — Мда-а, и чем же это ваши техники в нем ковырялись?
Она подняла взгляд на другого мужчину, который как раз переступал порог.
— Добрый день, Джаскен.
Джаскен кивнул.
За ним в дверной проем влетел дрон. Вепперсу он предпочел не попадаться на пути.
Они уже минуты три, если не больше, знали, куда он направляется: именно тогда его флайер стартовал с крыши Министерства юстиции и взял курс на посольство. У посланницы было вдоволь времени, чтобы обдумать, как себя с ним вести.
— Ки-чауу! Ки-чауу! — раздалось с одного из просторных диванов, стоявших в комнате. Вепперс посмотрел туда и увидел, как из-за спинки дивана высунулась и тут же исчезла светловолосая головка.
— Это еще что? — спросил он.
— Это ребенок, Вепперс, — ответила Хюэн, потянув на себя кресло, вплотную придвинутое к столу. — А что бы это еще могло быть?
Она показала за окно.
— Небо. Облака. Ой, птичка пролетела... Но вы же не об этом?
Посланница села за стол, взвесила в руке нейросеть. Ромбовидный чемоданчик — дрон — подлетел к ней.
Хюэн нахмурилась.
— Откуда вы его взяли?
— Она обгорела, — пробормотал дрон. Эта машина, как знал Вепперс, была слугой (а может, господином?) Хюэн все три года пребывания посланницы в нынешней должности. Маленького робота как-то звали, и он даже называл свое имя, представился, но Вепперс отказался его запоминать.
— Ки-чауу!
Светловолосый мальчишка прятался за спинкой дивана. Виднелись только его голова и согнутая в форме воображаемого ружья рука. Он повел рукой, нацелив «ружье» на Джаскена. Тот вдруг опустил Окулинзы, скорчил зверскую рожу, как рассерженный мультяшный злодей, и сам наставил на мальчика согнутый палец, а потом резко отвел здоровую руку назад, изображая отдачу.
