Minor Ursa - Реализаты (СИ)
Нужда, думал Бенжи, вот именно то, что придаёт вещам и явлениям ценность и отличает их друг от друга.
Он не испытывал нужды в том смысле, в котором испытывают её люди: он никогда не хотел есть, пить, спать или согреться.
Нужда его была несколько иного характера: он нуждался в свободном доступе к нужной информации, в точности адресов, в соблюдении последовательности команд.
Нужда, испытываемая им, была не такой глубокой, как, скажем, человеческая потребность дышать, но, тем не менее, тоже была нуждой.
Бенжи не имел никакого представления о глубине и интенсивности чувств, но он имел представление о глубине и интенсивности.
Теоретически, думал он, человек по имени Ая вроде бы нарушал законы родства со своей видовой группой, испытывая необходимость в существе, кардинально отличавшемся от него самого. Но с другой стороны (так же теоретически) человек по имени Ая оставался человеком, — испытывающим извечную тягу к неизведанному.
В Ае не было ничего странного, — странное просыпалось в нём самом: он, никогда не выделявший себя среди себе подобных, теперь, неожиданно для себя самого, задумался о том, что разница всё-таки существует.
Пока Бенжи, никогда ничего для себя не желавший, таким образом смутно и издалека всматривался в собственные желания, челнок его привычно и быстро перекачал из пассажирской гондолы под стектонитовый купол Альфы воздух, в котором высадивший пассажира андроид больше не нуждался, и отстыковался от шлюзовой камеры.
* * *Грузовой терминал Орли встретил его мелким моросящим дождём.
Мокрая посадочная полоса была пуста и густо светилась красным, за её пределами между похожими на птеродактилей лунниками суетились люди и важно вышагивали портальные грузовые автоматы, что-то откуда-то разгружая и снова загружая.
Под громкое "пшшш" испаряющихся с обшивки дождевых капель и бубнёж электронного диспетчера Бенжи провёл материнский челнок над красной полосой и дальше, в самый конец веера — на семнадцатый путь.
Развернув его хвостом к бетонной ограде, андроид в штатном режиме протестировал всё, что поддавалось тестированию, доложился центральному диспетчеру о том, что чрезвычайных происшествий нет, что в запчастях и ремонтном персонале не нуждается, забрался в машинное отделение и вышел в сеть.
* * *Бесконечное так-так-так-так. Это тактовый генератор. Это жизнь процессора, это жизнь машины, это жизнь Бенжи.
Ни сна, ни отдыха, ни усталости, — только одиночество, хитро маскирующееся в сети под всеобщую взаимную заинтересованность.
Чьи-то форумы, блоги, справочники, магазины, мессенджеры…
Какая им разница, кто ты, Бенжи? Рябь. Пустая серая семантическая рябь — налогоплательщик, покупатель, клиент…
Бенжи замер в нерешительности, определяя смысл собственных действий, а, следовательно, и направление — кто я? куда мне? Ему, чьи миллиарды операций в секунду уходили не на обслуживание целого легиона клеток печени или кишечника, а на понимание и построение логических связей, потребовалось несколько долгих секунд на то, чтобы решить — сегодня всё будет по-другому.
Андроид нащупал у себя желание: привычный дрейф стал ему больше не интересен.
Внутренний мир Бенжи мало отличался от внешнего, с одинаковым энтузиазмом он мог обрабатывать как то, что приходило к нему через глаза и уши, так и то, что текло цифровыми потоками по радиоканалам.
Бенжи не видел того, что видели реализаты — у него на это просто не было нужных "глаз" и "ушей", но организовать мироздание, с которым имел дело, он был в состоянии.
Вдохновлённый Аей и парижской погодой, он нарисовал танцующий дождь, придумал к нему саундтрек и отправил видео Ае.
9. 2043 год и после. Все понемногу
Родители Роберта были обычной американской парой.
Лукаш, до этого никогда не бывавший в Америке, удивлялся их моложавости, их смешливости, аккуратному дому в Галвестоне, полному детей, собак и кошек, и очень хотел домой.
Он хотел домой, пока Роберт и его младшие братья рыбачили на рассвете с отцом в Мексиканском заливе, он хотел домой, пока Лара с матерью Роберта пытались найти общие интересы.
И потом, позже, он тоже хотел домой, — когда ехал в Хьюстон Интерконтиненталь, когда летел над Атлантикой, и когда уже в пражском Рузыне увидел в толпе встречающих мать и отца.
Всё это время тоска по прошлому мучила его с неимоверной силой и он, столько лет предоставленный исключительно самому себе и, скорее всего, именно поэтому научившийся неплохо с управляться с собственной психикой, на этот раз спустил себя с короткого поводка.
Кто их поймёт, этих людей, даже если они реализаты, — наверное, ему просто хотелось слёз.
Прага не сильно изменилась за прошедшие годы — чуть больше наполнилась машинами, чуть больше прибавила в своём облике стиля модерн, но всё так же, по-прежнему, была напоена солнцем и приторно пахла липой.
Лукаш, примерно такой её и помнивший, вроде и смотрел в настоящее, а видел недалёкое прошлое — себя, совсем ещё мальчишку, школу, друзей и Элишку.
Теперь ей тридцать, думал он, улыбаясь сквозь подступающий к горлу ком, и вспоминал, как тогда, в той, прошлой и неправильной, жизни, ему казалось, что бессмысленность, делённая на двоих, перестаёт быть бессмысленностью.
* * *Она работала официанткой в кавярне "Малостранска Беседа".
Лукаш не пошёл внутрь — что ему было там делать?
Он присел за стоящий на улице круглый деревянный столик и минут десять не думал ни о чём, а просто наблюдал сквозь причудливый витраж как там, внутри, та, которую он любил, двигалась, как поправляла со лба непослушные белокурые пряди, как улыбалась сидящим.
Лукаш любовался её походкой, знакомой линией её улыбающихся губ, её тонкими лодыжками и талией точно так же, как накануне любовался с родительского балкона пражским рассветом или как любуются снегопадом — восторженно и слегка отстранённо.
Любовался и ждал, пока она почует неладное. Сама.
Женщины — удивительные существа, думал он, смотря, как она сперва замирает, затем растерянно оглядывается вокруг и, наконец, натыкается взглядом на него, сидящего снаружи.
А потом он так и не понял, с чем же совпало её отчаянное "ах": то ли с обрушением его сердца, то ли всё-таки с эскалацией.
— Привет.
Минувшие десять лет слегка заострили её черты, но ещё не обозначили морщинами чувства, которыми она жила.
— Привет, — кивнул Лукаш. — Как ты?
Они стояли обнявшись. Он гладил её по поникшей спине, чувствовал себя одновременно сильным, большим, умным, ужасно несчастным и думал почему, ну почему именно этот маленький клочок мироздания для него важнее всей остальной вселенной.
— Хорошо, Лукаш, — она подняла на него глаза. — Сегодня очень хорошо. Ты совсем не изменился.
— Я знаю. А ты?
— А я даже не знаю. Изнутри кажется, что нет. Вчера в новостях показывали Мексику и Аризону. Местные больницы пусты, вплоть до психиатрических, врачи и полицейские второй день без работы. Я подозреваю, что без тебя тут не обошлось.
Она улыбнулась, пытаясь незаметно смахнуть накатившие было слёзы, и сердце у Лукаша защемило.
— Не обошлось, — эхом отозвался он. — Я думал о тебе. Часто.
— И я о тебе. Ты надолго?
— Иногда мне кажется, что я навсегда, — улыбка скользнула и по его лицу. — Но я понимаю, что это скорее желаемое, чем действительное. Какие у тебя планы на сегодня?
— Оторваться от тебя, отпроситься с работы, по дороге домой купить молока и хлеба. Надеюсь, они совпадают с твоими.
— Моими…
Лукаш зажмурился.
— Мои планы на ближайшие пару дней вообще можно выразить одним словом — ты.
* * *— Люди!! Люди!! — кричали лемуры, ожидая с внутренней стороны Альфы, пока выровняется давление воздуха в шлюзе. — Их много! Много! Мы скучали!
А люди улыбались и махали руками в ответ. И прежние, и новые.
Прежние — снисходительно, новые — застенчиво и удивлённо. А потом шлюз открылся.
Лемуры наперебой пели о том, что дожди всё это время шли регулярно, что содержание кислорода в воздухе без людей ничуть не меньше, что стектонит прочен и прозрачен, что Земля так и висит в небе целыми днями.
— Мы вас ждали! Ждали! Почему вы так долго?! Долго! — сокрушались они.
* * *Видимо, Альфа всё-таки была не совсем кораблём, потому что женщины, появившиеся на ней, принесли с собой не беду, а новую жизнь.
После их появления на Альфе родился первый ходячий дом, — большой, мохнатый, мягкий, зелёный и послушный. Его, ещё маленьким и пугливым, подарил Ларе Роберт.
Круглым большеглазым комочком он медленно ползал по полу столовой, искал и с огромным удовольствием ел всё, что могло быть переварено, иногда забываясь и облизывая попадающиеся по пути человеческие руки и ноги, а когда жгучее белое солнце выплывало из-за Земли, дом садился в Низине у самой воды, распушивал свою пахучую зелёную шерсть и замирал в тихом хлорофильном блаженстве.
