Геннадий Прашкевич - Великий Краббен (сборник)
…в пещере, выточенной временем и водой, в шлаковой прослойке между двумя древними лавовыми языками, мне снилось: Серп Иванович варит рисовую кашу. Рис он, конечно, выменял у Агафона – на мои казенные сапоги. Развариваясь, рис медленно течет на плиту, потом на пол, потом на траву, на берег и, наконец, в океан и край этого странного рисового потока злобно и страстно надкусывает из воды Краббен. Тогда Сказкин бросается бежать прямо по вязкому рисовому потоку и я мстительно ору: «Поддай, поддай, Сказкин!»
Кто сказал, что Серп не молод?
«Молот, молот…» – шептал я, просыпаясь.
Может, стоит рискнуть? Может, Краббен спит?
Может, Краббен ушел в нейтральные, а то и в чужие воды?
Вот спрыгну сейчас на гальку. Спрыгну неожиданно. И так же неожиданно брошусь к свисающему с обрыва фалу?
Но что-то останавливало меня.
А если Краббен не спит, если он затаился?
А если вон та тень – вовсе не тень, а пасть Краббена?
Страшные мысли теснились в голове, но вот странно… будущее виделось мне лучезарным.
Я видел огромный музей.
Чудесный музей современной природы.
И в нем – отдельный просторный зал, отведенный всего лишь для одного, зато исключительного экспоната.
«Краббен тихоокеанский.
Единственный известный в наше время вид.
Открыт в водах кальдеры Львиная Пасть начальником Пятого Курильского отряда младшим научным сотрудником геологом Т. И. Лужиным и полевым рабочим С. И. Сказкиным».
«Ну да, Сказкиным!» – возмутился я.
И, подумав, перед именем Т. И. Лужина указал достаточно высокую научную степень, а имя Сказкина вычеркнул.
Я засыпал и опять в мои сны заглядывал Сказкин.
Причудливо мешались в голове реальность и его россказни.
Израсходованные на бормотуху казенные деньги… оборванные линии электропередач… завьюженный сахалинский городок Чехов, где в темной баньке на частном огороде сейсмолог Олег Веселов и его помощник Серп Иванович Сказкин ставили осциллограф.
«Буря смешала землю с небом…»
Десятый день кружила над городом метель.
Два раза в сутки на осциллографе надо было менять ленту, все остальное время уходило на раздумья – где поесть и что поесть? Столовые в городе не работали (электроэнергии не было), да Сказкин с Веселовым и не могли явиться в столовую: они давно и везде крупно задолжали, потому что командировочные из-за той же метели не получали уже пятнадцать дней. А кочегар дядя Гоша, хозяин квартиры и баньки, снятой Олегом Веселовым, возвращался поздно и навеселе. Будучи холостяком, он все свободное время проводил среди таких же простых, как он сам, ребят, по его собственному выражению – за ломберным столиком.
Возвращаясь, дядя Гоша приносил банку консервированной сайры.
Он долго возился над этой банкой, открывашка срывалась, но рано или поздно дядя Гоша вскрывал ее и ставил перед псом, жившим у него под загадочной кличкой Индус. Сказкину и Веселову дядя Гоша говорил так: «Псам, как шпионам, фосфор необходим. Как друг вам говорю. И консервы на рыбокомбинате я беру, а не похищаю! Доходит? Другой бы припер красную рыбу, а вот я скромно беру сайру. Но, конечно, бланшированную».
И Сказкин, и Веселов, оба (как настоящие шпионы) жаждали сайры бланшированной, но дядя Гоша, будучи навеселе, их терзаний не замечал. Он терпеливо ждал, когда пес неторопливо оближет банку, и только после этого гасил свечу.
«Зачем потолок коптить! Потолок не рыба!»
Все ложились. Сказкин, правда, тайком проверял: не осталось ли чего в баночке после Индуса? Нет, там никогда ничего не оставалось. А на робкие намеки, что псу (как всякому настоящему шпиону) фосфора не хватает, что надо бы для Индуса прихватывать с рыбокомбината не одну, а две таких баночки, дядя Гоша гордо пояснял: «Одна баночка – это одна, а две баночки – это две! Доходит?»
И непременно добавлял: «Совесть должна быть чистая».
Сказкин и Веселов, существа, как известно, белковые, слабели на глазах.
Почуяв эту их слабость, пес Индус стал относиться к ним без уважения. У Веселова, например, отнял и унес рукавицы. Сказкин из опасений, что не сможет отбиться от пса, свои рукавицы пришил к рукавам намертво. В горисполком Веселов и Сказкин тоже перестали заглядывать: они уже выбрали там под расписку все, что могли взять.
А метель не стихала.
Назревала, считай, катастрофа.
Но однажды в темных сенках раздался вскрик.
Держась руками за стену, Сказкин бросился на помощь товарищу.
И вот там, в сенках, на дощатой, плохо проконопаченной стене, под старой мужской рубашкой они обнаружили висящий на крюке самый настоящий свиной окорок весом на полпуда. С одной стороны он был плоский, а с другой стороны – розовый, выпуклый и очень походил на большую мандолину.
Позвав Индуса как свидетеля, Сказкин и Веселов долго смотрели на окорок.
Потом был принесен нож, и каждый получил по большому куску окорока. Пес Индус (как шпион) тоже. «Хватит тебе фосфор жрать, – беззлобно заметил Сказкин, чем сразу покорил собачье сердце. – Ты вовсе и не шпион. Ты пес и наш друг!» А заробевшему интеллигенту Веселову Сказкин бросил: «Получим полевые, дураку Гошке оплатим наличными!»
А метель набирала силу.
Город занесло уже под третий этаж.
Очень скоро Сказкин, Веселов и Индус привыкли к окороку.
А поскольку дядя Гоша появлялся дома все позже и позже, Сказкин рискнул даже перейти на бульоны. «Горячее полезно, – деловито пояснял он, двигая белесыми бровками. – Горячее вредным не бывает». Однако толщина окорока стала уменьшаться. Теперь он точно напоминал мандолину.
И был день – метель кончилась.
Выкатилось из-за сопки ледяное солнце.
И дядя Гоша явился домой не поздно ночью, а засветло.
Он был почти трезв. Принюхиваясь к прельстительным запахам, царящим в квартире, заявил: «А у меня окорок есть. Сейчас всех угощу окороком». Слова эти почему-то всех повергли в смятение. Даже пес Индус привстал и (как настоящий шпион) отвел в сторону виноватые глаза. Понятно, первым в сенки двинулся хозяин, но на пороге, чуть не сбив его с ног, дядю Гошу обошли пес Индус и Сказкин. Зная инфернальный характер пса, Серп Иванович, как бы не выдержав тяжести большого окорока, уронил на пол его пустую, как мандалина, форму, а Индус (они ведь все были крепко теперь повязаны) подхватил окорок и с легкостью необычайной понес в заснеженные послеметельные огороды.
Взбешенный дядя Гоша выскочил на крылечко с ружьем в руках. «Убью, сволочь! Корейцам отдам!» Но ружье перехватил Сказкин. «Вот ведь молодец! – отметил про себя затаившийся в углу Веселов. – Сейчас жахнет в пустое небо, как в копеечку!» Но, к величайшему его изумлению, Сказкин открыл беглый огонь по псу. Наверное, испугался, что пес расколется.
К утру Луна исчезла.
Не спряталась за гребень кальдеры, не закрыли ее облака или туман; просто вот была в небе Луна, а теперь ее нет. Растворилась, растаяла. Зато над вершинами острых скал угрюмо светились курильские огни. Как елочные шарики поблескивали они в мутном наэлектризованном воздухе. «Гад морской, – тосковал я по Сказкину. – Фал на сухофрукты сменял!» Недоступным и сказочным казался мне бедный домик сироты Агафона Мальцева. Наверное, на печке, сооруженной из разрубленной железной бочки, пекутся сейчас лепешки… в чашках чай… как маяк-бипер, икает «Селга»…
А тут – шорох шлаков. А тут – шорох осыпающихся песков.
И вдруг… Нет, не может быть… Откуда-то донеслись – сперва слабо, потом слышнее – слова старинной морской песни прекрасно вписались в печальный ночной пейзаж, в грустные шорохи.
Эту курву мы поймаем,ей желудок прокачаем,пасть зубастую на нас раскрыть не смей…
И песня эта, как ни странно, приближалась.
Ничего мы знать не знаем,но прекрасно понимаем:ты над морем – будто знамя…
И выкрик:
…Змей!
Это не было галлюцинацией.
С «тозовкой» в руке, с рюкзаком за плечами, в вечном своем выцветшем тельнике, голося во всю глотку (может, от страха) пылил по берегу Серп Иванович Сказкин – бывший боцман, бывший матрос, бывший кладовщик, бывший бытовой пьяница и всё такое прочее. Как-то вот сумел спуститься в кальдеру и шел то ли спасать меня, то собрать порванные Змеем останки.
– Начальник, почты нет!
– Тише, организм, вижу!
– Ты не боись, я с «тозовкой»!
Серп Иванович Сказкин презирал страх.
Серп Иванович Сказкин шагал по родной земле.
