Александр Зорич - Без пощады
Я не знаю, что такое душа. Но я уверен, в тот миг друг на друга смотрели наши души.
Потом мы еще много говорили. Я рассказал ему о плене. О своем путешествии от Котла до Малой Излучины. О камушках Злочева. Обо всем.
Даже о смерти Иссы напоследок рассказал, не удержался.
Разве только несколько смазал и сократил последний наш разговор с Риши и Иссой на борту яхты «Яуза». Да и то — не столько потому, что не хотел доверять Коле этой постыдной, зудящей тайны, сколько из соображений, которые у нас в Академии назывались заповедью «не загрузи товарища своего». Не хватало еще Кольке загромождать в преддверии вылета свою умную голову рассуждениями на тему «Что было бы, если бы Риши сразу сдалась в плен осназу Свасьяна?..».
Вопреки моим ожиданиям на рассказ о двух девушках Коля отреагировал очень живо. Судя по горячечному блеску его ясных глаз, пять минут на ходовом мостике «Яузы» заинтересовали его куда больше, чем вся моя «Песнь о Глаголе». Мне даже показалось, что он с нетерпением ждет, когда же я окончу, чтобы завалить меня вопросами. Я не ошибся.
— А что сейчас с Риши? — спросил Коля, извлекая из пачки новую сигарету. — Ты случайно не знаешь, как она после ранения?
— Случайно знаю.
Коля весь напрягся, впился в меня взглядом.
— Она жива и здорова, — сообщил я. — Разве что легкое ей пересадили.
— Она с тобой связывалась? Или тебе кто-то передал?
— Представь себе, я видел ее лично. И притом совсем недавно!
Смятение Коли от меня не укрылось. Его глаза вдруг сузились, стали глубокими и холодными, какими бывали только в Очень Важные Моменты, уж я-то Колю знаю как облупленного. Гм… А ведь я был уверен, что Коля и думать забыл о девчонке, с которой когда-то, тысячу лет назад, обсуждал квантовый выход приборов, пока мы с Иссой предавались нашим целомудренным радостям между олеандрами клонской здравницы. А оказалось, он ее помнит! Еще и беспокоится о ней!
— Ты… ее… видел? — запинаясь после каждого слова, спросил Коля.
— Да. Случайно встретил на Большом Муроме. В Новгороде.
— Кой черт ее туда занес? — поинтересовался Коля. Как мне показалось, несколько нервозно.
— Знаешь, ее мать еще до войны работала в конторе Тылтыня.
— В какой еще конторе?
— Центр Диалога Культур. В общем, какие-то дипломатические дела… Я, честно говоря, не горел желанием разбираться… Ну, выпили мы с ней медового пива с орешками, почирикали, да и разбежались. — Собственно, я сам не знал, зачем соврал Коле.
Точнее, не столько не знал, сколько не смог бы объяснить. Интуиция мне нашептала, и я пошел у нее на поводу. Просто я вдруг понял: говорить Коле, что Риши прилетала на Большой Муром специально, чтобы повидаться со мной, экс-военнопленным Александром Пушкиным, категорически не рекомендовано.
— Наверное, получит теперь взбучку от своей «контры» за то, что с тобой общалась, — вздохнул Коля. — У них с этим, говорят, с каждым днем становится все строже… Звереют, гады.
— Она говорила, что уволилась из армии после ранения.
— Вот это новость так новость! А как же «армия — это моя судьба»? Любила ведь Иришка дело это… Таким специалистом была! И что? После первого же ранения — в кусты?.. Впрочем, так даже лучше! — Коля темпераментно ударил правым кулаком о левую ладонь, словно бы что-то для себя решив.
Мне стало не по себе. Дело в том, что Коля говорил о Риши так, как говорят о человеке не только близком, но и хорошо знакомом. Так говорят о тех, кто давно и хорошо тобой изучен, о тех, кто прочно прописался в волшебном пространстве твоей души и чье существование в нем уже не зависит от «объективной реальности», от повседневных событий, — о далеких любимых, об умерших родителях, о погибших товарищах.
Чувствовалось, что Коля не просто вспоминал Риши, он о ней постоянно думал, проживал вместе с ней ее далекую зороастрийскую жизнь. Признаться, я был слегка шокирован.
— И что она еще рассказывала? — старательно сохраняя внешнее безразличие, спросил Коля. — Где она теперь живет? Адреса она тебе случайно не оставила?
— Да нет… Я как-то не интересовался. Да она и не предлагала.
— Вот как? Значит, между вами больше ничего нет? — настороженно спросил Коля.
— Да никогда и не было. С моей стороны по крайней мере. А почему ты спрашиваешь? Вот уж никогда бы не подумал… Ведь тогда, на Ардвисуре, я только что силком тебя к ней не подтаскивал. Ты же всегда к ней равнодушен был! Твердил мне еще, что тебе «любовь нужна настоящая». А не всякие пошлые интрижки… Что это вдруг на тебя нашло, Коля?
— Ты ошибаешься, Сашка… Сильно ошибаешься. — Коля опустил глаза.
— Ошибаюсь — в чем?
— В том, что равнодушен… Не был я к ней равнодушен. Никогда. С первой минуты влюбился. Как пацан. Еще тогда, когда мы на пляже пиво пили. Помнишь? Это было как солнечный удар…
— Как не помнить… Я те деньки часто вспоминаю. Может, это и было оно — так называемое счастье?
— Вот и я вспоминаю. И простить себе не могу.
— Простить не можешь? Чего простить? — понизив голос, спросил я. На палубе теперь было совсем тихо. Кругом все спали. Рабочее освещение было выключено. Только красный пунктир обозначивал переборки, углы да двери.
— Что отдал Риши. Без боя.
— Отдал — мне? — робко спросил я.
— Не тебе, Саша. Если б тебе, мне не жалко было бы. Не могу простить, что так и отдал ее судьбе.
— Послушай, а почему ты тогда не… Ну, как тебе сказать… Почему ты тогда, на Ардвисуре, за ней не… ухаживал? Даже ничего ей не сказал? Просто оробел? Не хватило духу? — подсказал я.
— Не в том дело, что оробел. — Лицо Коли исказила гримаса душевной боли. — Просто я сразу тогда понял: я тебе не соперник. Она ведь в тебя влюбилась. И это было видно. Если бы ты знал, как она тогда переживала!
— Могу себе представить, — буркнул я.
— Вряд ли можешь. Чтобы себе такое представить, нужно самому в этой шкуре разок побывать. — Коля горько усмехнулся, словно бы хотел добавить: «Вот я, например, побывал». — Она так сильно в тебя влюбилась, что, когда мы с ней по клонским паркам гуляли, она только и делала, что о тебе расспрашивала… Кажется, она все у меня выведала — и каким одеколоном ты пользуешься, и какие книжки читаешь, и какие предметы в Академии тебе нравятся, а какие — не очень… Она даже хотела знать, в какой школе ты учился, я имею в виду номер, и чем знаменит город Архангельск. Это пытка была, Саша. Сущая пытка. — Коля резко тряхнул головой, словно пытался стряхнуть наваждение.
— И ты… все это время… молчал? — шепотом спросил я.
— А что мне было делать? Приставать к Риши, которая места себе не находила, со своими чувствами? Чтобы ей тошно от меня стало? Чтобы она отвернулась от меня? Это мне нужно было делать?
— Да нет, я не то имел в виду. Я хотел сказать, почему ты мне ничего не сказал? Тебе стало бы легче.
— Знаешь, только ты не подумай, что я в благородство играю… Просто у меня надежда была: а вдруг у вас с Риши что-то еще срастется? Вдруг у вас с Иссой это не всерьез? Мне так хотелось, чтобы она была счастлива!
— Ну, Достоевский… Никак не меньше, — пробормотал я. Кстати, иронии в моих словах не было.
Усталая одурь прошла — то ли стимуляторы начали действовать, то ли Колин рассказ радикально встряхнул мою нервную систему, но спать мне уже не хотелось. Мозг работал в усиленном режиме. Сотни картинок перед моим мысленным взором проносились. Мириады мыслей, среди которых главной была одна: и как это я раньше ничего не замечал? А ведь мог бы и заметить! Если бы не был так увлечен своим романом с Иссой. Если бы не привычка видеть Колю таким рассудительным, сдержанным, все раскладывающим по полочкам, живущим без утайки…
— Послушай, Саша, как ты думаешь… У меня есть шансы? — вдруг спросил Коля.
«Вообще-то нет», — сразу подумал я. Но не таким ослом я был, чтобы произнести эту фразу вслух.
— Шансы в плане Риши? — спросил я, изображая из себя тугодума.
Он кивнул.
— Я думаю, что есть. Риши мне говорила, что за ней теперь ухаживает какой-то доктор из пехлеванов. Обмолвилась, что он ей немного нравится. Я даже имя почему-то запомнил — Римуш… Стишки ей этот Римуш сочиняет, сладостями задаривает, как у них принято, всякое такое. (О заявлении в Комитет по Делам Личности я, конечно, не заикнулся.)
— Доктор? У Риши? — Глаза Коли засияли.
Видимо, по его внутренним понятиям любовная увлеченность Риши клонским доктором была в тысячу крат предпочтительней ее любовной одержимости мною. Может быть, потому что клонов Николай за серьезных соперников не держал. А может быть, как раз потому, что мог воспринимать клонского доктора Римуша именно как соперника, с которым можно и нужно бороться за право обладать Риши…
— Доктор, ага, — как мог простодушно подтвердил я. — Только… Я почему-то думаю, что это у них несерьезно. По крайней мере когда Риши о нем рассказывала, то все время почему-то посмеивалась. Дескать, он, ха-ха, такой благородный… такой чистый сердцем, ха-ха… Насколько я разбираюсь в женщинах, это плохой, признак.
