Ким Робинсон - Красный Марс
Там он обнаружил, что холм был окружен не сходящей стоячей волной пыли, поэтому на вершину сквозь темные облака проникало больше света, чем куда-либо еще, даже чем на край кратера Павлина. Видимость оставалась почти такой же слабой, как везде, но здесь все было окрашено в более яркие цвета, закаты были пурпурными и шоколадными, а дни проходили в суете коричневых и желтых, оранжевых и ржавых оттенков, протянутых редкими бронзовыми лучами солнца.
Это было прекрасное место, к тому же суфисты оказались более гостеприимными, чем все остальные арабские группы, которые попадались Джону до них. Они рассказали ему, что прибыли вместе с одной из последних арабских групп, сделав таким образом уступку для их религиозной ветви. А поскольку среди стремящихся на Марс суфистов выявилось много ученых-мусульман, почти никто не возражал, чтобы отправить их единой группой. Один из них, низенький негр по имени Ду аль-Нун, сказал ему:
— Чудесно, что в этот час семидесяти тысяч масок вы, великий талиб, следовали своему тарикату, чтобы встретиться с нами.
— Талиб! — спросил Джон. — Тарикат?
— Талиб — значит искатель. А тарикат искателя — это его путь, то есть его особый путь на пути к истине.
— Да, понял! — сказал Джон, все еще удивленный радушию приема.
Ду провел его из гаража в невысокое черное здание, стоявшее в кругу марсоходов, словно в нем была сосредоточена некая энергия. Круглое и приземистое, как модель самого останца, с кристально прозрачными окнами. Ду сказал, что черный камень, из которого оно было построено, это стишовит, силикат с повышенной плотностью, образовавшийся при падении метеорита, когда мгновенно возникло давление свыше миллиона килограммов на квадратный сантиметр. Окна были изготовлены из лешательерита, сжатого стекла, также образованного при ударе.
Внутри здания его приветствовала группа из примерно сорока человек, среди них были и мужчины, и женщины. Последние были с непокрытыми головами и вели себя совсем как мужчины. Суфисты снова удивили Джона, предупредив его о том, что их обычаи отличаются от принятых у большинства арабов. Он сел и выпил с ними кофе, а затем принялся их расспрашивать. Они рассказали, что относились к кадаритам, то есть пантеистам, мировоззрение которых формировалось под влиянием ранней греческой философии и современного экзистенциализма. Они пытались с помощью науки и ру-ят аль-калб, видения сердцем, стать едиными с той высшей истиной, которая отождествлялась с Богом.
— Существует четыре тайных путешествия, — сказал ему Ду. — Первое начинается с познания и заканчивается с фаной или же минует все необычайное. Второе начинается, когда за фаной следует бака, или ожидание. На этом этапе вы путешествуете истинно, к истине, и вы сами — истина, или хакк. А после этого вы перейдете к центру духовной вселенной и станете единым со всеми остальными, кто сделает то же самое.
— Полагаю, я еще не начал свое первое путешествие, — сказал Джон. — Я пока ничего не узнал.
Как он понял, его ответ им понравился. Они сказали, что он может начать, и добавили ему кофе. Он всегда мог начать. Они были такими дружелюбными по сравнению с другими арабами, которых Джон встречал прежде, что он стал вести себя с ними открыто и рассказал о своем путешествии на кратер Павлина и планах протянуть гигантский провод.
— В этом мире любую выдумку можно воплотить в жизнь, — заметил на это Ду.
Когда же Джон упомянул о своей последней встрече с арабами на Великой Северной равнине и том, как с ними путешествовал Фрэнк, Ду загадочно произнес:
— Это любовь подчас заставляет мужчин совершать неверные поступки.
Одна из женщин с улыбкой заметила:
— Чалмерс — ваш нафс.
— Что это значит? — спросил Джон.
Они все рассмеялись. Ду, покачав головой, объяснил:
— Он не ваш нафс. Нафс — это злое «я», которое, как раньше верили, жило у человека в груди.
— Вроде какого-то органа?
— Как живое существо. Мохаммед ибн Улян, например, говорил, что однажды из его горла выскочило что-то похожее на молодого лиса и, когда он его ударил, оно стало больше. Это был его нафс.
— У вас это называется Тенью, — добавила женщина, которая завела об этом речь.
— Понятно, — сказал Джон. — Может, он и есть мой нафс. Или просто Фрэнк слишком часто бил своего нафса.
Все рассмеялись над его словами.
Позже в тот день сквозь пыль проникло больше солнечных лучей, чем обычно, и теперь, в свете сияющих облаков, казалось, будто караван-сарай находился в сердечном желудочке, а порывы ветра не смолкали: тук, тук, тук, тук. Суфисты, выглядывая в лешательеритовые стекла, стали подзывать друг друга и, быстро одевшись, чтобы выбраться туда, в этот багряный, обдуваемый ветрами мир, попросили Джона присоединиться к ним. Он, ухмыльнувшись, тоже оделся и незаметно проглотил очередную таблетку.
Оказавшись снаружи, они побрели по неровному краю холма, всматриваясь в облака и глядя на лежащую внизу тенистую равнину, указывая Джону на объекты, которые удавалось различить. Потом они собрались у караван-сарая и запели. Джон слушал их, и разные голоса переводили ему арабские и персидские слова на английский:
— Не владей ничем, и ничто не овладеет тобой. Спрячь то, что у тебя в голове, достань то, что у тебя в сердце. Есть мир здесь и есть мир там, а наше место — их черта.
— Затем вступил другой голос Любовь, задев во мне струну, заронила во мне приязнь ко всему.
Затем они начали танцевать. Наблюдая за ними, Джона вдруг осенило: перед ним кружились дервиши. Они взметались в воздух под звуки барабанов, негромко стучащих на общей радиочастоте, подскакивали и кружились, совершая медленные и причудливые движения, вытянув руки, а когда приземлялись — отталкивались вновь и повторяли все снова и снова. Кружащиеся дервиши, Великая буря, высокий круглый останец, бывший дном кратера в нойскую эру. Это казалось таким удивительным в мерцающем свете, что Джон не устоял и закружился вместе с ними.
Он нарушал их симметрию, иногда сталкивался с другими танцующими, но похоже, никому не было дела. Он сообразил, что, если прыгать слегка навстречу ветру, при приземлении меньше сносит в сторону. Но при сильном порыве есть опасность упасть навзничь. Он рассмеялся. Некоторые из танцующих пели на общей частоте привычными надрывными голосами, с интервалом в четверть тона, перемежающимися криками и прерывистым дыханием, повторяя: «Ана аль-Хакк, ана аль-Хакк». Ему переводили: «Я Бог, я Бог». Суфистская бессмыслица.
Танцующие намеревались заворожить его. Джон знал, что в некоторых других мусульманских культах адепты завораживают себя самобичеванием. Кружиться было куда лучше: он танцевал, вклинивался в пение на общей частоте, ритмично дыша и что-то бормоча. Затем он неосознанно начал добавлять в этот поток звуков разные названия Марса, невнятно вставляя их под такт песни.
— Аль-Кахира, Арес, Барам, Касэй, Маадим, Маджа, Мамерс, Мангала, Ниргал, Окакух, Хармахис, Храд, Хуо Синь, Шалбатану, Симуд и Тйу.
Он заучил их много лет назад, чтобы хвастаться на вечеринках; теперь же сам удивился, как ритмично они звучали, как слетали с его губ и помогали придать устойчивости его вращению. Остальные смеялись над ним, им его импровизация, должно быть, нравилась. Он чувствовал себя опьяненным, по всему телу разносились ноющие ощущения. Он много раз повторил свой список, а потом оставил только арабское название:
— Аль-Кахира, Аль-Кахира, Аль-Кахира… — затем, вспомнив перевод, что ему дал один из голосов, стал напевать: — Ана аль-Хакк, ана аль-Кахира. Ана аль-Хакк, ана аль-Кахира. — Я Бог, я Марс, я Бог…
Суфисты быстро присоединились к его напеву, превратив его в безумную песнь, и в блеске вращающихся шлемов он замечал их ухмылки. Они кружились со знанием дела, вырисовывая на ходу расставленными пальцами арабески из красной пыли. Теперь они касались и его кончиками пальцев, провожая или даже настойчиво толкая его так, чтобы он вписался со своими неуклюжими поворотами в их узор. Он выкрикивал названия планеты, и люди повторяли за ним, словно они вели какой-то загадочный диалог. Они напевали на арабском, санскрите, языке инков все названия Марса, сливая их в единую гущу, создавая многоголосную музыку, красивую и странную. Эти названия пришли из времен, когда слова имели дивное звучание и обладали некой силой: напевая их, он явственно это ощущал. «Я буду жить тысячу лет», — подумал он.
Когда Джо наконец прекратил танцевать и присел, чтобы просто наблюдать за остальными, то почувствовал дурноту. У него плыло перед глазами, штуковина в среднем ухе кружилась, как шарик в рулетке. Все действо дрожало так, что нельзя было сказать, была ли тому виной клубящаяся пыль или что-то внутри него, но, как бы то ни было, он просто таращил глаза на то, что находилось перед ним. Кружащиеся дервиши… на Марсе? Что ж, в мусульманском мире их течение считалось отклонением от нормы, с редкими в исламе экуменическими чертами. А еще они были учеными.
