Александр Зорич - Без пощады
– Откуда мне знать?
– Медиумы говорили, что табак помогает им оставаться трезвыми. Помогает не соблазняться злыми чарами, не поддаваться обману. – Коля говорил тихо, и его слова словно бы смешивались с сизым сигаретным дымком, они плавали в нем, как рыбы. Что ни говори, все это выглядело довольно зловеще.
– А при чем тут ты? Ты что, спиритизмом балуешься на досуге? – Я попробовал пошутить.
– Нет, не балуюсь – серьезно ответил Коля. – Но мне, как и тем медиумам, табак помогает не поддаваться злым чарам.
– Злым чарам? – переспросил я.
– Злым чарам войны.
– Что ты имеешь в виду? – спросил я, хотя уже начал догадывался.
– Не могу забыть тех, кого забыть нужно.
– Например?
– Например, Готовцева.
– Я тоже не могу. – Имя Иссы я не произнес. Но Коля, конечно, все понял.
– То-то, – сказал он, притаптывая окурок каблуком.
В этот момент опасливая льдинка в моей душе окончательно растаяла. Да, это был он, мой Коля Самохвальский. Тот самый Коля, что по ночам читал Бахыта Кенжеева и Баратынского. Лучший кадет курса. Самый пытливый, самый чувствительный человек из тех, кого мне приходилось встречать в жизни. Так же свободно рассуждающий о мировоззрении индейских медиумов, как и о недостатках топливных присадок конкордианских истребителей. И в то же время чуткий, внимательный, не боящийся говорить о шрамах, исполосовавших душу. Что ни говори, а среди людей военной складки эти качества – редкий дар.
Коля замолчал. Замолчал и я. Большинство наших товарищей уже справились с ужином. Многие дремали, большинство – попросту завалившись на спальный мешок, как на матрас.
Пока мы молчали – а молчали мы долго, возможно, минут пятнадцать кряду, – я придумал определение дружбы. Друг – это человек, с которым можно говорить о чем угодно – о табаке, о музкомедии, о спиритизме. И с которым можно ни о чем не говорить. И это будет ничем не хуже самого интересного разговора.
Я посмотрел на Колю – повзрослевшего, словно бы даже выросшего сантиметров на пять. Он посмотрел на меня – наверное, тоже пытался прочесть тайные знаки, вычерченные на радужке моих глаз событиями последних месяцев.
Я не знаю, что такое душа. Но я уверен, в тот миг друг на друга смотрели наши души.
Потом мы еще много говорили. Я рассказал ему о плене. О своем путешествии от Котла до Малой Излучины. О камушках Злочева. Обо всем.
Даже о смерти Иссы напоследок рассказал, не удержался.
Разве только несколько смазал и сократил последний наш разговор с Риши и Иссой на борту яхты «Яуза». Да и то – не столько потому, что не хотел доверять Коле этой постыдной, зудящей тайны, сколько из соображений, которые у нас в Академии назывались заповедью «не загрузи товарища своего». Не хватало еще Кольке загромождать в преддверии вылета свою умную голову рассуждениями на тему «Что было бы, если бы Риши сразу сдалась в плен осназу Свасьяна?..».
Вопреки моим ожиданиям на рассказ о двух девушках Коля отреагировал очень живо. Судя по горячечному блеску его ясных глаз, пять минут на ходовом мостике «Яузы» заинтересовали его куда больше, чем вся моя «Песнь о Глаголе». Мне даже показалось, что он с нетерпением ждет, когда же я окончу, чтобы завалить меня вопросами. Я не ошибся.
– А что сейчас с Риши? – спросил Коля, извлекая из пачки новую сигарету. – Ты случайно не знаешь, как она после ранения?
– Случайно знаю.
Коля весь напрягся, впился в меня взглядом.
– Она жива и здорова, – сообщил я. – Разве что легкое ей пересадили.
– Она с тобой связывалась? Или тебе кто-то передал?
– Представь себе, я видел ее лично. И притом совсем недавно!
Смятение Коли от меня не укрылось. Его глаза вдруг сузились, стали глубокими и холодными, какими бывали только в Очень Важные Моменты, уж я-то Колю знаю как облупленного. Гм… А ведь я был уверен, что Коля и думать забыл о девчонке, с которой когда-то, тысячу лет назад, обсуждал квантовый выход приборов, пока мы с Иссой предавались нашим целомудренным радостям между олеандрами клонской здравницы. А оказалось, он ее помнит! Еще и беспокоится о ней!
– Ты… ее… видел? – запинаясь после каждого слова, спросил Коля.
– Да. Случайно встретил на Большом Муроме. В Новгороде.
– Кой черт ее туда занес? – поинтересовался Коля. Как мне показалось, несколько нервозно.
– Знаешь, ее мать еще до войны работала в конторе Тылтыня.
– В какой еще конторе?
– Центр Диалога Культур. В общем, какие-то дипломатические дела… Я, честно говоря, не горел желанием разбираться… Ну, выпили мы с ней медового пива с орешками, почирикали, да и разбежались. – Собственно, я сам не знал, зачем соврал Коле.
Точнее, не столько не знал, сколько не смог бы объяснить. Интуиция мне нашептала, и я пошел у нее на поводу. Просто я вдруг понял: говорить Коле, что Риши прилетала на Большой Муром специально, чтобы повидаться со мной, экс-военнопленным Александром Пушкиным, категорически не рекомендовано.
– Наверное, получит теперь взбучку от своей «контры» за то, что с тобой общалась, – вздохнул Коля. – У них с этим, говорят, с каждым днем становится все строже… Звереют, гады.
– Она говорила, что уволилась из армии после ранения.
– Вот это новость так новость! А как же «армия – это моя судьба»? Любила ведь Иришка дело это… Таким специалистом была! И что? После первого же ранения – в кусты?.. Впрочем, так даже лучше! – Коля темпераментно ударил правым кулаком о левую ладонь, словно бы что-то для себя решив.
Мне стало не по себе. Дело в том, что Коля говорил о Риши так, как говорят о человеке не только близком, но и хорошо знакомом. Так говорят о тех, кто давно и хорошо тобой изучен, о тех, кто прочно прописался в волшебном пространстве твоей души и чье существование в нем уже не зависит от «объективной реальности», от повседневных событий, – о далеких любимых, об умерших родителях, о погибших товарищах.
Чувствовалось, что Коля не просто вспоминал Риши, он о ней постоянно думал, проживал вместе с ней ее далекую зороастрийскую жизнь. Признаться, я был слегка шокирован.
– И что она еще рассказывала? – старательно сохраняя внешнее безразличие, спросил Коля. – Где она теперь живет? Адреса она тебе случайно не оставила?
– Да нет… Я как-то не интересовался. Да она и не предлагала.
– Вот как? Значит, между вами больше ничего нет? – настороженно спросил Коля.
– Да никогда и не было. С моей стороны по крайней мере. А почему ты спрашиваешь? Вот уж никогда бы не подумал… Ведь тогда, на Ардвисуре, я только что силком тебя к ней не подтаскивал. Ты же всегда к ней равнодушен был! Твердил мне еще, что тебе «любовь нужна настоящая». А не всякие пошлые интрижки… Что это вдруг на тебя нашло, Коля?
– Ты ошибаешься, Сашка… Сильно ошибаешься. – Коля опустил глаза.
– Ошибаюсь – в чем?
– В том, что равнодушен… Не был я к ней равнодушен. Никогда. С первой минуты влюбился. Как пацан. Еще тогда, когда мы на пляже пиво пили. Помнишь? Это было как солнечный удар…
– Как не помнить… Я те деньки часто вспоминаю. Может, это и было оно – так называемое счастье?
– Вот и я вспоминаю. И простить себе не могу.
– Простить не можешь? Чего простить? – понизив голос, спросил я. На палубе теперь было совсем тихо. Кругом все спали. Рабочее освещение было выключено. Только красный пунктир обозначивал переборки, углы да двери.
– Что отдал Риши. Без боя.
– Отдал – мне? – робко спросил я.
– Не тебе, Саша. Если б тебе, мне не жалко было бы. Не могу простить, что так и отдал ее судьбе.
– Послушай, а почему ты тогда не… Ну, как тебе сказать… Почему ты тогда, на Ардвисуре, за ней не… ухаживал? Даже ничего ей не сказал? Просто оробел? Не хватило духу? – подсказал я.
– Не в том дело, что оробел. – Лицо Коли исказила гримаса душевной боли. – Просто я сразу тогда понял: я тебе не соперник. Она ведь в тебя влюбилась. И это было видно. Если бы ты знал, как она тогда переживала!
– Могу себе представить, – буркнул я.
– Вряд ли можешь. Чтобы себе такое представить, нужно самому в этой шкуре разок побывать. – Коля горько усмехнулся, словно бы хотел добавить: «Вот я, например, побывал». – Она так сильно в тебя влюбилась, что, когда мы с ней по клонским паркам гуляли, она только и делала, что о тебе расспрашивала… Кажется, она все у меня выведала – и каким одеколоном ты пользуешься, и какие книжки читаешь, и какие предметы в Академии тебе нравятся, а какие – не очень… Она даже хотела знать, в какой школе ты учился, я имею в виду номер, и чем знаменит город Архангельск. Это пытка была, Саша. Сущая пытка. – Коля резко тряхнул головой, словно пытался стряхнуть наваждение.
– И ты… все это время… молчал? – шепотом спросил я.
– А что мне было делать? Приставать к Риши, которая места себе не находила, со своими чувствами? Чтобы ей тошно от меня стало? Чтобы она отвернулась от меня? Это мне нужно было делать?
